Александр Попов - Новая Земля
Иван Степанович хмурился и, если нечаянно наталкивался взглядом на затылок сына, отворачивался к окну.
В молчании приехали в город. Не любил старик города: вердое все кругом, а земля, мягкая, пахучая, родящая, живая, - где она? Куда и зачем ты ее спрятал, человек? - про себя ворчал Иван Степанович, но никогда не говорил о городе плохо вслух: считал, что не совсем прав, что правда где-то на дне лежит, до которого он еще не добрался, не дотянулся ни глазом,ни рукой, ни сердцем.
Но более всего Иван Степанович не любил городские дома: высотой, раскраской кичатся друг перед другом, а нет чтобы маленький дом каждому человеку, чтобы хозяином он в нем был, - полагалстарик. А тут что же? Живут люди в стене с дырами - ну, окнами, какая разница, все равно на дыры похожи! - по головам друг у друга ходят, не квартиры, а камеры - сами люди себя заключили. Хозяев сто, а толкового ни одного: грязно во дворе, мусорно в подъезде. Прошмыгнул человек по этой грязи в свою камеру и сидит, как зверек, выглядывает: кто бы убрал мусор, подмел, помыл.
Подъехал "Москвич" к пятиэтажке - поморщился старик и с великой неохотой вылез из машины, уже хотел было заворчать на сына от досады: "Зачем приволок меня в такую даль? Этого пятиэтажного урода смотреть? Видывал и похлеще за свою жизнь". Но весело, приподнято сказал сын:
- Вот, батя, здесь я живу. Ты у меня еще ни разу не был, - никогда-то тебя не затянешь... Как дом? Бравый?
Сын стоял подбоченясь, покачивался и весело-задиристо смотрел на отца.
- Угу, - отозвался Иван Степанович, за что-то жалея сына, но и досадуя на него. - Веди в квартиру, что ли: не на улице же нам торчать, - грубовато добавил он. Но тут же устыдился и - чтобы спрятать от сына свои глаза - стал стряхивать с пиджака пылинки.
В дверях на пятом этаже встретила Ивана Степановича Людмила, жена Николая, которую старик знавал подростком - она была новопашенской, соседской дочкой, но уже лет десять не появлялась в родных краях.
Свекор внимательно на нее посмотрел: "Коса толстая когда-то была, а теперь какие-то прилизанные волосенки. Раньше светленькое личико было, будто молоком каждодневно умывалась, а теперь посерела девка, на лбу появились какие-то пятнышки, как кляксы. А баба она, - подумал старик, беспричинно покашливая, - еще молодая - кажись, чуток за сорок взяло. И не пьющая, а глянь-ка - высосаны из нее соки".
Из своей комнаты вышел внук Александр - парень семнадцати лет, высокий, шею зачем-то гнул книзу, будто боялся задеть головой за низкий потолок или люстру. Старик пожал влажную, шелковисто-детскую, но большую руку внука, учуял от него терпкий запах табака - поморщился, хотел было тайком шепнуть на ухо: "Не ранехонько ли, внук, начал курить?" Но Николай опередил:
- Саню, батя, малым помнишь. Посмотри, как вымахал. Жердь!
- Что обзываешься? - сказал Александр и хотел было скрыться в своей комнате, в которой звучал магнитофон, но отец остановил:
- Александр, похвались деду, какую школу ты заканчиваешь.
- Зачем хвалиться? - с равнодушием в лице и голосе возразил сын, и старику показалось, что он сказал зевая, с ломотой в скулах. - Элитная школа, что еще?
- Слышишь, дед, элитная! - выставил Николай перед лицом Ивана Степановича палец, как бы начинаяподсчитывать достоинства своего образа жизни, достижения. - Александра сразу готовят в университет, - так-то!
- Не хвались, - сонно произнес Александр и ушел в свою комнату.
- Еще будешь указывать взрослым! Сейчас проверю дневник, - сказал Николай Иванович. Отцу шепнул: - Он у нас хороший парень. ты не смотри, что мы немножко цапаемся. Дружно живем. И Дениска у меня хороший. Ушел на занятия в танцевальный ансамбль. Гордись, батя, - твой внук метит в университет, а потом. глядишь, и в академию угодит, попрет по должностям, в науках или бизнесе, так-то!
Старик вздохнул:
- Дай-то Бог.
Сын подтолкнул отца к кухне:
- Пойдем перекусим. Людмилочка, у тебя готово?
"Хоть ласковым вырос", - подумал старик, но ему стало совестливо перед самим собой, будто этим "хоть" отказывал сыну в других достоинствах.
Людмила пригласила всех к столу. Николай Иванович откупорил бутылку "Перцовки", но отец решительно отказался пить.
- Во - по-сухотински! - гордо сказал Николай Иванович, пряча бутылку в холодильник. И обратился к Александру, неестествено-вяло водившего вилкой по сковородке с жареной картошкой: - Наматывай на ус, молодое поколение.
Александр усмехнулся и сказал, ни на кого не взглянув:
- Кто не курит и не пьет, тот здоровенький помрет.
Николай Иванович увидел вздрогнувшую бровь отца, его сжатые губы и услышал его хотя и тихий, но ясно окрашенный вздох досады и страдания. Старик уже умел страдать только молча, как, наверное, страдают деревья и камни.
Николай Иванович побагровел и сердито сказал сыну:
- Дневник посмотрю. Не дай боже двоек нахватался - всыплю. Ешь и - за уроки, понял?
- Слушаюсь, - игриво-бодро ответил Александр.
И старик ниже склонил свою седую жалкую голову. Он понял, что его сын Николай и его внук Александр находятся во вражде. У него стало жечь в сердце. Но еще больнее было старику понять, что он, уже не сильный духом и телом человек, не сможет помочь им - не сможет умягчить сердца родных людей, чтобы жилось им на земле в радость, в веселие.
За столом молчали, и молчание становилось неловким. Николай Иванович прикусил губу, мучимый противоречивыми чувствами. Потом достал из холодильника вскрытую "Перцовку" и немного выпил.
Людмила была женщина простая и ясно не поняла, что произошло с мужчинами - один насупился и молчал, а другой пил и тоже молчал. Она не знала, как себя вести, что говорить; она робела смолоду перед свекром и не понимала, что являлось для него хорошим, а что плохим.
- Вы, Иван Степанович, кушайте что-нибудь - с дороги ведь, - робко сказала Людмила.
Старик поднял на невестку глаза, и она увидела в них слезы. Беспомощно посмотрела на мужа и боялась еще раз взглянуть на свекра.
- Это, ребята, у меня так, - вымолвил старик, - от старости чего-то мокнут глаза. Как у бабы, - улыбнулся он.- Слышь, Николай, ты меня поутру домой утартал бы, что ли: тоскливо мне в городе, да и пес Полкан сидит голодом, - совсем я запамятовал о нем, когда уезжал. Увезешь, а?
- Угу, батя.
И все были рады такого обороту.
12
- Пожа-а-ар! - летела по Новопашенному страшная, рассыпавшаяся по улицам и заулкам яркими искрами новость.
Иван Степанович жил в своих мыслях и ему по-стариковски наивно и правдоподобно померещилось, что о пожаре он только лишь подумал. Он все сидел на корточках над сломанными санями, так и не начал ремонтировать, думал о сыне, и неожиданно мысль повернулась к пожару.
- Вот так-так: а что у Кольки горело? - привстал он и выглянул через дверной проем на улицу. - Дача, что ли? Да нет, поди ж ты, ничего у него не горело. А почему я вдруг о пожаре подумал? Да так мне стало боязно, - будто в самом деле у сына что-то сгорело. Не дай Боже. Ему и так худо живется на свете, а тут еще пожар случился бы... У-у, солнце разошлось! Хороший денек, братцы вы мои, - разговаривал сам с собой старик. - Не надо пожаров, не надо ни твари, ни человеку горя - радуйся, радуйся солнцу, окунайся с головой в жизнь.
И так стало легко, игриво старику, что не удержался и вышел на свет.
Белые прозрачные облака плыли и клубились над Новопашенным, голубой сок неба сочился на его кипенные сголуба улицы, поля и леса. Вся новопашенская долина блистала, нежилась и купалась в несшихся из-под облаков лучах ослепительно вспыхивавшего солнца. Облака плыли медленно и томно, будто дремали в тихом и теплом небе. Сопки горели белым пламенем снега. Старик жмурился, но улыбался.
- Пожар, люди, пожар! - как бритвой, полоснуло по слуху старика, и ему померещилось, что голову обдало кипятком. Только сейчас он осознал, что где-то случился пожар, что где-то нагрянула беда.
- Ах, ты, горе горькое! - взмахнул он руками и припадающей трусцой старого, больного человека побежал через двор на улицу. Посмотрел в разные стороны, но не увидел огня и дыма. Мальчик бежал и радостно, ликующе кричал:
- Пожа-ар!
Иван Степанович поймал его за рукав телогрейки и строго сказал:
- Ты зачем, оглашенный, трезвонишь: какой такой пожар? Где твои ошалелые глаза увидели огонь? Нашлепаю по мягкому месту, будешь знать, как баламутить людей.
- Во-он, дедушка! - рукавицей указал мальчик в сторону горы.
- Что "вон"? - вмиг похолодело сердце старика, и не сказал он, а невнятно пропел отвердевшими губами.
Разжались онемевшие пальцы старика - побежал освободившийся мальчик. Иван Степанович не мог взглянуть на свою гору - страх, казалось, окаменил его. Ни о чем не думалось - только страх стал его телом, мыслью и душой. Каким-то невероятным напряжением воли он смог приподнять глаза и увидеть, понять, осознать - дымит его избушка. Пламя поднялось уже высоко и вздувался черный, копотный дым.
