Иннокентий Омулевский - Шаг за шагом
— Молодец, батенька, всегда молодцом смотрит, — ответил Варгунин, улыбаясь и пожимая старику руку.
Как только кончились первые приветствия, весь дом был поставлен на ноги. Жилинский имел обыкновение сам распоряжаться всем, отстраняя по возможности дочь от занятия хозяйством, так как, по его любимому выражению, «только эта бабья профессия и делает баб из женщин». Несмотря на свои шестьдесят лет с лишком, он быстро шагал теперь из комнаты в комнату, отдавая, между прочим, и совсем лишние, но, по его мнению, на этот раз необходимые, приказания. Христина Казимировна тем временем занимала в отцовском кабинете гостей; то есть, если сказать по правде, она, вся увлеченная прошлым, говорила с одним Светловым, предоставив Матвею Николаичу широкое право только поглядывать на них из уголка дивана да улыбаться. Варгунин даже успел вздремнуть там с четверть часа под их неумолкаемый говор.
Вскоре все это маленькое общество мирно сидело уже за чайным столом. Стол был сервирован на славу; видно было, что старик Жилинский недаром провел большую часть своей молодости в лучших варшавских и петербургских салонах: на всем лежала печать утонченной простоты и изящного вкуса. Христина Казимировна, по обыкновению, сама разливала чай, — это было, кажется, единственное хозяйственное занятие, безраздельно предоставленное ей отцом. Минут за пять до чаю с Александром Васильичем сделался легкий обморок. Светлова заботливо уложили на мягкий диван, поодаль от стола, спрыснули ему холодной водой лицо и, чтоб не тревожить молодого человека, все говорили вполголоса. Теперь, полулежа на диване, Светлов хотя и чувствовал силы встать и вмешаться в общий разговор, он не мог, однако ж, не поддаться сладкому соблазну — остаться и еще на несколько минут в этом положении. Дело в том, что Александр Васильич только теперь пришел немного в себя от всех треволнений недавней встречи; он даже не успел порядком разглядеть до сих пор знакомых, дорогих лиц: перед глазами его все это время носился какой-то туман, как и давеча на крыльце, и только в настоящую минуту, когда этот туман рассеялся вместе с обмороком, молодой человек мог вполне убедиться, что перед ним сидят не призраки, а живые, дорогие ему, лица. Светлов полуоткрыл глаза и жадно всматривался в них!
Да! это были действительно не призраки, а живые люди, с которыми он так крепко, так разумно был связан десять лет тому назад. Старик Жилинский все смотрит таким же бодрым, величавым стариком, как и тогда; та же энергия запечатлена на лице, только голова стала еще седее да волосы реже; даже взгляд черных, как уголь, глаз не утратил как будто ни единой доли прежнего огня.
«Таких стойких и самому времени не поддающихся натур не родится уж больше на измельчавшей Руси», — думается Светлову, и он медленно, будто нехотя, отводит глаза от старика Жилинского, чтоб взглянуть на его дочь.
Она рассеянно слушает Варгунина, приподняв слегка подбородок. Это — и прежняя, и не прежняя Христина Казимировна: та же гордая, причудливая и независимая головка, но как будто меньше стало мускульной упругости и силы в тонкой, стройной шее, будто слегка покачивается на ней эта неугомонная головка; те же проницательные, отцовские глаза, но только теперь они стали влажнее, бархатистее, глубже; и осанка та же, но женственнее. Да! и теперь Христина Казимировна смотрит прежней красавицей в полном смысле слова, только еще роскошнее стали формы, еще ярче горит на щеках зарево румянца, еще пышнее оттеняют бледные окраины лица шелковистые и черные, как смоль, раскинутые по плечам волосы. И все-таки во всей ее фигуре нет уже прежней беззаветно заносчивой отваги: это — все то же море, бурное и бездонное, но, как будто у берегов, где крутые, незыблемые скалы дали холодный отпор его могучей силе…
Светлов закрыл глаза и задумался.
Когда молодой человек снова открыл их, услыхав возле себя легкий шорох шелкового платья, он увидел, что над ним наклонилась и тревожно смотрела на него Христина Казимировна.
— Ну что ты, Саша? Что это с тобой?!. Лучше ли тебе? — говорила она, нежно гладя рукой его холодный лоб.
«И от этой роскошной, любящей и гордой женщины я должен отказаться!» — мелькнуло в голове Светлова, и эта мысль прошла через нее, как раскаленное железо. Александр Васильич, однако ж, тотчас же встал с дивана.
— Не беспокойся, Кристи, — сказал он, делая усилие улыбнуться и целуя ее в лоб, — от радости не умирают.
Христина Казимировна задержала на минуту руками его голову и горячо поцеловала его в губы.
— Это за то, что ты, наконец, вспомнил когда-то твое любимое имя, — сказала она, снова садясь разливать чай.
Жилинский встал и усадил Светлова между собой и дочерью.
— Поторопился я немного, мальчик, назвать тебя молодцом, — заметил он ему с добродушной шуткой, дружески потрепав его по плечу, — обмороки от женщин не должны быть у тех, кто не хочет падать в обморок перед свистящей пулей…
— Эка, батенька, что сказал! — засмеялся Варгунин, — да, по-моему, в любой прекрасной женщине столько сидит зарядов, сколько не отыщется их в пороховых погребах всего земного шара!
— Отодвиньте же, в таком случае, Матвей Николаич, свечу от Кристи, — засмеялся, в свою очередь, Светлов, указав глазами на Жилинскую.
— Ну уж, батенька, вот вас-то бы так вернее было отодвинуть от Казимировны… — сострил Варгунин.
Все непринужденно засмеялись.
От шуток разговор незаметно перешел к серьезным предметам и, наконец, коснулся светловской школы.
— Отчего бы и тебе, Кристи, не устроить здесь школу? — спросил, между прочим, Александр Васильич у Жилинской.
— Да она уж дважды заводила ее здесь, — ответил за нее отец, — в первый раз, с разрешения, — закрыли; во второй раз, потихоньку, — обязали подпиской не входить ни в какие подобные заботы, даже относительно детей…
— Остается, значит, попытаться только завести школу в третий раз? — заметил, улыбаясь, Светлов.
— Так тогда меня и вышлют отсюда, — возразила Жилинская.
— Чего у нас нельзя обойти, Кристи! — сказал Светлов, выразительно покачав головой.
— Да я и обхожу: а ты думаешь — нет? Папка ведь говорит только, что нельзя устроить правильной школы.
— Зато у моей девочки целый свой лазарет здесь организован, — сказал Жилинский.
— На попечение которого я однажды не побоялся отдать даже собственную особу, — вмешался Варгунин.
— Вот как! Кто же им заведует? — спросил Александр Васильич.
— Да я сама, Саша, — скромно пояснила Христина Казимировна.
— Да? Но лечит-то кто же?
— Я же сама и лечу, — опять так же скромно пояснила она.
Светлов находился в очевидном недоумении.
— А ты думаешь, мальчик, что мы без тебя ничего уж и не делали в эти десять лет? — спросил у него старик Жилинский — Моя девочка года четыре, если еще не больше, училась медицине у…
Казимир Анточыч назвал фамилию того самого польского врача-изгнанника, у которого Ельников заимствовался специальными пособиями на немецком языке.
— Он, папка, думает, что я все это время размышляла, отчего он вдруг перестал ко мне письма писать… — лукаво улыбнулась Христина Казимировна.
Светлов вспыхнул, как прежний «гимназистик».
— Кристи! — сказал он с задумчивым упреком, — разве ты не знаешь, что кто старое помянет, тому глаз вон?
— Может быть, это и мудрость; но, по-моему, справедливее было бы выкалывать оба глаза тому, кто забывает старое, — заметила она тем же прежним, насмешливым тоном, который был так памятен Светлову.
— По-о-лно вам ссориться, — вмешался в разговор Жилинский. — Кто же бранится с посторонним мужчиной при женихе! — шутливо обратился он к дочери, с комично-важным видом покачав головой.
— Это вот Казимир Антоныч постоянно меня так дразнит, — пояснил Варгунин Светлову, — а теперь, батенька, кстати уж и вас призадел маленько…
Светлов опять почему-то вспыхнул.
— Нет, папка, тут дело не в ссоре, а я сегодня же хочу доказать Саше, что не забыла старое: я помню, что я у него в долгу, — сказала Христина Казимировна с той обворожительной улыбкой, перед которой Светлов никогда не мог устоять. — Вели, папка, запречь мои беговые саночки: я прокачу его сегодня сама… за прежний кабриолет.
— Надеюсь, Казимировна, вы не вывалите его с досады в снег? — осведомился Варгунин.
— А уж об этом вы спросите у него, когда мы вернемся… — лукаво-насмешливо ответила ему Жилинская.
Опять все засмеялись.
Через полчаса от крыльца домика Жилинских действительно отъехали беговые саночки; правила лошадью Христина Казимировна. Она была в том самом наряде, в каком встретила давеча гостей. Рядом с ней сидел Александр Васильич; он принужден был одной рукой обнять ее, а другой держаться за передок, чтобы не упасть: саночки оказались очень малы и узки. Сперва, с четверть версты, Христина Казимировна ехала легкой рысцой, почти опустя вожжи, но, миновав какой-то мостик, она натянула их и сказала Светлову:
