Константин Станюкович - Том 5. Повести и рассказы
И, как опытный правитель в духе Макиавелли*, понимающий, что дурные примеры, подобные Антошкину бегству, заразительны и что после нежных слов не мешает и угроза, прибавил, обращаясь к своим маленьким покорным подданным:
— Я жалеючи его говорю. А то хуже будет, когда городовой его приволокет за шировот. А приволокет беспременно, потому как Антошка и все вы в полном моем распоряжении и обязаны по закону мне повиноваться… Ну, а тогда не пеняй… Не прошу! — не без энергии закончил Иван Захарович свою правительственную речь.
По случаю дурной погоды «дяденька» милостиво разрешил своим воспитанникам вернуться пораньше. К трем часам все почти вернулись.
Никто Антошки не встречал.
— Этакий подлец! — сердито проворчал Иван Захарович.
В эту минуту в прихожей звякнул звонок.
Иван Захарович сам пошел отворять, по дороге плотно затворив двери комнаты, в которой помещались его питомцы.
Увидав незнакомого человека, костюм которого не внушал большого уважения и в то же время успокоивающим образом подействовал на Ивана Захаровича, он все-таки по привычке с пытливой подозрительностью взглянул на вошедшего, словно желая определить его житейское положение, и довольно холодно осведомился, что ему угодно.
— Мне угодно переговорить с вами по одному делу, — сухо и резко проговорил «граф», как будто не замечая протянутой ему руки.
Душа Ивана Захаровича ушла в пятки.
«Уж не агент ли сыскной полиции!» — пробежало в его голове.
И он, несколько смущенный, понижая голос до конфиденциального шепота, уже самым любезным, заискивающим тоном просил «графа» пожаловать в комнату.
— Машенька! Выдь на минутку! — значительно проговорил он, обращаясь к жене, и, когда та прошмыгнула мимо гостя в двери, предложил ему присесть и снова бросил на него пристальный взгляд.
Тут, в комнате, при свете лампы, он лучше осмотрел и костюм графа и его испитое лицо, и ему показалось, что он где-то видел этого господина…
«Граф» между тем не предъявлял своего агентского билета, и Иван Захарович все более и более сомневался, что перед ним агент. Он, слава богу, видывал их! И, словно досадуя на свой напрасный страх, он сел на стул против «графа» и не без некоторой фамильярности сказал:
— Так по какому такому делу пожаловали, господин?.. Извините, не имею удовольствия знать, кто вы такой… А я с незнакомыми никаких делов не веду… Да и, прямо ежели сказать, никакими делами не занимаюсь.
— Я пришел получить у вас метрическое свидетельство Антошки…
— Что-с?..
— Слышали, кажется…
— Какого такого Антошки, позвольте узнать-с? — нахально спросил Иван Захарович, стараясь скрыть вновь овладевшее им беспокойство.
— А того Антошки, который ходил от вас с ларьком и которого вы вчера истязали ремнем и чуть не задушили… Нога ваша, вероятно, уже зажила? — насмешливо прибавил «граф».
— Позвольте, однако, спросить, кто вы такой будете и по каким таким правам требуете документ моего родного племянника?
— Не лгите. Он вам не племянник… Я знаю! — уверенно произнес «граф».
Иван Захарович смутился.
— Все равно вместо родного. Я его воспитал. А вы, что ли, сродственник ему? — насмешливо кинул он.
— Нет, я мальчика давно знаю и принимаю в нем участие… В нем принимают участие и другие лица, и Антошка теперь находится у моей двоюродной сестры, княгини Моравской, — пугнул «граф», заметив, с каким трусом имеет дело.
Иван Захарович недоверчиво взглянул на «графа». Костюм его не свидетельствовал о родстве с князьями, но в то же время в манере этого господина было что-то барское и внушительное. Это Иван Захарович сообразил.
— А вы чем изволите быть?..
— Я… штаб-ротмистр лейб-гвардии уланского его величества полка в отставке, Опольев. Можете, если хотите, удостовериться… Вот мой указ об отставке.
— Что мне удостоверяться?.. Только я документа не отдам. Нашли, с позволения сказать, дурака? По какой такой причине я отдам вам документ?.. Довольно даже странно, что вы, господин, вмешиваетесь в чужие дела… Я тоже права имею.
— Как знаете! — промолвил, вставая, «граф», — но только помните, что завтра же утром я подам заявление градоначальнику! — прибавил «граф» и направился к двери.
Эта угроза произвела на Ивана Захаровича впечатление, и он сказал:
— Позвольте, сударь… Зачем же градоначальнику?.. Если мне уплатят за содержание этого подлеца — как перед богом говорю, что Антошка неблагодарная тварь, — я готов развязаться с ним… Ну его… а то, согласитесь, за что же разорять бедного человека…
— Мне некогда с вами разговаривать. Документ, или завтра же вы будете в сыскном отделении… И вообще я советовал бы вам переменить род занятий! — внушительно прибавил «граф»…
— Какие такие занятия, позвольте спросить?
— А заведение чужих детей, которых вы посылаете нищенствовать…
— Всякому надо кормиться… И дети у меня, слава богу, ничем не обижены… всем довольны…
— И тем, что вы их порете?.. Ну, довольно… Отдаете документ или нет?
Через пять минут «граф» вышел, получив под расписку метрическое свидетельство Антошки.
Струсивший и растерявшийся Иван Захарович, провожая «графа», униженно просил не поднимать истории и обещал серьезно подумать о перемене занятий.
— Действительно, беспокойное занятие, сударь… Того и гляди из-за какого-нибудь неблагодарного мальчишки получишь одни неприятности! — говорил Иван Захарович.
«Граф» возвращался в конке с Песков очень довольный, что дело с этим «мерзавцем» было покончено так скоро и легко. Он не ожидал, что «дяденька» окажется таким трусом и отдаст документ первому встречному, который пугнет его. Теперь можно и пообедать. Но прежде «граф» решил, несмотря на голод, свершить маленькую вечернюю экскурсию в одну из людных улиц и, глядя по успеху, позволить себе более или менее роскошное меню обеда.
Деньги, бывшие у «графа» в кармане, он считал Антошкиными и взять из них на обед считал возможным только в случае крайней необходимости.
Доехав до Михайловской, он пошел по левой стороне Невского и сделал несколько предложений одолжить ему какую-нибудь монетку. Несмотря на то, что предложения эти делались и по-русски, и по-французски, и по-немецки, ни одна душа не одолжила «графа», и он повернул в Большую Морскую.
У ресторана Кюба он заметил господина в путейской форме, выходившего с какой-то дамой из подъезда ресторана со стороны Кирпичного переулка, и быстро очутился возле инженера. При свете фонаря он разглядел веселое, жизнерадостное молодое еще лицо с седоватыми волосами, выбивавшимися из-под фуражки. Инженер оживленно и громко что-то говорил даме под густой вуалью.
— Господин инженер, — проговорил почти на ухо «граф» своим сипловатым баском, — не откажите после устриц одолжить монетку на скромный обед… Премного обяжете…
Инженер, действительно только что евший с своей дамой устрицы, как-то торопливо полез в жилетный карман, взглядывая несколько сконфуженными, ласковыми и наблюдательными глазами на странного господина, и, смеясь, спросил:
— А вы разве не одобряете устриц и тех людей, которые их едят?
— Устрицы весьма одобряю, особенно с хорошим шабли или с максотеном sec, заедая стильтоном или рокфором…* Благодарю вас! — прибавил «граф», получая, к крайнему изумлению, не монетку, а бумажку и слегка приподнимая шляпу.
— Не за что… Эй, Иван… подавай! — крикнул инженер лихачу извозчику.
— Виноват… — вдруг заговорил «граф», снова подходя к инженеру. — Вы, разумеется, ошиблись.
— В чем?
— Это не канарейка, а синенькая…{266} Возьмите назад, чтоб после не раскаиваться! — иронически вымолвил «граф», протягивая инженеру бумажку.
— Я не ошибся… Я и хотел одолжить вам именно пять рублей! — необыкновенно мягко и ласково отвечал инженер, не без удивления посматривая на этого странного субъекта.
— Не ошиблись? В таком случае я кладу деньги в карман и позволю себе заметить, что вы представляете собою редкий пример легкомыслия и расточительности по нынешним временам… Первый раз в течение моей практики я делаю такой громадный заем на улице… Удивительно!.. Всего хорошего… Всяких успехов…
— Вы, однако, большой оригинал! — заметил инженер, заинтересованный «графом».
— Ника, едем! — торопила дама.
— До свидания! — крикнул инженер…
— Мое почтение!
«Граф» приподнял шляпу и несколько мгновений смотрел вслед удаляющемуся экипажу удивленными глазами.
— Верно, очень счастлив сегодня! — прошептал он, трогаясь с места.
Ввиду такого неожиданного благополучия «граф» считал вправе позволить себе редкую роскошь — пообедать как следует, в трактире, а не в закусочной, и даже выпить полбутылки крымского бордо. Давно уж он не пил вина!
