Николай Лесков - Обойденные
- Tiens! {Подумайте! (франц.)} - прошептала про себя Marie и, лукаво рассмеявшись с соблюдением всякой тишины, отвечала:
- Mais je suis au lit, monsieur!.. Que desirez vous?.. Qu'у a-t-il a votre service? {Но я в постели, сударь, что вам угодно? (франц.)}
- Une allumette, mademoiselle {Спичку (франц.)},- тихо отвечал Долинский.- Уронил мой ключ и не могу его отыскать без огня.
- Un brin de feu? {Огоньку? (франц.)}
- Oui, une allumette, s'il vous plait. {Да, пожалуйста, спичку (франц.)}
Marie еще сердечнее рассмеялась, откинула крючок и, впустив соседа, снова кувыркнулась в свою постельку.
- Спички там на камине,- произнесла она, лукаво выглядывая одним смеющимся глазком из-под одеяла.
Долинский поискал на камине спичек, взял коробочек, поблагодарил соседку и, не смотря на нее, пошел к двери. M-lle Marie быстро вскочила.
- Это черт знает что такое! - крикнула она вспыльчиво вслед Долинскому.
- Что? - спросил он, остановясь.
- Нужно быть глупее доски, чтобы входить ночью в комнату женщины с желанием получить одну зажигательную спичку.
Долинский, ни слова не отвечая, тихо притворил двери.
М-lle Marie сердито щелкнула крючком, а Долинский, несмотря на поздний час ночи, уселся у себя за столиком со вновь принесенною книгою. Это была одна из брошюр о Юме.
Прошло месяца три; на батиньольских вершинах все шло по-прежнему. Единственная перемена заключалась в том, что pigeon {голубь (франц.)} из тринадцатого нумера прискучил любовью бедной Augustine и оставленная colombine {голубка (франц.)}, написав на дверях изменника, что он "свинья, урод и мерзавец", стала спокойно встречаться с заменившею ее новою подругою тринадцатого нумера и спала у себя с m-lle Marie.
Один раз Долинский возвращался домой часу в пятом самого ненастного зимнего дня. Холодный мелкий дождик, вперемежку с ледянистой мглою и маленькими хлопочками мокрого снега, пробили его насквозь, пока он добрался на империале омнибуса от rue de Seine {улицы Сены (франц.)} из Латинского квартала до своих батиньольских вершин.
Спустясь по осклизшим трехпогибельным ступеням с империала, Долинский торопливо пробежал две улицы и стал подниматься на свою лестницу. Он очень озяб в своем сильно поношенном пальтишке и дрожал; под мышкой у него было несколько книг и брошюр, плохо увернутых в газетную бумагу.
На лестнице Долинский обогнал Зайончека и, не обращая на него внимания, бежал далее, чтобы скорее развести у себя огонь и согреться у камина. Второпях он не заметил, как у него из-под руки выскользнули и упали две книжки. M-r 1е pretre Zajonczek не спеша поднял эти книги и не спеша развернул их. Обе книги были польские: одна "Historija Kosciola Russkiego, Ksiedza Fr. Gusty" (история русской церкви, сочиненная католическим священником Густою), а другая - мистические бредни Тавянского, известнейшего мистика, имевшего столь печальное влияние на прекраснейший ум Мицкевича и давшего совершенно иное направление последней деятельности поэта.
M-r le pretre Zajonczek взял обе эти книги и, держа их в руке, постучал в двери Долинского.
- Entrez {Войдите (франц.)}, - отозвался Нестор Игнатьевич. Вошел m-r le pretre Zajonczek.
- To ksiegi pana dobrodzieja? {Это книги любезного пана? (польск.)} спросил он Долинского по-польски.
- Мои; очень вам благодарен,- отвечал кое-как на том же языке давно отвыкший от него Долинский.
- Вы занимаетесь религиозной литературой?
- Да... так... немного, - отвечал несколько конфузясь Долинский.
- Пусть вам поможет Бог,- говорил, сжимая его руку Зайончек, и добавил,- жатвы много, а детей мало есть.
С этих пор началось знакомство Долинского с Зайончеком.
Глава четырнадцатая
НОВОЕ МАСЛО В ПЛОШКУ
M-r le pretre, по отношению к своему новому знакомству, явился совсем не таким, каким он был ко всем прочим жильцам вышки. Он сам предложил Долинскому несколько редких книг, и, столкнувшись с ним однажды вечером у своей двери, попросил его зайти к себе. Долинский не отказался, и только что они вошли в комнату Зайончека, дававшую всем чувствовать, что здесь живет католическая духовная особа, как в двери постучался новый гость. Это была с головы до ног закутанная в бархат и кружева молодая, высокая дама с очень красивым лицом, несомненно польского происхождения. Она только что переступила порог, как сложила на груди свои античные руки, преклонила колена и произнесла:
- Niech bedzie pochwlony Jezus Chrystus. {Да будет славен Иисус Христос (польск.)}.
- Na wieki wiekow, Amen, {Во веки веков, Аминь (польск.)} - ответил Зайончек и подал даме руку.
Та встала, поцеловала руку Зайончека, подняла к небу свои большие голубые глаза, полные благоговейного страха, и сказала:
- Я на минуту к вам, мой отец.
Долинский хотел выйти. M-r le pretre ласково его удержал за руку и еще ласковее сказал:
- Мои добрые дети никогда не мешают друг другу. Попавший в число добрых детей Зайончека Долинский остался.
Пышная дама заговорила по-итальянски о каком-то семейном горе.
Долинский старался не слушать этого разговора.
Он подошел к этажерке и рассматривал книги Зайончека. Прежде всего ему попалась в руки "Dictionnaire des missions catholiques, Lacroix et Djunkovskoy"; {"Словарь католических миссий Лакруа и Джунковского" (франц.)} Долинский взял другую книгу. Это была: "Histoire diplomatique des conclaves depuis Martin V jucqu'a Pie IX, Petruccelli de la Gattina". {"Дипломатическая история соборов с Мартина V до Пия IX, Петручелли де ля Гатина" (франц.)}. Далее он развернул большое in-folio "Acta Sanctorum" {Форматом в пол-листа "Деяния святых" (лат.)}. На столе лежал развернутый IV том этой книги: Joannes Bollandus, Godefridus Henschenius, Societatis Jesu theologi. {Ян Болланд, Готфрид Хеншен, Теологическое Общество Иезуитов (дат.)}.
Пока Долинский перелистывал эту книгу, приводя себе на память давно забытое значение многих латинских слов, дама стала прощаться с Зайончеком.
- Тот, кто доводит тебя до этого, большее наказание приймет, и рука Провидения давно тебя благословила,- говорил, напутствуя ее, m-r le pretre, держащийся, как видно, с Провидением совсем za panibrata. {По-свойски (польск.)}.
Дама опять поцеловала руку Зайончека.
- Прощайте, дочь моя,- отвечал ласково суровый m-r le pretre и пошел провожать свою восхитительно прекрасную дочь.
Долинский попал в самый центр польских мистиков. Это общество жило в Париже очень рассеянно, все члены его в насмешку назывались "Tawianczykami" от имени того же известного мистика Тавянского, которого они считались последователями. Тавянчиков считалось довольно много в Париже; они имели здесь свои собрания и своих представителей, в числе которых одно из первых мест занимал m-r le pretre Zajonczek. Иезуиты смотрели на этих "тавянчиков" довольно снисходительно и даже, кажется, дружелюбно. Некоторые полагали, что парижские иезуиты одно время даже надеялись найти в Tawianczykach некоторое противодействие против пугающего святых отцов материализма. Но Tawianczyki вообще не оправдали этих надежд "общества Иисусова", или, по крайней мере, оправдали его в самой незначительной мере. Tawianczyki не распустили сильных ветвей никуда далее Парижа и даже не нашли сочувствия в самой Польше. Среди парижских тавянчиков встречались большею частью старички и женщины (молодые и старые), нередко принадлежащие к самым лучшим польским фамилиям. Между передовыми последователями Тавянского встречались люди довольно странные, в мистическом тавянизме которых нередко сквозило что-то иезуитское. Таков, между многими подобными, был известный нам m-r le pretre Zajonczek, эмигрант, появившийся между парижскими тавянчиками откуда-то с Волыни и в самое короткое время получивший у них весьма большое значение. Был ли m-r le pretre Zajonczek действительно таким мистиком, каким он представлялся, или это с его стороны было одно притворство, решить было невозможно. Он с глубокою задушевностью говорил о своих мистических верованиях, состоял в непосредственных отношениях с замогильным миром, и в то же время негласно основал в Париже "Союз христианского братства". Члены этого союза едва ли понимали что-нибудь о цели своего соединения. Союз этот состоял из избранных Зайончеком представителей всех христианских исповеданий. Тут были: французы, англичане, испанцы, поляки, чехи (в качестве представителей непризнанного гуссизма), итальянцы и даже руссины-униаты. Собрания союза обыкновенно происходили по вечерам в воскресенье, близ St.-Sulpice, в доме самой рьяной тавянистки, княгини Голензовской, той самой дамы, которую мы видели у Зайончека. Члены союза собирались в особой комнате, обитой с потолка до низу тонким черным сукном с белыми атласными карнизами по панелям. На стене вверху, прямо против входа, была вышита гладью белым шелком большая мертвая голова с крупною латинскою надписью: "Memento mori!" {"Помни о смерти!" (лат.)}. Посреди комнаты стоял длинный стол, покрытый черным сукном с белыми каймами и белою же бахромою. По углам этой траурной скатерти опять были вышиты белым мертвые головы и вокруг над всею каймою какие-то латинские изречения. Около этого стола стояли тяжелые дубовые скамейки и в одном конце высокое резное кресло с твердым, ничем не покрытым сиденьем, а возле него в ногах маленькая деревянная скамеечка. На резном кресле было место Зайончека, в ногах у него на низенькой деревянной скамейке садилась прекрасная хозяйка дома, а на скамьях размещались члены.
