А Энгельгарт - Письма из деревни
Через два дня Митрофан и Фролченок возвращаются из города. Ошибка. Требовали зачем-то отставных: значит, "нашего царя неустойка", стало быть, бессрочных и подавно следует выгнать.
Митрофан молча опять взялся за косу, рад был, что дешево отделался. Фролченок хорохорился. - Я, говорит, со старшины искать буду, я все платье распродал за бесценок.
- А зонтик продал? - подсмеиваюсь я.
Фролченок ходил в вольном платье и всегда носил с собой зонтик. Он служил в Москве у кого-то в камердинерах, при хорошем месте был, приехал в деревню в гости, а тут его и оставили дожидаться, пока потребуют на войну. Работал он у нас поденно. Клевер приходил косить, сено убирать. Мужицкую работу он, разумеется, знает, работник здоровый. Детей у него нет, жена с ним не живет. Ну, скосил десятину клевера, получил два рубля гуляй с бабами. Прогуляет деньги, пальто и зонтик в сундук, косу в руки - и пошел махать. А тут потребовали, продал пальто и зонтик - и вдруг вернули. Обидно.
Потребовали опять всех бессрочных, продержали в городе несколько дней, Федосеича и Фролченка вернули, а Митрофана угнали.
Ополченцев взяли.
Турок пленных в город привезли. Савельич не утерпел, отпросился в город сапоги покупать, но "умысел другой тут был": Савельич ходил турок смотреть, калачик им подал.
- Сулеймана разбили, - докладывает староста Иван.
- Что ты!
- Я нарочно затем и вернулся, чтобы вам сообщить. На перекрестках Осипа Ильича встретил, из города едет, веселый такой. Что? - спрашиваю. "Турок, говорит, побили. В городе флаги навешаны, богомоленье, во всех лавках газеты читают. Султана разбили, говорит". А я ему говорю, должно быть, Сулеймана... "Так, говорит, так - он у них вроде царя".
- Михей! валяй скорей на станцию за газетами.
Это было известие о поражении Мухтара-паши.
Митрофаниха пришла.
- Что тебе, Митрофаниха?
- Письмо от мужа пришла прочитать...
- Хорошо. Давай, прочитаю.
- "Милой и любезной и дрожайшей моей родительницы, матушки Арины Филипьевны, от сына вашего Митрофана в первых строках моего письма посылаю я тебе свое заочное почтение и низкий поклон от 211 лица и до сырой земли и заочно я прошу у вас вашего родительского мир-благословения и прошу у вас, матушка моя, проси господа бога обо мне, чтобы меня господь спас. Ваша материнская молитва помогает весьма. Еще милому и любезному моему братцу" и т.д. следуют поклоны всем родственникам и потом: "еще, мои родители, уведомляю я вас, что я прибыл на место четыреста верст за Кавказ, стою теперь в лагерях под Карцеем в Турции и вижу свою смерть в двадцать верстах, а только судьбы своей не знаю; слышу я турецкие бомбы и вижу дым и ожидаю час на час в бой поступить...". Затем опять поклоны жене, детям, теще и наконец: "пропиши ты мне, как ты живешь и насчет выборки льна не было-ль тебе какого-нибудь препятствия, уплатил ли тебе барин мои остальные деньги или вычел за харчи; еще уведомь меня, как твое дело насчет детского пособия".
Митрофан еще зимой взял вперед деньги под жнитво ржи у меня и под выборку льна у соседней помещицы. Жена его, оставшаяся с слепой старухой-матерью и двумя детьми без всяких средств к существованию, потому что ее кормил своим заработком муж, должна была еще выполнить работы, на которые обязалась. И выполнила.
- Плевну взяли!
Приказано насушить по ведру капусты с души.
Приходил сотский. Требуют сведения о количестве владельческой земли, числе построек, примерном числе жителей и пр.
- Сегодня я в деревне на сходку попал, - докладывает Иван.
- Об чем же сходка?
- Да вот, насчет того, что сотский приходил. Он об чем бумагу-то приносил?
- Спрашивают - сколько земли, построек.
- Так. А мужики толкуют, сотский бумагу насчет нового "Положения" приносил. Говорят, что весной землемеры приедут землю делить.
- Ну!
- Я им смеялся, клевер-то, говорю, хоть нам оставьте. Да и загвоздку запустил.
- Как?
- Чему радуетесь? - говорю. - И за эту-то землю еле успеваете уплачивать, а как еще нарежут, чем платить будете?
- Что ж они?
- Сердятся. Ты, говорят, всегда так разведешь. Панам, говорят, казна теми деньгами заплатит, что с турок возьмет. Ты знаешь ли, говорят, какую бумагу сотский приносил?
- "Не знаю". - То-то. Бумага-то насчет земли.
- Да они почем же знают, какую бумагу?
- Сотский на мельницу заходил, рассказывал, должно быть.
В тот же день вечером загадал прийти ко мне зачем-то Егоренок, первый богач у нас в деревне: тысяч пять, говорят, у 212 него в кубышке есть. Понятно, что насчет земли и бумаги, что сотский приносил, расспросить хотел. Разговорились.
- Что ж, говорю, земли поделим, а вот когда твою кубышку делить станем?
Смеется.
- Моя кубышка при мне. Это Иван Павлыч пустое на смех поднял. Мало ли что болтают. Разговор всякий идет. Совсем не то.
- Так как же ты понимаешь?
- А вот, говорят, все земли будут обложены - это верно. А кто не в состоянии платить, что будет положено, так другой может за себя взять, если ему есть чем заплатить.
- Понимаю.
- Верно так. Теперь таких хозяйств, как ваше, много ли? Одно, два в уезде, а у других все земли пустуют. Чем же он подати платить будет? А мужичок заплатит, у мужичков еще много денег есть, вот в Холмянке какие богачи есть, в Хромцове тоже, в Семенишках, да мало ли - почитай, в каждой деревне один, два найдется.
- Ну, и ты тоже, при случае, земельку возьмешь?
- И я тоже. Вот так-то из кубышек деньги и повытащим, понемножку, понемножку, все и повытащим, - смеется он.
Молодого, рябого кобеля прозвали Мухтаром. Все зовут его теперь Мухтаркой, Мухтаром, только один Кирей, пастух, по-старому зовет Соколом.
Коробочник Михайла принес военные картины, и "Чудесный обед генерала Скобелева под неприятельским огнем", и "Штурм Карса", и "Взятие Плевны". Все картины Михайла знает в подробности и, как прежде объяснял достоинства своих ситцев и платков, так теперь он рассказывает свои картины.
- Вот это, - объясняет он в застольной собравшимся около него бабам и батракам, - вот это Скобелев - генерал, Плевну взял. Вот сам Скобелев стоит и пальцем показывает солдатам, чтобы скорее бежали ворота в Плевну захватывать. Вон, видишь, ворота, вон солдаты наши бегут. Вот Османа-пашу под руки ведут - ишь скрючился! Вот наши Карс взяли, видишь, наш солдат турецкое знамя схватил? - указывает Михайла на солдата, водружающего на стене крепости знамя с двухглавым орлом.
- Это русское знамя, а не турецкое, - замечаю я.
- Нет, турецкое. Видите, на нем орел написан, а на русском крест был бы.
- Вот Скобелев обедает...
Сидор привез из города календарь. Иван, Авдотья, Михей, все пришли Гуркин портрет смотреть. У нас давно уже были все карточки и Черняева, и Скобелева, и других, но Гуркиной не было А Гуркинова портрета все ждали с нетерпением, потому что в народе ходит слух, что в действительности никакого Гурки нет, что Гурко 213 - это переодетый Черняев, которому приказано называться Гуркой, потому что Черняева не любят, что как приехал Черняев, так и пошли турок бить. Слух, что Гурко переодетый Черняев, распространили раненые солдаты, отпущенные домой на поправку. Понятно, что раненому солдату верят, как никому.
Опять Митрофаниха пришла. Еще письмо от Митрофана.
После обычных поклонов, просьбы о "мир-благословения" и т.д., он пишет: "мы пострадали на войне, приняли голоду и холоду при городе Карсе. Мы на него наступали в ночь с 5-го на 6-е ноября. Так как пошли наступать, нас турок стретил сильным огнем, мы на евто не взирали, шли прямо на огонь ихний, подошли к крепости, лишились своего ротного командира и полковника и убили командира бригадного, ну наши солдаты не унывали и всех турок из крепости выбили штыками. Такая была драка, нашего брата много легло, ну турок наколотили все равно, как в лесу валежнику наваляли; ночь была холодная, раненые очень пострадали больше от холоду". И далее: "еще, милая моя супруга, уведоми меня, как ты находишься с детьми и все ли живы и благополучны; еще припиши мне на
