Максим Горький - Трое
Быстро окинув публику одним взглядом, она обернулась к судьям и спросила, кивая головой на защитника:
- Можно не разговаривать с ним?
Снова в зале поползли змеи, теперь уже громче и явственнее.
Илья дрожал от напряжения и смотрел на Грачёва.
Он ждал от него чего-то, уверенно ждал. Но Павел, выглядывая из-за плеча человека, сидевшего впереди его, молчал, не шевелился. Громов, улыбаясь, говорил что-то скользкими, масляными словами... Потом, негромко и твёрдо стала говорить Вера...
- Просто - разбогатеть захотела... и взяла, вот и всё... А больше ничего не было... И всегда была такая...
Присяжные стали перешёптываться друг с другом: лица у них нахмурились, и на лицах судей тоже явилось что-то недовольное. В зале стало тихо; с улицы донёсся мерный и тупой шум шагов по камням, - шли солдаты.
- В виду сознания подсудимой полагал бы... - говорил прокурор.
Илья чувствовал, что не может больше сидеть тут. Он встал, шагнул...
- Тиш-ше! - громко заметил пристав.
Тогда он снова сел и, как Павел, тоже низко наклонил голову. Он не мог видеть красное лицо Петрухи, теперь важно надутое, точно обиженное чем-то, а в неизменно ласковом Громове за благодушием судьи он чувствовал, что этот весёлый человек привык судить людей, как столяр привыкает деревяшки строгать. И в душе Ильи родилась теперь жуткая, тревожная мысль:
"Сознайся я - и меня так же вот будут... Петруха будет судить... Меня - в каторгу, а сам останется..."
Он остановился на этих думах и сидел, ни на кого не глядя, ничего не слушая.
- Н...не хочу я, чтобы говорили об этом! - раздался дрожащий, обиженный крик Веры, и она завыла, хватая руками грудь свою, сорвав с головы платок.
Мутный шум наполнил залу. Все в ней засуетилось от криков девушки, а она, как обожжённая, металась за решёткой и рыдала, надрывая душу.
Илья вскочил и бросился вперёд, но публика шла навстречу ему, и как-то незаметно для себя он очутился в коридоре.
- Обнажили душу, - услыхал он голос чёрненького человека.
Павел Грачёв, бледный и растрёпанный, стоял у стены, челюсть у него тряслась. Илья подошёл к нему и угрюмо, злыми глазами заглянул в лицо товарища.
- Что? Каково? - спросил он.
Павел взглянул на него, открыл рот и не сказал ни слова.
- Погубил человека? - продолжал Лунёв. Тогда Павел вздрогнул, будто его кнутом ударили, поднял руку, положил её на плечо Лунёва и возбуждённо заговорил:
- Разве я? Мы ещё подадим жалобу...
Илья стряхнул с плеча его руку и хотел сказать ему: "Ты! Не закричал, небойсь, что для тебя она украла?" - но вместо этого он сказал:
- А судит Филимонов Петрушка... Правильно это, а? - и усмехнулся.
Павел выпрямился, лицо его вспыхнуло, и он торопливо начал говорить что-то, но Лунёв, не слушая, отошёл прочь. Так, с усмешкой на лице, он вышел на улицу, и медленно, вплоть до вечера, как бродячая собака, он шлялся из улицы в улицу до поры, пока не почувствовал, что его тошнит от голода.
В окнах домов зажигались огни, на улицу падали широкие, жёлтые полосы света, а в них лежали тени цветов, стоявших на окнах. Лунёв остановился и, глядя на узоры этих теней, вспомнил о цветах в квартире Громова, о его жене, похожей на королеву сказки, о печальных песнях, которые не мешают смеяться... Кошка осторожными шагами, отряхивая лапки, перешла улицу.
"Пойду в трактир", - решил Илья и вышел на средину мостовой.
- Берегись! - крикнули ему. Чёрная морда лошади мелькнула у его лица и обдала его тёплым дыханием... Он прыгнул в сторону, прислушался к ругани извозчика и пошёл прочь от трактира.
"Легковой извозчик до смерти не задавит, - спокойно подумал он. - Надо поесть... Вера теперь совсем пропадёт... Тоже гордая... Про Пашку не захотела сказать... видит, что некому сказать-то... Она лучше всех... Олимпиада бы... Нет, Олимпиада тоже хорошая... а вот Танька..."
Ему вспомнилось, что именно сегодня Татьяна празднует день рождения. Сначала мысль о том, чтобы пойти к ней, показалась ему отвратительной, но почти тотчас же одно острое, жгучее чувство коснулось его сердца...
Крикнув извозчика, он поехал и через несколько минут, прищуривая глаза от света, стоял в двери столовой Автономовых, тупо улыбался и смотрел на людей, тесно сидевших вокруг стола в большой комнате.
- А-а! Явился еси!.. - воскликнул Кирик. - Конфект принёс? Подарок новорожденной, а? Что ж ты, братец мой?
- Откуда вы? - спросила хозяйка.
Кирик схватил его за рукав и повёл вокруг стола, знакомя с гостями. Лунёв пожимал чьи-то тёплые руки, а лица гостей слились в его глазах в одно длинное, улыбающееся лицо с большими зубами. Запах жареного щекотал ноздри, трескучий разговор женщин звучал в ушах, глазам было жарко, какой-то пёстрый туман застилал их. Когда он сел, то почувствовал, что у него от усталости ломит ноги и голод сосёт его внутренности. Он молча взял кусок хлеба и стал есть. Кто-то из гостей громко фыркнул, в то же время Татьяна Власьевна заметила ему:
- Вы не хотите меня поздравить? Хорош! Пришёл, не сказал ни слова, уселся и ест...
Под столом она сильно толкнула ногой его ногу и наклонила лицо над чайником, доливая его.
Тогда он положил кусок хлеба на стол, крепко потёр себе руки и громко сказал:
- А я целый день в суде просидел...
Его голос покрыл шум разговора. [Гости замолчали] Лунёв сконфузился, чувствуя их взгляды на лице своём, и тоже исподлобья оглядел их. На него смотрели недоверчиво, видимо, каждый сомневался в том, что этот широкоплечий, курчавый парень может сказать что-нибудь интересное. Неловкое молчание наступило в комнате.
Обрывки каких-то мыслей кружились в голове Ильи, - бессвязные, серые, они вдруг точно провалились куда-то, исчезая во тьме его души.
- В суде иногда очень любопытно, - кислым голосом заметила Фелицата Грызлова и, взяв коробку с мармеладом, стала ковырять в ней щипчиками.
На щеках Татьяны Власьевны вспыхнули красные пятна, а Кирик громко высморкался и сказал:
- Что ж ты, братец, замахнулся, а не бьёшь? Ну, был в суде...
"Конфужу я их", - сообразил Илья, и губы его медленно раздвинулись в улыбку. Гости снова заговорили сразу в несколько голосов.
- Я однажды слушал в суде дело об убийстве, - рассказывал молодой телеграфист, бледный, черноглазый, с маленькими усиками.
- Я ужасно люблю читать и слушать про убийства! - воскликнула Травкина.
А её муж посмотрел на всех и сказал:
- Гласный суд - благодетельное учреждение...
- Судился мой товарищ Евгениев... Он, видите ли, стоя на дежурстве у денежного ящика, шутил с мальчиком да вдруг и застрелил его...
- Ах, ужас какой! - вскричала Татьяна Власьевна.
- Наповал! - с каким-то удовольствием добавил телеграфист.
- А я однажды был свидетелем по одному делу, - заговорил Травкин своим шумящим, сухим голосом, - а по другому делу судился человек, который совершил двадцать три кражи! Недурно?
Кирик громко захохотал. Публика разделилась на две группы: одни слушали рассказ телеграфиста об убийстве мальчика, другие - скучное сообщение Травкина о человеке, совершившем двадцать три кражи. Илья наблюдал за хозяйкой, чувствуя, что в нём тихо разгорается какой-то огонёк, - он ещё ничего не освещает, но уже настойчиво жжёт сердце. С той минуты, когда Лунёв понял, что Автономовы опасаются, как бы он не сконфузил их пред гостями, его мысли становились стройнее.
Татьяна Власьевна хлопотала в другой комнате около стола, уставленного бутылками. Алая шёлковая кофточка ярким пятном рисовалась на белых обоях стены, маленькая женщина носилась по комнате подобно бабочке, на лице у неё сияла гордость домовитой хозяйки, у которой всё идёт прекрасно. Раза два Илья видел, что она ловкими, едва заметными знаками зовёт его к себе, но он не шёл к ней и чувствовал удовольствие от сознания, что это беспокоит её.
- Что, брат, сидишь, как сыч? - вдруг обратился к нему Кирик. - Говори что-нибудь... не стесняйся... здесь люди образованные, они, в случае чего, не взыщут с тебя.
- Судили сегодня, - сразу начал Илья громким голосом, - девушку одну, знакомую мне... она из гулящих, но хорошая девушка...
Он снова обратил на себя общее внимание, снова все гости уставились на него. Зубы Фелицаты Егоровны обнажились широкой и насмешливой улыбкой, телеграфист, закрыв рот рукою, начал покручивать усики, почти все старались казаться серьёзными, внимательно слушающими. Шум ножей и вилок, вдруг рассыпанных Татьяной Власьевной, отозвался в сердце Ильи громкой, боевой музыкой... Он спокойно обвёл лица гостей широко раскрытыми глазами и продолжал:
- Вы что улыбаетесь? Среди них есть очень хорошие...
- Есть-то есть, - перебил его Кирик, - только ты не того... не очень откровенно...
- Вы люди образованные, - сказал Илья, - обмолвлюсь - не взыщите!
В нём вдруг точно вспыхнул целый сноп ярких искр. Он улыбался острой улыбочкой, и сердце его замирало в живой игре слов, внезапно рождённых его умом.
- Украла эта девушка деньги у одного купца...
