Максим Горький - Трое
- Свидетель! Когда вы увидали, что изба Анисимова горит...
- Й-у... ию-ю-ю, - ныла форточка, и в груди Лунёва тоже ныло.
- Дурак! - раздался рядом с ним тихий шёпот. Он взглянул - с ним рядом сидел чёрненький человечек, презрительно скривив губы.
- Кто? - шепнул Илья, тупо взглянув на него.
- Арестант... Имел прекрасный случай опрокинуть свидетеля, пропустил! Я бы... эх!
Илья взглянул на арестанта. Это был высокого роста мужик с угловатой головой. Лицо у него было тёмное, испуганное, он оскалил зубы, как усталая, забитая собака скалит их, прижавшись в угол, окружённая врагами, не имея силы защищаться. А Петруха, Силачев, Додонов и другие смотрели на него спокойно, сытыми глазами. Лунёву казалось, что все они думают о мужике:
"Попался, - значит, виноват..."
- Скучно! - шепнул ему сосед. - Неинтересное дело... Подсудимый глуп, прокурор - мямля, свидетели - болваны, как всегда... Будь я прокурором - я бы в десять минут его скушал...
- Виноват? - шёпотом спросил Лунёв, вздрагивая от какого-то озноба.
- Едва ли... Но осудить - можно... Не умеет защищаться. Мужики вообще не умеют защищаться... Дрянь народ! Кость и мясо, - а ума, ловкости - ни капли!
- Это - верно...
- У вас есть двугривенный? - вдруг спросил человечек.
- Есть...
- Дайте мне...
Илья вынул кошелёк и дал монету раньше, чем успел сообразить - следует ли дать? А когда уже дал, то с невольным уважением подумал, искоса поглядывая на соседа:
"Ловок..."
- Господа присяжные! - мягко и внушительно говорил прокурор. Взгляните на лицо этого человека, - оно красноречивее показаний свидетелей, безусловно установивших виновность подсудимого... оно не может не убедить вас в том, что пред вами стоит типичный преступник, враг законопорядка, враг общества..
"Враг общества" сидел, но, должно быть, ему неловко стало сидеть, когда про него говорили, что он стоит, - он медленно поднялся на ноги, низко опустив голову. Его руки бессильно повисли вдоль туловища, и вся серая длинная фигура изогнулась, как бы приготовляясь нырнуть в пасть правосудия...
Когда Громов объявил перерыв заседания, Илья вышел в коридор вместе с чёрненьким человечком. Человечек достал из кармана пиджака смятую папироску и, расправляя её пальцами, заговорил:
- Божится, дурак, не поджигал, говорит. Тут - не божись, а прямо снимай штаны да ложись... Дело строгое! Обидели лавочника...
- Виноват мужик-то, по-вашему? - задумчиво спросил Илья.
- Должно быть, виноват, потому что глуп. Умные люди виноватыми не бывают... - спокойной скороговоркой отрезал человечек, форсисто покуривая свою папироску.
- Тут, в присяжных, - тихо и с напряжением заговорил Илья, - сидят люди...
- Лавочники больше, - спокойно поправил его чёрненький. Илья взглянул на него и повторил:
- Некоторых я знаю...
- Ага!..
- Народ - аховый... ежели прямо говорить...
- Воры, - подсказал ему собеседник.
Говорил он громко. Бросив папироску, он, складывая губы трубой, густо свистал, смотрел на всех нагло, и всё в нём - каждая косточка - так ходуном и ходила от голодного беспокойства.
- Это бывает. Вообще, так называемое правосудие есть в большинстве случаев лёгонькая комедия, комедийка, - говорил он, передёргивая плечами. Сытые люди упражняются в исправлении порочных наклонностей голодных людей. В суде бываю часто, но не видал, чтобы голодные сытого судили... если же сытые сытого судят, - это они его за жадность. Дескать - не всё сразу хватай, нам оставляй.
- Говорится: сытый голодного не разумеет, - сказал Илья.
- Пустяки! - возразил ему собеседник. - Великолепно разумеет, - оттого и строг...
- Ну, если сытый да честный - ничего ещё! - вполголоса говорил Илья, а когда сытый да подлый, - как может он судить человека?
- Подлецы - самые строгие судьи, - спокойно заявил чёрненький человечек. - Ну-с, будем слушать дело о краже.
- Знакомая моя... - тихо сказал Лунёв.
- А! - воскликнул человечек, мельком взглянув на него. - Па-асмотрим вашу знакомую...
В голове Ильи всё путалось. Он хотел бы о многом спросить этого бойкого человечка, сыпавшего слова, как горох из лукошка, но в человечке было что-то неприятное и пугавшее Лунёва. В то же время неподвижная мысль о Петрухе-судье давила собою всё в нём. Она как бы железным кольцом обвилась вокруг его сердца, и всему остальному в сердце стало тесно...
Когда он подошёл к двери зала, в толпе пред нею он увидал крутой затылок и маленькие уши Павла Грачёва. Он обрадовался, дёрнул Павла за рукав пальто и широко улыбнулся в лицо ему, Павел тоже улыбнулся неохотно, с явным усилием.
Они несколько секунд стояли друг пред другом молча и, должно быть, оба почувствовали в эти секунды что-то, заставившее их заговорить обоих сразу.
- Смотреть пришёл? - спросил Павел, криво усмехаясь.
- А эта - здесь? - спросил Илья смущённо.
- Кто?
- Твоя Софья...
- Она не моя, - сухо ответил Павел, перебивая его речь.
Они вошли в зал.
- Садись рядом? - предложил Лунёв.
Павел замялся и ответил:
- Видишь ли... я - в компании...
- Ну... ладно...
- До свиданья!
Грачёв быстро отошёл в сторону. Илья смотрел вслед ему с таким чувством, как будто Павел крепко потёр ему рукой своей ссадину на теле. Горячая боль охватила его. И было неприятно видеть на товарище крепкое, новое пальто, видеть, что лицо Павла за эти месяцы стало здоровее, чище. На той скамье, где сидел Павел, сидела и сестра Гаврика. Вот он сказал что-то, она быстро повернула голову к Лунёву. Увидав её стремительное, подавшееся вперёд лицо, он отвернулся в сторону, и душа его ещё более плотно и густо окуталась обидой, злобой...
Привели Веру: она стояла за решёткой в сером халате до пят, в белом платочке. Золотая прядь волос лежала на её левом виске, щека была бледная, губы плотно сжаты, и левый глаз её, широко раскрытый, неподвижно и серьёзно смотрел на Громова.
- Да... да... нет, - тускло звучал её голос в ушах Ильи.
Громов смотрел на неё ласково, говорил с ней негромко, мягко, точно кот мурлыкал.
- А признаете вы, Капитанова, виновной себя в том, что в ночь... подползал к Вере его гибкий и сочный голос.
Лунёв взглянул на Павла, тот сидел согнувшись, низко опустив голову, и мял в руках шапку. Его соседка держалась прямо и смотрела так, точно она сама судила всех, - и Веру, и судей, и публику. Голова её то и дело повёртывалась из стороны в сторону, губы были брезгливо поджаты, гордые глаза блестели из-под нахмуренных бровей холодно и строго...
- Признаю, - сказала Вера. Голос её задребезжал, и звук его был похож на удар по тонкой чашке, в которой есть трещина.
Двое присяжных - Додонов и его сосед, рыжий, бритый человек, наклонив друг к другу головы, беззвучно шевелили губами, а глаза их, рассматривая девушку, улыбались. Петруха Филимонов подался всем телом вперёд, лицо у него ещё более покраснело, усы шевелились. Ещё некоторые из присяжных смотрели на Веру, и все - с особенным вниманием, - оно было понятно Лунёву и противно ему.
"Судят, а сами щупают её глазищами-то", - думал он, крепко сжимая зубы. И ему хотелось крикнуть Петрухе: "Ты, жулик! О чём думаешь?"
К горлу его подкатывалось что-то удушливое, тяжёлый шар, затруднявший дыхание...
- Скажите мне... э, Капитанова, - лениво двигая языком и выкатив глаза, как баран, страдающий от жары, говорил прокурор, - да-авно вы занимаетесь проституцией?
Вера провела рукой по лицу, точно этот вопрос приклеился к её покрасневшим щекам.
- Давно.
Она ответила твёрдо. В публике раздался шёпот, как будто змеи поползли. Грачёв наклонился ещё ниже, точно хотел спрятаться, и всё мял картуз.
- Как именно давно?
Вера молчала, глядя в лицо Громова широко раскрытыми глазами серьёзно, строго...
- Год? Два? Пять? - настойчиво допрашивал прокурор.
Она всё молчала. Серая, как из камня вырубленная, девушка стояла неподвижно, только концы платка на груди её вздрагивали.
- Вы имеете право не отвечать, если не хотите, - сказал Громов, поглаживая усы.
Тут вскочил адвокат, худенький человек с острой бородкой и продолговатыми глазами. Нос у него был тонкий и длинный, а затылок широкий, отчего лицо его похоже было на топор.
- Скажите, Капитанова, что заставляло вас заниматься этим ремеслом? спросил он звонко и резко.
- Ничто не заставляло, - ответила Вера, глядя на судей.
- Мм... это не совсем так!.. Видите ли... мне известно... вы рассказывали мне...
- Ничего вам не известно, - сказала Вера. Она повернула к нему голову и, строго взглянув на него, продолжала сердито, с неудовольствием в голосе: - Ничего я вам не рассказывала...
Быстро окинув публику одним взглядом, она обернулась к судьям и спросила, кивая головой на защитника:
- Можно не разговаривать с ним?
Снова в зале поползли змеи, теперь уже громче и явственнее.
Илья дрожал от напряжения и смотрел на Грачёва.
Он ждал от него чего-то, уверенно ждал. Но Павел, выглядывая из-за плеча человека, сидевшего впереди его, молчал, не шевелился. Громов, улыбаясь, говорил что-то скользкими, масляными словами... Потом, негромко и твёрдо стала говорить Вера...
