Гусейн Гусейнов - Солнечный огонь
После похорон Рейхан ночью в вагоне особая тишина. Даже дети не плачут. И Фатма Бегим забывается коротким сном, пока серый рассвет не продирается между решеток в верхней части наглухо задраенных окон. Или это голоса мужчин разбудили ее? Сквозь стук колес она едва различает разговор:
- Не убивайся так, мешади Аббас! Твоя страдалица Рейхан теперь созерцает свет... А вот нас еще неизвестно, что ждет, - это говорит тот самый их одинокий спутник, Исмаил. Он, наверное, ровесник Аббаса, но выглядит не погодам молодцевато, несмотря на свою седину. По всей его манере держаться видно, что он из ученых слоев. Обитатели теплушки лишних вопросов не задавали, но с самого начала прониклись к нему уважением.
Старик молчит, зато вступает его старший сын, Сафар:
- Разве наша мать заслужила такую смерть, Исмаил бек? В этой пустыне...
- В этой пустыне... - задумчиво повторяет Исмаил бек.
- Куда теперь прийти нам, ее детям и внукам, чтобы поклониться ее праху?.. - горестно продолжает Сафар.
- Я разделяю вашу скорбь. Но позволю себе напомнить: мусульманину не нужно надгробий... Великий Аллах все знает о каждом. Человек не оставлен им без призора. Когда небо откроется и станет вратами, и горы задвигаются и станут миражом, безмерно всемогущий Аллах соберет наши кости, и людям будут показаны все их деяния. Кто сделал добра на вес пылинки - увидит его, и кто сделал зла на вес пылинки - увидит его. А пока, до наступления этого Великого Дня, для нас, живых, очень важно то, что сказал один поэт: "Коль помним о ком, тот жизнь прожил вторую", - Исмаил бек читает эту строку по-арабски, а затем переводит на азербайджанский и продолжает. - Теперь вторая жизнь твоей матери зависит от вас, ее близких, сынок. Первую же, я уверен, она прожила достойно. А, значит, будет так, как записано в Священном Коране:
"У каждого есть степени (оценки)
Тех дел, которые они свершили,
Чтобы (Господь мог) полностью воздать
за их дела.
И им не нанесут обид несправедливых"*.
Вновь звучит музыка арабской речи, великое Слово Пророка, и убогое их пристанище как будто озаряет сияние...
"Силы небесные, - молит про себя Фатма Бегам, - помогите мне выстоять! Сохраните мою семью! Пусть вернется Абдуррахман живым... Да не знать нам больше худых дней..."
Разговор продолжается. Придвинувшись ближе к Исмаил беку, мешади Аббас взволнованно спрашивает:
- Ты ученый человек, Исмаил бек, объясни мне, чего эта власть хочет? Я при русском царе батрачил, работал, не разгибая спины, а теперь, при большевиках, в Нахчиване башмаки шил. Один иранский мастер меня научил еще в деревне. Ко мне в мастерскую толпой шли, на любую ногу мог угодить. Легкая у меня получается обувь, удобная. Кому поперек дороги встало мое ремесло? Никогда в горле у меня не першило - чужой доли не заедал... И сыновья мои труженики. В чем же дело, скажи?
Исмаил бек опускает голову. Собеседники терпеливо ждут. Неутомимо стучат колеса. Летит в вагон вместе с ветром колючая песчаная пыль, заметает людей, оседает на лицах пепельной усталостью.
- В этом поезде такой вопрос может задать любой, - наконец говорит Исмаил бек. - А кто знает, в чем дело, те либо давно во рву, либо - в бегах... - он усмехается и сам спрашивает у старика, не сводя с него горящих глаз: - Ты помнишь 1905 год?
Мешади Аббас даже слегка отшатывается от собеседника, его и так измученное лицо приобретает выражение страдания. Теперь он молчит, теребя рукой полу старенького истертого пиджака.
- Знаю, что ты можешь сказать. Я слышал такое не раз, - не дождавшись ответа, продолжает Исмаил бек. - Не вороши, мол, этот костер. Он уже давно догорел... Так?
- Нет, не так... - с трудом выговаривает мешади Аббас и опять замолкает.
- Да так, так! - горько смеется Исмаил бек. - Мы, азербайджанцы, зла не помним. Когда я уже после летних убийств и поджогов 1905 года попал 14 сентября в Баку, то приехавший туда царский наместник Воронцов-Дашков как раз объявил мир. А город дымился еще, и не все мертвые с улиц были похоронены. Пылали Балаханы, после погромов азербайджанских домов на Сураханской казалось - там пронесся ураган. В городе бесчинствовали мародеры, все лавки азербайджанских купцов были разграблены. И что же я увидел? Объявили мир, началось всенародное веселье. Армяне и азербайджанцы братались на улицах, клялись в вечной любви, пели и танцевали. Карету губернатора на руках донесли до дома... И удивительно, как мало мы сумели из этого урока 1905 года извлечь...
Исмаил бек прикладывает ладони к лицу и закрывает глаза, словно защищаясь от мучительных видений прошлого, что преследовали его, а затем говорит:
- Я ни в чем не упрекаю простой народ. Я говорю об образованных людях, о богатых беках и промышленниках... Правда, с учеными, понимающими людьми и тогда поступали так же, как и теперь. В том кровавом году 29 августа я находился в Батуми с Мамедгулу беком Кенгерли. Какой это был человек! Профессиональный военный и адвокат, он всеми силами старался обеспечить права нашего отсталого и забитого народа. Он собирался уехать из Батуми в Париж вместе с группой молодых людей, чтобы помочь им получить там европейское образование. И вот за час до отплытия парохода армянский боевик зарезал его... Ему шел всего сорок второй год... Вот почему из Батуми я вернулся в Баку... Но и это еще не все, уважаемый мешади Аббас... Мне предстояло чашу горя испить до дна... Моя родня, и та, что недавно стала моей женой, решили, что смогут укрыться от бакинских бесчинств в Тертере... Как все мы были наивны! Мой отец не сомневался, что русская власть защитит их, к тому же начальник Шушинского уезда генерал Пивоваров много раз гостил в нашем доме, в его честь устраивались пиры... Но когда хорошо вооруженные банды Амазаспа начали истреблять азербайджанские села, власть и пальцем не пошевелила... Сырхавенд, Демирли, Чираглы, Гаджигарванд, Пурхуд - все эти деревни были разграблены и сожжены, а сотни людей стали беженцами, десятки убиты. В Тертерской низине банды взяли в окружение селение Умудлу. Староста обратился за помощью к Пивоварову, но тот сослался на недостаток солдат и отказал. И тут жители Умудлу попали в западню. Они решили покинуть село, посадив на телеги стариков, женщин и детей, но по дороге их встретил староста соседнего армянского села Хейвалы Ваник, будь проклят его род, он предложил беженцам укрытие в своей деревне. Ему поверили, и караван направился туда, а там - всех мужчин хладнокровно перестреляли, а женщин, детей и стариков зарезали, будто жертвенных баранов... Мои близкие, моя молодая беременная жена Сона - все они нашли в Хейвалы свой конец... Когда я добрался туда, меня ждали лишь камни, скрывающие их тела... Я поседел в одну ночь...
- Камни... - отзывается мешади Аббас. - Я видел камни, из которых сочилась кровь, брат... Я жил тогда в Зангезуре... Больше 20 сел разрушили дашнаки в наших краях. Из Охчу-Шабадага мы успели тайными тропами убежать в Ордубад, а когда вернулись - из расщелины скалы на окраине нашего села капала кровь, и все камни вокруг были липкими от крови... В ту расщелину армяне бросили 62 тела, некоторых - еще живыми. Все это были женщины и дети. А сначала они убили нашего моллу Гасана Эфенди, который умолял их не трогать хотя бы малолеток... Теперь все это забыто.
Мешади Аббас сокрушенно машет рукой.
- Нет, нет... Этому забвения нет! - Исмаил бек даже привстает от волнения. - Мой друг Мамед Саид Ордубади опросил сотни свидетелей, записал их рассказы, в 1911 году вышла его книга о том, что творилось в 1905-1906 годах в Казахе и Гяндже, в Баку и Нахчиване. Ни в чем он не покривил душой! Там люди сами говорят о том, что видели и пережили. Книга так и называется "Кровавые годы". Мы не злопамятны, но и не забывчивы, мешади Аббас! Это сегодня книгу Ордубади запрещают даже упоминать. Как говорится, гусь - в отлете, ворона - в почете. Но ведь так будет не всегда... Если не мы с тобой, то твои внуки узнают правду. Да и наши имена, всех безымянных расстрелянных и ссыльных вспомнит Азербайджан!
- Значит, оттуда тянутся корни наших бед? - задумчиво говорит мешади Аббас.
- Бери глубже... - Вздыхает Исмаил бек. - Армянам наша земля нужна, а мы для них - лишние. Вон их сколько сегодня во власти! Рядом с самим усатым вождем в Москве - нарком армянин... - последние слова он произносит настолько тихо, что мешади Аббас лишь угадывает их смысл. - Этого Анастаса Микояна, даром что учился в Нерсесянской духовной семинарии в Тифлисе, даже свои звали Анаствац - безбожник. Он в отрядах Андраника воевал в Турции около Вана в 1914 году, а подготовку они в Джульфе проходили. И когда он уже за большевиками пошел, все равно с дашнаками якшался. Летом 1918 года в Шемахинском уезде, на подступах к Геокчаю, когда армянские банды прорывались к Гяндже, Микоян был комиссаром в бригаде еще одного известного дашнака Амазаспа. Что они в тех местах с людьми творили - тоже не забудется никогда. У большевиков-армян на Кавказе не было армии, а у дашнаков - была. Они использовали друг друга. И дашнаки бы победили, но тут Россия большевикам помогла, послала Красную армию. Но дашнаки-то ведь никуда не делись! Это вожди за границу ушли, остальные пристроились при советах, но не изменили свою суть...
