Булат Окуджава - Бедный Авросимов
- Значит, в четверг, к полночи, - спокойно сказал он. - Вы не беспокойтесь. Возок где поставим: у ворот али за стеной, на Неве?
- Сударь, - взмолился наш герой. - Об чем вы толкуете? Какой узник? Как вы можете врываться к честному человеку с таковыми предложениями?
- Да вы не беспокойтесь, - сказал Филимонов. - Я свое дело знаю. Вы, господин Авросимов, можете даже из дому не выходить - мы все сделаем преотлично. Не впервой, сударь.
- Кто это мы?! - крикнул наш герой, отталкивая в грудь наседающего на него Филимонова.
- Граждане, - пояснил тот. - Стародубцев, к примеру, Мешков, поручик Гордон... Вы можете не беспокоиться, мы все сделаем и доставим, куда прикажете...
- Какой еще Гордон? Кого доставите?
- Узника-с.
- Да я ничего не хочу! - крикнул Авросимов. - Я никого ни об чем не просил!
- Да мы сами об этом узнали, - сказал Филимонов спокойно. - Все об ваших муках-с знают. Вам и просить не нужно... - И он зашептал в самое ухо нашего героя: - Только уж вы, сударь, Брыкину не доверяйте. Это ни к чему, сударь. У него все не как у людей. Ежели прикажете, так я скажу Семену, чтобы он Брыкина и близко не подпускал, уж он справится. - Вдруг он улыбнулся: - Вы ни об чем не беспокойтесь. Я пойду, а то ведь дело делать - не зерно клевать-с. До свиданьица...
- Погодите! - крикнул Авросимов.
Но Филимонов уже исчез, словно и не было его.
- Вздор какой, - пробормотал наш герой, измученный фантазией. - К черту Филимонова...
- Ты что это бездельников всяких пускаешь? - спросил он у Ерофеича со строгостью.
- Вы лучше покушайте, а я никого не пускаю, - смело ответствовал старик. Узнает матушка - будет вам на орехи.
- Пошел прочь, - приказал наш герой.
Он попытался вновь сосредоточиться на своих многочисленных заботах, но мысли заработали в другом направлении, и тут же дверь в комнату приоткрылась, и молодой бравый офицер, крепко сбитый, с чарующей улыбкой, танцуя, подскочил к нему.
- Филимонов был? - спросил он. - Я лишь на одну минутку, господин Авросимов. Моя фамилия Гордон.
- Вы-то еще откуда? - теряя силы, выдавил Авросимов. - Что вам надо?..
Поручик не обиделся на столь холодный прием.
- Господин Авросимов, - шепнул он, - Получается неувязка. Данные не сходятся. Видите ли, сударь, к меня по списку числятся десять караульных, а у вас в списке - их двенадцать... Позвольте-ка ваш списочек...
Не удивляйтесь, милостивый государь, и не смейтесь. Наверное, все так и было. Во всяком случае - в голове Авросимова. Может, это февральские погоды тому виною или знамение какое, однако нашему герою приходилось туго и он даже гнева не испытывал, а только ужас да бессилие.
- Значит, так, - сказал поручик, познакомившись с планом, - вот здесь у вас ошибка, сударь. Я так и знал. Этого вот солдата вообще нет, а этот вот не здесь располагается... Этот и вовсе офицер, сударь, а не солдат, как у вас обозначено, так? Стало быть, ему тут не место, не место... Пусть вистом займется, так?.. Теперь я побегу, а Филимонов все вам будет докладывать, что да как. Честь имею...
И он исчез, ровно привидение, лишь пламя недавно зажженной свечи заколебалось, зазмеилось, заколобродило...
"К черту, - решил Авросимов, борясь с лихорадкою. - Надо поскорее к Бутурлину. А эти, кто они такие? Откуда они? Почему им все известно? Да эдак и до самого графа дойдет... Да кто им позволил?!"
Ему вдруг захотелось бросить все, нанять кибитку и укатить в деревню, и чтобы вьюга замела следы, и чтобы лица всех стерлись в памяти, исчезли с первым тающим снегом. Весны! Весны! Весны не хватало, зеленой травы, голубой воды, покоя... Ну их всех к черту, пусть передавят друг друга, злодеи, упыри, все, все: и Филимонов этот со своей шайкой, и Слепцов, и Боровков, и граф, и государь, черт их всех раздери! А полковник-то, злодей, злодей! Из-за него, злодея, такая чертова кутерьма, грех, раздор, плач... Да и сам ведь - в железах, в каземате, дурень чертов! Зачем? Зачем?.. Матушка, протяни белую свою рученьку, помоги великодушно своему дитяти...
Стемнело. Вошел Ерофеич, с жалостью поглядел на молодого барина.
- К вам человек господский, батюшка, с письмом.
- Какой еще человек! - заорал наш герой, бросаясь в кухню.
Мужик самого подлого вида топтался возле дверей.
- Ааа, филимоновское отродье! - крикнул Авросимов, поднимая кулаки. Филимонов прислал?!
- Никак нет-с, - прохрипел мужик с ужасом. - Мы заикинские.
- Какие такие заикинские? Ты тоже небось про все прознал, да? Тоже помогать пришел?!
- Никак нет-с. Барышня передать велели, - и протянул розовый конверт.
Тут все оборвалось. Схлынуло. Шум затих. Вдалеке словно песня раздалася. От розового конверта пахнуло духами, умиротворяя, пригибая к полу, к земле, к траве... Лицо Настеньки, окруженное сиянием, возникло перед нашим героем.
- Велели ответ принесть, - сказал мужик.
Настенька, ангел, вся выточенная из стекла, из хрусталя, богиня, так что сквозь нее проглянуло пламя свечи... Что-то булькнуло в горле у Авросимова, и он, прижимая к сердцу конверт, громадными прыжками устремился в комнату.
"Любезный господин Авросимов, Несчастный Николай Федорович много лестного написал про вас, как вы его опекали и спасали и какой вы благородный человек, почему мы вас с маменькой ждем в пятницу вечером непременно, и не подумайте, сударь, обмануть наших ожиданий. Напишите ответ и успокойте два бедных сердца.
Настасья Заикина".
Он рухнул на стул, приготовил бумагу, очинил перо (да скорее же, черт!), привычно изогнулся над столом, подвинул свечу поближе и, глядя Настеньке прямо в глаза, спасительнице - в глаза, повел перо по бумаге.
"Милостивая государыня Настасья Федоровна, кабы не жалость к Вашему горемычному братцу да не мое перед Вами восхищение, да разве я посмел бы с Вами заговаривать, там, на плацу, да возле моста, когда Вы изволили ночью одна со своей печалью возвращаться домой?
Вы такая великодушная простили мою дерзость и желаете вместе с Вашей матушкой меня видеть, на что я очень радуюсь и спешу Вам сообщить, что буду у Вас в пятницу вечером всенепременно.
За сим кланяюсь Вашей матушке
Высочайше учрежденного Комитета писарь и кавалер
Иван Авросимов".
Почему кавалер - сие осталось тайной даже для него самого, ибо кавалер носитель ордена, а ордена наш герой не имел, но рука бодро и так вдохновенно вывела высокопарное словцо, что ему захотелось тотчас же броситься перед Настенькой на колени и губами приложиться к самому краешку ее подола.
В пятницу!
Но, передав письмо мужику, он ощутил, как ликование в нем задрожало и начало гаснуть, ибо в сознании вновь всплыло страшное, замышляемое им дело, которое тоже ведь имело быть в пятницу. Ах, Настенька, судьбе не угодно было свести их, и желанное свидание должно было уже разрушиться, но в последнюю минуту Авросимов, превозмогая отчаяние, решил перенести освобождение узника на субботу!
Не успел он все это решить и взвесить, как снова какой-то господин в добротной шубе, распространяя аромат спиртного, шагнул к нему с порога.
- Стародубцев, - представился он. - Филимонов в отчаянии.
- Знать не хочу никакого Филимонова, - заявил наш герой, опираясь о Настенькино плечо.
- Дело в том, - как ни в чем не бывало продолжал Стародубцев, - что, отказавшись в разговоре с вами от вознаграждения, он понял, что допустил ошибку... Дело в том, господин Авросимов, что за два дня сие приготовить невозможно, согласитесь. А уж ежели готовить, так надо дать туда-сюда ради скорости... За скорость, сударь.
- Ну и что? - спросил наш герой, чувствуя, что сейчас рассмеется, ибо лицо Стародубцева выражало такую гамму переживаний, словно это он томился в каземате и все предпринимаемые лихорадочные действия направлены на его одного спасение.
- А то, - сказал он, - что извольте деньги, сударь. Без денег Филимонов отказывается.
- Сколько же вам требуется? - засмеялся наш герой.
Но Стародубцев смехом пренебрег, пошевелил пальцами, поглядел в потолок.
- Пятьсот ассигнациями, сударь, - твердо сообщил он.
- А было бы на субботу?
- Было бы на субботу - и без денег обошлись бы, - сказал Стародубцев. - Не было бы срочности... А сейчас извольте денег.
- Переношу на субботу, - сказал, смеясь, наш герой, видя, что и Настенька смеется. Каково-то теперь Филимонову?
Стародубцев стоял как громом пораженный. Лицо его исказилось, глаза полезли из орбит. Он задыхался. Авросимова же сие нисколько не волновало, и он терпеливо ждал, когда наконец очнется нахальный этот господин.
Наконец все стало на свои места. Буря миновала.
- Нехорошо-с, - промолвил Стародубцев. - Узник надеется, а вы меняете сроки. Нехорошо-с. Ладно, я Филимонову передам, но это неблагородно-с... - и он удалился, пятясь и глядя на нашего героя с укоризною.
Уход его был как нельзя более кстати, ибо образ Настеньки вторгся в душу нашего героя, требуя к себе внимания, и вторжение то было Авросимову сладко.
Дивные картины замаячили пред ним: то будто бы он медленно и бездумно идет с Настенькой по зеленому лугу и пчелы гудят; то вот опять же они вместе спешат к усадьбе, где матушка уже их ждет; то будто Настенька глядит на него ясными своими глазами и таинственная, многообещающая улыбка шевелится на ее губах... Вдруг он увидел, как обнял ее, и тонкое, горячее тело задрожало, забилось, голова запрокинулась, и открылась белая шея, и голубая жилка шевельнулась на ней. "Ах! - воскликнула она, слабея. - Оставьте!.. ", а сама прижалась к нему, целуя в щеки, в губы, в лоб быстро-быстро, с отчаянием и любовью.
