Сергей Максимов - Денис Бушуев
– Вот-те и мужняя жена! Вот-те и раскрасавица! – сокрушенно покачала головой другая баба. – А кто ж парень-то?..
– Бушуев, Коновна… Что лоцманом на «Товарище» ходит… Я-то его не знаю, но люди сказывали…
Но докончить рассказ кривой бабе не пришлось. Дед Северьян бросил весла и качнул лодку так, что она чуть не перевернулась.
– Врешь!!! – взметнулся он. – Врешь, подлая! Бушуев никогда на такое дело не пойдет!
– Да что ты, батюшка!.. – захныкала перепуганная баба. – Белены что ль объелся?
– Говори правду! – кричал старик. – Говори, что врешь! А то я тебя, кривая белуга, за борт выкину!
– Ой, господи! С ума спятил на старости лет! Люди добрые, помогите!!! – хором заголосили бабы, падая животами на дно лодки и цепляясь за стлани.
– Выкину подлых! – обещал дед Северьян. – Выкину жаб болотных! Выкину ракам на съедение! Пущай они тебе, кривая стерва, и второй глаз изничтожат!.. За ноги – и в воду! Да еще веслом по башке тресну, чтоб скорее на дно пошла… Из другого теста Бушуев сделан: на погань не пойдет!..
Но вдруг притих, тяжело плюхнулся на скамейку и опять чуть не перевернул лодку. Отдышался и негромко, но взволнованно спросил:
– Кто сказал?
– Говорю – сапожника Ялика жинка… – плаксиво ответила кривая баба, поднимая голову, но все еще не выпуская из рук стланей.
До самого Отважного старик не проронил больше ни слова. Высадив перепуганных баб на берег, он поехал к пристани. Было уже совсем темно, когда он приткнулся к борту парохода прямо под окном каюты Дениса.
В каюте горел свет.
III
А у Дениса в этот день случилось вот что.
Еще с вечера, накануне, у Белецких условились ехать с утра на другую сторону Волги, на пески, покупаться и поваляться на солнышке. Пригласили и Бушуева. «Товарищ» третий день стоял на приколе у пристани и чинился – полопались старые трубы в котле и сгорели подшипники. Вместо «Товарища» рейсы между Костромой и Отважным совершал маленький винтовой пароходик «Ёрш».
По дороге к Белецким Бушуев встретил Гришу Банного, одиноко стоявшего на деревянном мостике и глядевшего в небо на коршуна, плавно описывавшего круги над селом. Гриша был очень прилично одет: на нем была новая розовая, с белыми кружочками, рубашка и штаны из полинявшего коричневого вельвета, – недавние подарки Манефы. Синий картуз был так низко надвинут на глаза, что казалось непостижимым, как Гриша мог что-нибудь вообще из-под него видеть; но Гриша вертел головой по ходу коршуна – стало быть, видел.
Бушуев почему-то обрадовался Грише и пригласил его принять участие в прогулке, на что Гриша тотчас же согласился. Подходя к дому Белецких, Бушуев забеспокоился: хорошо ли он сделал, пригласив Гришу без разрешения устроителей пикника? Но, к его утешению, Гриша в несколько минут очаровал всех, включая и необщительного Густомесова.
Поехали на большой завозне, взятой напрокат у бывшего пристанщика Ямкина. Жарко пекло солнце, но дул сильный низовой ветер. Бушуев приладил к завозне косой парус, и сам правил лодкой. Под мачтой уселись Белецкий, Нелли и Густомесов, на средней скамейке – Варя и Кистенев с этюдником на коленях, на корме – Бушуев, а на носу, выше всех – Гриша Банный. Анна Сергеевна отказалась от прогулки.
Ехали на целый день. Посреди лодки, на ребристых стланях стояла большая корзина с продовольствием и посудой. Настроение было приподнятое, много смеялись, шутили… Хмурился только Денис. На вопросы Вари, почему он невесел, – отвечал, что всю ночь писал и не выспался.
– Счастливый человек! Может писать… – заметил Густомесов. – А я, знаете, никак не могу заставить себя сесть за машинку. Разленился чудовищно. Уж так действует отважинский воздух! А может быть – другое, более глубокое: когда человек достигает некоторых успехов и материальной обеспеченности, то на время складывает крылья…
«Удивительно, – подумала Варя, – как легко талант уживается с ограниченностью и самовлюбленностью. Ведь он талантливый человек, бесспорно талантливый… И вот – поди ты».
– Не всегда-с… сие оптический обман, – робко возразил Гриша Банный, закидывая назад голову, чтобы увидеть из-под козырька Густомесова.
– Что такое? – быстро спросил Густомесов.
– Не всегда человек складывает крылья, достигнув чего-нибудь, – пояснил Гриша. – Был у нас в полку в двадцатом году один поручик…
– Поручик? В двадцатом году? – деланно удивился Густомесов, сдерживая улыбку и закусывая розовую губу. – Следовательно, вы были в Белой армии?
– Не совсем так… – смутился Гриша. – То есть так и не так. Был я, разумеется, в Красной армии, но некоторое время находился в плену у белых-с… куда, кстати сказать, попал по своей чрезвычайной рассеянности: во время отступления нашей доблестной части я, оглушенный страшными разрывами артиллерийских снарядов, которые, как известно, могут искалечить человека до неузнаваемости, покрался вдоль березового леска не назад, за нашей отступающей доблестной частью, а вперед-с, в сторону неприятеля, и через несколько часов вышел, к моему великому изумлению, прямо к полевой кухне врага. Появление мое не произвело никакого эффекта, так как на мне была шинель с мертвого белого солдата, без знаков отличия. Да, по совести говоря, и сам я, оглушенный разрывами снарядов, не заметил, что нахожусь в стане неприятеля. Я смело подошел к повару, раздававшему пищу, и молча протянул свой котелок, с которым никогда на фронте не расставался, – вменил это себе в привычку-с. И только после того, как я съел три котелка очень жирной гречневой каши с бараниной, мое инкогнито было обнаружено. Впрочем, каша уже была съедена. Поднялся невообразимый шум. Сгоряча, разумеется, хотели повесить, но потом, как всегда, признали слабоумным и приставили в обоз к продуктам, за что я был этим господам чрезвычайно признателен. А вскоре отправили в тыл, что уже в военное время равняется раю земному-с…
Гриша передохнул, а слушатели пришли в оживление.
– Ну-с… – продолжал ободренный Гриша, все более и более воодушевляясь, – я позволю себе вернуться к теме о человеке и крыльях. В тылу, в маленьком провинциальном городке, был в нашей части один поручик, который с жаром и необычайной настойчивостью ухаживал за женой полкового командира. Все мы, офицеры и солдаты, с глубочайшим интересом следили за его героическими усилиями в деле овладения чужой женой и с нетерпением ждали развязки…
В этом месте рассказал Белецкий неопределенно кашлянул. Нелли скромно потупилась, Бушуев заметно помрачнел.
– Мы даже заключили различные пари на этот счет… – продолжал Гриша, не замечая некоторого смущения слушателей. – И, конечно, проиграли те, кто имел неосторожность поставить на женщину. Я не люблю хвалиться, но признаюсь, что всех уговаривал от этого неосторожного поступка, то есть ставки на женщину. Это, доложу я вам, все равно, что лечь на рельсы и думать, что поезд объедет вас стороной и не отрежет вам головы-с. Примерно так. Ну-с, когда все было кончено и деньги неразумными спорщиками были уплачены разумным, то все мы думали, что поручик успокоится и сложит на этом крылья, достигнув своего. Не тут-то было! Поручик стал требовать от чужой жены развода с мужем – это, кстати, на мой взгляд, огромная ошибка всех, кто прелюбодействует с чужими женами, – а когда она наотрез отказалась, ибо существо была весьма блудливое, но не честное, то огорченный поручик стал ухаживать за ее, извините, сестрой, с тем же жаром и с той же настойчивостью. И бог весть чем бы все это кончилось, так как женщин в нашем полку было более чем достаточно, если бы поручик скоропостижно не скончался от чрезмерного увлечения спиртными напитками и вообще от истощения всего организма…
Здесь уж никто не мог удержаться, и все дружно рассмеялись. Не смеялся только Бушуев.
На стрежне во́лны стали основательно покачивать завозню и даже забрасывать в нее желтую пену с гребней. Густомесов судорожно хватался за борта и силился не показывать страха.
Пески – так назывались песчаные отмели повыше Отважного на противоположном берегу Волги – узкими косами далеко вдавались в реку. На невысоком обрыве стройно и зелено взметнулся к небу еловый лес.
Бушуев направил завозню в застругу и пристал к низовой стороне косы, там, где было глубоко. Пассажиры, один за другим, шумно выпрыгнули на берег и, опьяненные простором и солнцем, как дети, забегали по песку. Задержались в лодке лишь Денис да Гриша. Денис укладывал парус, а Гриша выгружал пожитки. Через пять минут, полураздетые, все с наслаждением повалились на горячий песок. Мужчины – в одних трусиках, Варя – в купальном костюме, Нелли же облачилась в какой-то странной формы, очень открытый, бюстгальтер с крылышками на спине и в фантастически короткие штанишки. Один Гриша Банный не посмел раздеться. Он скромно сел в сторону, достал перочинный ножичек и принялся стругать палочку.
– Григорий Григорьевич! – обратился к нему Белецкий. – Вы хоть картуз да рубашку снимите. Тело, знаете, любит солнышко.
