Сергей Максимов - Денис Бушуев
– Ну вот, опять в вас архитектор заговорил… – шутливо отмахнулся Густомесов. – Впрочем, вы правы – варварство! – и, понижая голос, добавил, настороженно оглядываясь: – Да ведь уж двадцать лет это… варварство. Пора привыкать, Николай Иванович…
Белецкий ничего не ответил.
Между тем Мотик Чалкин, подпилив железный крест, привязал к нему веревку и крикнул вниз, чтоб тянули. С хохотом группа молодежи схватилась за веревку. Крест согнулся, сломался и тяжело упал наземь. Какой-то вихрастый мальчишка, лет одиннадцати, запрыгал на одной ноге и громко запел:
…Всех угодников святых
Выброшу в окошко.
Беспартийных у меня —
Бабушка да кошка…
Возле плетня одиноко стоял и плакал отец Сергий. Маленький, тщедушный, с седенькой редкой бородкой, в потрепанном подряснике, опоясанном крученым ремешком, он смотрел, закинув голову, красными воспаленными глазами на Мотика и без конца повторял одну и ту же фразу:
– И я его крестил… и я его крестил…
– Вы про что это, отец Сергий? – осведомился подошедший к нему рыжебородый высокий колхозник.
– И я его крестил…
– Кого?
– Вот этого, что крест за водку ломал… Ведь я его крестил в этой самой церкви… Нет, видно, плохой я был священник, не внял Господь моему крестному знамени…
– Да будет вам, батюшка… вы были исправный священник…
– И я его крестил… Илья Никитич, подумайте-ка, сорок лет в этом храме служил… Ведь все, все, что стоя́т и смотрят, и те, что зорят, все они – мои крестники… Значит, плохой, плохой я был священник… О, Господи!
Он упал на колени, уткнулся лицом в плетень и зарыдал. Мальчишка на одной ноге подскочил к нему и закружился вокруг, распевая:
….Молодых вокруг налоя
Поп три раза проведет
И за эту за работу
Шесть пудов хлеба возьмет…
Илья Никитич размахнулся и треснул мальчишку по затылку так, что тот отлетел в сторону и повалился на пыльную траву.
– Эй, ты, дядя! – закричал Ефим Постников. – Не смей детей бить! За битье детей – под суд пойдешь!
– А чего он батюшку дразнит… – проворчал Илья Никитич, отходя к дому. – Человек в горе…
– Дражнить попа тоже ни к чему, – сказал Постников. – Но и детей бить не допущается… зверь ты дикий и неразумный!
Бушуев встал с завалинки, отряхнул с брюк приставшую землю и, комкая в руках форменную фуражку, взглянул на церковь.
– Вы куда? – спросил Густомесов.
– Пойду… домой.
– Да, пора, – сказал Белецкий, тоже поднимаясь. – Пойдемте-ка… Хорошенького понемножку.
И все трое пошли по пыльной дороге, и долго шли молча, не глядя друг на друга и не разговаривая.
Над полями, в выжженном небе, пели жаворонки, в гречихе сонно гудели пчелы и высоко и ровно кружил маленький ястреб над лесом.
Плыла жара.
II
Деду Северьяну понадобился конский волос на лески для перемета. Лошадей в Отважном не было, и решил он поехать в Татарскую слободу к знакомому своему, колхозному конюху Макару Шубину.
На берегу от встретил Финочку Колосову.
– Дедушка, ты куда едешь? – весело окликнула Финочка садившегося в лодку старика.
– А тебе что до этого, пострел?
– На ту сторону хочу. В слободу.
– А чего ты там, на ночь глядя, делать будешь?
– К сестре надо, к Мане… Давно ее не видала. Проведать хочу.
– Ну садись, коль так… – разрешил старик, вдевая весла в веревочные путцы.
Поехали. Уже смеркалось. Днем прошла гроза. Долго шумел ливень. Теперь было свежо, ясно, блестела непросохшая зелень, дул слабый ветерок, и по Волге ходила легкая зыбь, уютно похлопывая по днищу лодки. Дед неторопливо взмахивал веслами, тяжело вздыхал и щурился на золотистые блики, что мячиками катались по воде.
– А у нас постоялец есть! – вдруг сообщила Финочка, спуская за борт руку и зачерпывая воду.
– Слышал, как же, слышал… – отозвался дед. – Он из каких будет, постоялец-то?..
– Из Москвы… – важно ответила Финочка, перебрасывая на спину пушистую косу. – Писатель.
– Гм… вроде Дениски, значит. Тоже – строчит?
– Куда Денису до него! У Бориса-то Евгеньевича целые книжки написаны. Он сам мне показывал. Ведь молодой совсем: двадцать восемь лет… А богач какой! Ой-ё-ёй! Один раз как вывалил деньги на стол – гора выросла!..
– Ишь ты… – покачал головой дед.
– Ей-богу!.. А добрый какой! Сколько он маме денег передавал – счету нет! На Троицу платок ей шелковый подарил, в город ездил за платком-то. Чудо, а не платок!.. А мне, знаешь, что подарил?.. – Финочка наклонилась и, сверкая серыми глазенками, таинственно проговорила: – Только ты, дедушка, не проболтайся… Он мне подарил новое крепдешиновое платье и лакированные туфельки. Но такие туфельки, что не носить их, а поставить в горку за стекло да и любоваться ими! Я таких сроду и не видывала. Мамаша только ахнула, схватила туфельки и платье да и заперла в сундук. «Замуж, – говорит, – пойдешь, тогда и дам, а раньше – проси не проси – не дам…» Я поплакала, поплакала да и перестала: все равно, думаю – мои, никуда не денутся. А мамаша говорит: «Чем мы, доченька, расплачиваться за это добро будем?» А я ей: «Да ведь он, мамаша, и не просит ничего взамен-то…»
Финочка вздохнула и добавила:
– Конечно, жалко, что не можем угодить человеку… Уж я ему молока даю вдоволь. А то поснимаю сливки с крынок – сливки он очень любит – да и снесу ему тайком от мамаши. А мамаша – на кошку: «Вот, – говорит, – подлая, повадилась в погреб лазать!» Только ты смотри, дедушка, не скажи об этом… я на тебя надеюсь.
Дед Северьян ничего не ответил. Влажные голубые глаза его попрежнему рассеянно скользили по воде, бороду чуть трепал ветер, корявые пальцы рук крепко сжимали весла, только брови чуть-чуть хмурились.
– А один раз, дедушка, он мне, знаешь, что сказал? – продолжала разболтавшаяся Финочка.
– «Вы, говорит, Финочка такая красивая, что просто ужас какая красивая! Я вот возьму вас и увезу с собой в Москву. Поедете?» За руки взял, в глаза этак жалостливо смотрит. А я смеюсь и говорю: «Да у меня ведь жених есть, Вася Годун! Как же я могу с вами поехать?» Ничего он мне на это не ответил, только, по-моему, обиделся немножечко. И опять так жалостливо посмотрел, что у меня сердце захолонуло… Вот какие люди бывают, дедушка… – гордо заключила Финочка.
– Нда-а… – неопределенно крякнул старик, – люди разные бывают: и хорошие, и плохие. А где кончается хороший человек и где начинается плохой – вот тут-то и туман. Один, видно, Бог знает… Ну, приехал… Иди-ка ты, девушка, к сестрице своей, да расскажи ты ей про все про это. Она помоложе меня – может, лучше разберется, каков твой постоялец…
Финочка удивленно посмотрела на старика, выпрыгнула из лодки и, сверкая голыми икрами, помчалась вприпрыжку в гору, к дому Ахтыровых.
В Татарской слободе ждало деда Северьяна горькое разочарование. Вместо Макара Шубина встретил он в конюшне другого конюха, молодого, незнакомого. И рассказал этот конюх, что Макара Шубина и еще одного старика забрали милиционеры, отвезли в город и посадили в тюрьму за то, мол, что на колхозном собрании советскую власть ругали. Рассказал, а волоса конского не дал.
– Чего тебе, чёрту белобрысому, жалко?.. – обиделся дед Северьян.
– Конские хвосты, папаша, есть государственная собственность, – пояснил молодой конюх, – и ежели мы будем каждому прохожему по хвосту давать, то лошади хвостов не напасутся, а к осени убыток колхозу выйдет на тыщи рублей…
Плюнул старик ему под ноги и, не солоно хлебавши, пошел назад к лодке.
У лодки стояли две незнакомые толстые бабы из Спасского и дожидались хозяина. Мальчишка, удивший рыбу на лаве, рассказал им, что приехал старик из Отважного и что, наверно, назад поедет, а бабам надо было на другую сторону Волги переправиться.
Выслушав просьбу баб, дед Северьян, и без того огорченный постигшей его неудачей, раздражился еще больше и сердито закричал:
– Да что у меня: пассажирское сообщение, что ли?.. Сюда ехал – девку вез, отседова хочу ехать – опять груз! В вас сколько весу: небось пудов по осьми в каждой? Задаром не поеду. Платите по гривеннику с пуда!
– Заплатим, батюшка, заплатим… – закивала головой одна из баб, кривая на левый глаз. – По полтинничку заплатим. Только перевези уж…
– Ладно. Садитесь… – примирительно сказал старик, загоняя баб в лодку. – Насчет денег это я – к смеху… За такой труд денег не беру.
Всю дорогу бабы щебетали, перемывая косточки знакомым.
– Слушай, Коновна, что мне сапожникова жинка рассказывала, – таинственно заговорила кривая баба, когда лодка была уже на стрежне. – Чуть было не забыла! Стыд-от какой, и не приведи Господи! Слушай. Манефка Ахтырова с отважинским парнем спуталась. Вся слобода знает про это, один только муж не знает. И не найдется же доброго человека, чтоб глаза мужу-то открыть! Вот ведь какие люди пошли. Подумай-ка!..
– Вот-те и мужняя жена! Вот-те и раскрасавица! – сокрушенно покачала головой другая баба. – А кто ж парень-то?..
