Алексей Толстой - Собрание сочинений (Том 1) (-)
- Маменька, маменька! - повторил Миша. - Вот поеду завтра в Марьевку и сделаю предложение. Хочу жениться - и все тут... Я в расцвете лет.
Миша не помнил - долго ли пролежал так, думая и вздыхая. Проснулся он в восемь часов и глядел на обои, пока не вошла Лизавета Ивановна и сразу дребезжащим голосом проговорила:
- Спишь все, лентяй... и так тебя низ перетягивает.
- Какой там низ, маменька! - сказал Миша отчаянным голосом. - Ничего такого нет... я не позволю!
- Что?
- Мамаша, - продолжал Миша, натягивая на себя шубу и все более утверждаясь в самостоятельности, - мамаша, я жениться хочу!
И, не давая маменьке опомниться, окончил:
- Все равно - убегу, женюсь.
- На ком же, дурень, женишься? - удивясь, е любопытством спросила Лизавета Ивановна.
- На Катерине Павала-Шимковской. Вчера я предложение сделал.
- На потаскушке!.. Да ты с ума сошел! - Лизавета Ивановна всплеснула короткими ручками и вдруг засмеялась, трепыхаясь всем телом. - Одурел, одурел! Пойду в кухню, расскажу...
- Индюшка! - прошептал Миша. - Ах, Катенька, душа моя, если бы ты знала!
Он проворно выскочил из-под шубы, надел покойного папеньки сюртук, розовый галстук, часы и, обернув шляпу платком, чтобы не запылилась, пошел, топая ногами, на конюшню.
По пути он слышал из кухни захлебывающийся голос маменьки и визгливый смех кухарки Марфы. Но Миша не обратил на это внимания: мысли его были далеко, белые брови решительно сдвинуты, - страсть закалила сердце за эту ночь.
Гнедой мерин, добежав до косогора, откуда стали видны соломенные крыши Марьевки, колодцы, деревья на огородах и белый корабль церкви, пошел шагом, поводил боками.
От села в унылую степь шли тощие телеграфные столбы с подпорками, словно от усталости выставили подпорки. У перекрестка дорог, в ямах, росли кусты шиповника.
Рассказывали, что здесь стояла когда-то усадьба, но помещика убил его же кучер. Привязал к конскому хвосту и пустил в степь. Проезжая мимо ям, Миша остановил коня: навстречу ему, раздвигая ветки шиповника, поднялся человек. Поднявшийся взмахнул руками и присел, словно от безмерного отчаяния. Миша по шляпе и рубахе узнал Алексея,
- Остановитесь, - дребезжаще закричал Алек-гей, - туда нельзя ехать. Боже мой, боже мой, что-то будет...
Он схватился за голову. Миша испуганно спросил:
- Что случилось?
- Я убежал.... Сестру и старшину Евдокима связали, посадили в мирской амбар. Живы ли, не знаю... Что с папашей - тоже не знаю.
Миша похолодел, затем ударило его в пот. Алексей вдруг опять замахал руками и полез в кусты.
По дороге от Марьевки поднималась телега с двумя мужиками. Миша сейчас же поворотил лошадь, стал хлестать ее. Колеса запрыгали по целине. Но телега с мужиками удалялась спокойно. Мише стало совестно.
"Что делать? Как ее спасти? Что сделаю один? - в волнении думал Миша. - Трус трус, - тотчас же повторял он, - а еще жениться хочешь..."
Незаметно натягивая правую вожжу, описал Миша большой круг по целине, и испугался и обрадовался, увидав себя на прежней дороге, лицом к селу. Привстал в тележке. Село казалось мирным. Белела церковь.
- Э! - воскликнул Миша. - Спасу!
Ударил лошадь кнутом и быстро покатил под горку.
Не доезжая церковной площади, у мирского амбара увидал он сильно шумевших мужиков. Мальчишки, чтобы лучше видеть, повлезали на крыши и ворота.
Мужики стояли кругом, мешая проезду. Миша крепко сжал в руке кнут, сказал: "Эй, борода, посторонись-ка!" - но голос его потонул в общем шуме, а близстоящий крестьянин поставил ногу на подножку тележки и, глядя в глаза веселыми, подвыпившими глазами, проговорил:
- Нет, барин, прошла ваша воля, теперь наша воля настала.
У Миши задрожали губы.
- Пусти проехать... - сказал он.
- Что же, я тебя не держу. Да ты не к земскому ли? То-то я тебя вчера видал. Эй, ребята, - обернулся мужик к толпе, - барин-то к земскому чай кушать приехал!..
Стоящие около тележки громко засмеялись, а веселый мужик продолжал:
- С земским мы, милый, пошабашили, ищи другого... А дочка его с милым другом в амбаре спит...
Опять захохотали мужики. Миша, выдернув вожжи, закричал пронзительно: "Пустите меня!" Голос его был визгливый и отчаянный, внушивший добродушно смеявшимся мужикам злое желание. Многие лица нахмурились. Из тесного круга послышался охрипший голос Назара:
- Теперь, ребята, друг за дружку стоять твердо.
- Что ж, - раздались кругом голоса, - разве мы зря.
- Разве это закон - баба с нас деньги берет! А на что берет-то? На сладкое. С Евдокимом водку жрет. Веревку ей на шею да в воду - расправа короткая. Погуляла на мужицкие деньги...
Назар опять начал говорить, но в это время закричал кто-то испуганно и задыхаясь:
- Дядя Назар, дядя Назар, сейчас тятька из Утевки приехал, говорит стражники оттуда едут...
Толпа сразу замолкла. Расталкивая локтями, продрался из круга Назар; увидев Мишу в тележке, спросил злобно:
- Тебе что здесь надо?
Миша, притихший было во время шума, жалобно улыбался. Теперь же вдруг покраснел от злости и, хлестнув кнутовищем по козлам, закричал:
- "Бунтовщики, сию минуту пропусти... Знаешь, кто я?
- Полегче, - тихо сказал Назар.
- Сию минуту освободить барышню. Иначе... стражники... стражниками тебя...
Мотая головой и губами, захлебнулся Миша слюной. Назар вытянулся и крикнул так, что все слышали:
- Ребята, камышинский барин за стражниками послал, этот самый, - и указал "а Мишу...
Толпа вздохнула. Возвышаясь над всеми головами, вчерашний красавец Сизов налег плечом на мужиков, подошел к тележке и левой рукой взял Мишу за грудь... Мокрые волосы падали Сизову на медно-красное лицо, из открытого рта пахло вином. Миша забился, затих ненадолго, тонко закричал, как заяц, и ногтями стал отдирать руку Сизова. Закинув голову, закусил губы... Мужики, вытянув шеи, молча глядели. Назар, взявшись за железо тележки, насупившись, смотрел Мише в лицо. Сизов, как бы примериваясь, встряхнул Мишу на левой руке, отвел правую, долго стискивая мозолистые, черные пальцы. Вскрикнув вдруг ее своим голосом, сухо ударил Мишу в переносье.
Миша мотнул головой, лошадь дернула, и множество рук потянулось, вытащило из тележки и смяло тело.
- Девку, девку давай сюда! - закричал, народ... Пихаясь, хлынула толпа к амбару, открыла дверь.
На мгновение поднялась и канула вниз оттуда черная, с разинутым ртом, голова Евдокима Лаптева...
Согнув в розовой рубашке спину, первым вскочил в амбар Сизов. В узкой и темной двери теснились мужики... Покрывая все голоса, вылетел из амбара долгий, острый женский вопль.
Старуха, гонявшая ребят хворостиной, перекрестилась:
- Задавили рабу божью.
По площади к толпе, подобрав полы капота, бежал без шляпы, гримасничал и спотыкался старый седой Павала...
Лизавета Ивановна похоронила Мишу в саду и до зимы лежала больная. Земский врач к ноябрю поставил ее на ноги, и кухарка Марфа по вечерам опять ходила спрашивать: "Каки каклеты варить на завтра?"
Лизавета Ивановна, подперев щеку ладонью, по целым дням сидела у окна за рабочим столиком. На вопросы Марфы отвечала:
- Да все равно, Марфуша, готовь что-нибудь... Ведь... ведь...
Губы Лизаветы Ивановны начинали дергаться, слезы повисали на ресницах, и Марфуша, громко вздыхая, уходила на кухню, чтобы отвести душу в заунывной песне, слов которой она не понимала.
Однажды вечером залаяли собаки. В сенях послышался топот промерзших валенок и голоса.
Лизавета Ивановна, как в лихорадке, задрожала всем телом. Марфа побежала отворять. В коридор вошел запорошенный снегом Алексей, поддерживая под руки отца. Голова Павалы была обвязана пуховым платком...
Увидев гостей, Лизавета Ивановна громко зарыдала, замахала руками.
- Мы с папашей обогреться хотели, - сказал Алексей, - папашу со службы уволили, мы на родину едем, а лошадка у нас одна...
Тогда Лизавета Ивановна обняла старика Павалу, прижала Алексея к своей груди и повела в столовую, где кипел самовар, а за окнами выла вьюга, и старый дом дрожал под ветром.
- Покушайте, покушайте, - говорила Лизавета Ивановна, - вы бездомные, а мне жить незачем... Оскудели мы...
Павала голодными глазами глядел на масло. Алеша молча сидел в тени, щеки его совсем вытянулись и глаза стали огромны. Лизавета Ивановна проговорила трясущимися губами:
- Вот как мы с вами сосватали дочку вашу е моим... дуралеем...
Павала перевел глаза с масла на чайное полотенце, которым Лизавета Ивановна вытирала глаза, и сказал вдруг, беззубо улыбнувшись:
- А помните, как он мне поросеночка привез?
КАЗАЦКИЙ ШТОС
Наш городок был взволнован, как лужа в грозу, ночным приключением у штабс-капитана Абрамова; с утра в управлении чиновники облепили стол столоначальника Храпова, которому всегда и все известно, офицеры в собрании пыхали друг на друга папиросками и выпили сгоряча у буфетчика всю содовую; а барышни с ямочками на локтях (наш городок издавна славился такими ямочками) умирали от любопытства и смотрели сквозь тюлевые занавески на улицу в надежде - не пройдет ли мимо неожиданный и страшный герой.
