Дмитрий Каралис - Автопортрет
- Ладно, - говорит.
- Только нам средний заработок приличный нужен.
- Будет средний, - говорит.
Раскидал нас по классным бригадам - догнали мы заработок до восьми сотен и стали тогда играть.
Потом я за Южно-Сахалинск играл. Там перед началом матча состав объявляют: заслуженный мастер спорта, мастер спорта международного класса... Все классные игроки там свой век доживали. Даже один пловец - бросил гнаться за секундами и перешел в футболисты. Дыхалка отличная, плечи - во! Робот, да и только. Тысячу свою получает и радуется..."
Мы начинаем обсуждать футбольные дела. Коля Третьяков частенько ходит на стадион и возится с пацанами - нечто вроде тренера на общественных началах. Подбивает меня и Зенкова устроить товарищеский матч с пожарной частью еще этой осенью. Я могу стоять на воротах - стоял в детстве, стоял в юности, стоял в институте за факультет. Выше не поднимался. А в детстве мечтал стать вратарем республики, изучал книгу "Игра вратаря" и заставлял сестер кидать у меня из-за спины мяч в прислоненный к дубу теннисный стол, чтобы ловить его с отскока и развивать таким образом реакцию.
- Я пожарников знаю, - говорит Зенков. - Кувалды еще те.
- Форму достанем, - обещает Третьяков. - Бутсы, трусы, футболки... - И начинает перечислять, кого можно взять в команду. - Петьку Ильина, Сашку Сидорского, Вовку Шлямара...
- Шлямар - бывший мент! - предостерегает сторож Володя. - Продаст!
Третьяков машет рукой - не лезь! - и продолжает загибать пальцы. Набирается человек пятнадцать.
- Погода не та, - сомневаюсь я насчет матча этой осенью. - Может следующим летом?
Звонит телефон, и я принимаю "sos!" от водителя "камаза". Все замолкают. Конечно, он сломался - стоит в Полянах на тракторном дворе с неисправным рулевым управлением. Просит позвонить домой и прислать завтра "техничку" - сегодня уже ничего не сделаешь. Я даю трубку Третьякову, и они обсуждают совместные планы. Записываю в журнал время звонка и причину невозврата в парк. Володя бежит запирать ворота - отбой, можно подремать. Уходит Третьяков, написав сменщику обстоятельную записку, что и куда нужно завтра отвезти из запчастей. Звоню водителю домой, объясняю ситуацию. Не волнуйтесь, дескать, бывает.
- Я и не волнуюсь, - холодно отвечает жена. - Передайте ему только, чтобы он справку мне завтра предъявил.
- Какую?
- Он знает, какую. Иначе домой не пущу.
- Девушка...
Отбой.
Зенков продолжает рассказывать.
Работал он фотографом в зеленогорском "Доме быта". Только пришел на работу - звонят из милиции: пришлите фотографа в вытрезвитель. Приходит. Проверили документы, заводят в кабинет начальника - на столе чемодан. Открывают - полный денег.
- Фотографируйте! И будете понятым.
Сфотографировал, расписался в протоколе. Восемнадцать тысяч! Приводят мужика в трусах и майке, проспавшегося. Он с какого-то северного маяка, приехал отдыхать в дом отдыха "Чародейка".
- Ваши деньги?
- Мои.
- Откуда?
- Вы меня отпустите на почту, так мне к обеду еще столько вышлют.
Милицию впервые за двадцать лет увидел, даже обрадовался. Позвонили куда-то, отпустили. Зенков помог ему купить ящик вина, и тот пришел опохмелять товарищей по несчастью.
- Надо, надо мужиков опохмелить...
Сел с ящиком в кустах рядом с вытрезвителем и угощал выходящих, пока милиция не прогнала.
- Хотели снова забрать, но поняли, что это бессмысленно - ему все нипочем, хоть каждый день забирай. Попросили только уйти со своим ящиком подальше.
28 сентября 1986 года. Зеленогорск.
Сегодня узнал, что умер Коля Жильцов. Остановилось сердце. Вышел из автобуса в нескольких остановках от дома, позвонил жене, сказал, что неважно себя чувствует, хочет пройтись пешком, и упал на газон. Прохожие приняли его за пьяного...
Последнее время Колю мотало, все у него было плохо - дома, на работе, в Университете, поджимали денежные долги... Не пил несколько лет - "гвоздь забил и шляпку откусил", как он сам говорил. Но недавно развязал... Плохо у него было с семьей - теща-зануда, жена на поводу у тещи, упреки в маленьких заработках, скандалы, жить у матери он не мог - "там свои сложности", как он говорил. Дважды приезжал ко мне в Зеленогорск летом - искал работу с жильем за городом, я помогал ему - смотрел по газете "Ленинградская здравница" объявления.
Сидели у нас на лавочке, говорили о литературе, не пили, Коля остался ночевать, утром ездили в "Лениградец", но не срослось - там нужен был плотник...
И вот, вроде бы, стало устанавливаться (как он выразился по телефону недавно) - снова стал писать, наладил учебу...
И смерть.
Он единственный, кто писал смешно из известных мне сатириков-юмористов не профессионалов. Он только вставал на ноги как писатель. Я затащил его в семинар Б. Стругацкого - он написал фантасмагорический рассказ о женщине, которая умерла и сама организовывала свои похороны, мы вели часовые беседы по телефону, читали друг другу рукописи...
Перед тем, как узнал о его смерти, я испытывал острую тревогу: что-то было не так, грустно как-то, тоскливо, печально... Я вскапывал грядки после картошки и вдруг стал мысленно разговаривать с Колей - так, словно он стоял рядом: корил за пьянку и разболтанность, ругал по-дружески и советовал быстрее взять ситуацию под контроль. И вот к сумеркам появилось назойливое желание пополам с тревогой: надо сходить позвонить в Ленинград Ольге. От нее и узнал.
И вспомнилось, как Коля восторженно рассказывал мне о дочке-двухлетке: "Димка, ты представляешь, у нее точно такая же голубенькая жилка около носа, как у меня! В том же самом месте!"
И не позвонит уже Коля: "Димка! Как дела! Ну, что нового? Пишешь, гад?"
Сильнейший ветер. Ночую в Зеленогорске.
В сегодняшних сутках 25 часов. И долго тянется вечер.
2 октября 1986г. Зеленогорск.
Дочитал "Накануне" Тургенева. Слабая вещь при богатой стилистике. Ерунда. Зачем она сейчас нужна? И раньше, зачем? Ради последних фраз: "Будут ли у нас люди?" Современная критика раздолбала бы такой роман в пух и прах, случись он в наши дни.
5 октября 1986г. Зеленогорск.
Конец "золотой осени", которая в этом году не заладилась. Сегодня весь день солнце. Клены, просвеченные золотыми лучами, небо голубое. От тепла в доме появились мухи - большие и жужжащие. Они бьются о стекло и сердито жужжат.
Везу домой арбуз.
Прочитал повесть М. Дудина "Где наша не пропадала" - об обороне полуострова Ханко и блокаде. Бесчувственная вещь. Много трагических и интересных фактов, но написано без чувств.
5 ноября 1986г. Гараж.
Сегодня нас на дежурстве трое: я, новый сторож Иван Ермилов и его собачонка Чернышка - помесь лайки и фокстерьера. Карты выпали так, что теперь мне дежурить с Иваном.
Ваня пытается читать журнал "Неву" с повестью братьев Стругацких "Хромая судьба", клюет носом, просыпается, пялит глаза, но страницы так и не переворачивает. Чернышка - худая, развеселая собаченция, лежит на стуле и, высунув язык, дышит так, словно пробежала сто километров.
Время - 23-15. Ворота закрыты, но спать рано. Точнее - жалко ложиться спать. Что во сне делать? Только сны смотреть, если приснятся.
Я - в очередном творческом кризисе, не знаю, за что взяться: "Шута" ли переделывать (или писать заново?), писать ли рассказ о Юрике, или "Рассказ человека, которого не было", начатый недавно; или подождать вдохновения и взяться за что-то совершенно новое?
Ждать не хочется, выбрать из имеющегося - трудно. И я занимаюсь пустяками: подправил и сократил рассказ "Этажи", назвав его - "Случай с Евсюковым"; просмотрел записные книжки к "Шуту"... Вот такие дела. Кризис. Халтурить не хочется, а тему, которая легла бы прочно на сердце, не выбрать.
Оброс незаконченными рукописями, а товарной продукции нет. И трудно стало с формой, с языком. Я заметил: пока не найду интонацию - нет текста, нет слов, нет движения сюжета, ничего нет. Могу целый день бродить как неприкаянный и искать интонацию. Нашлась, зазвучала внутри - и слова полетели сами. Откуда берется интонация? Наверное, она рождается на уровне подсознания, когда срослось вместе понимание материала и любовь к нему. Это как песня или мотив, которые приходят неожиданно, но далеко не случайно.
Вчера мне сообщили, что повесть "Мы строим дом" прошла какую-то комиссию при СП, и я - участник 8-го семинара молодых писателей Северо-Запада. Молодой писатель в 37 лет! Смех... Долго я раскачивался в своей бурной жизни к писательскому ремеслу. Долго. Хотя печататься в журналах и газетах начал в 23 года. Это, наверное, и помешало. Я увидел, что могу, и расслабился. А сейчас приходится догонять.
В феврале 1987 года будет пять лет, как я работаю механиком в гараже сутки через трое. А что сделано? Три повести, несколько рассказов и десяток-другой газетных миниатюр. Срам!..
Новый сторож Иван сдвигает стулья и готовится прилечь. Свернул ватник под голову, расстегнул пиджак, сейчас стянет сапоги и наденет тапочки.
