Андрей Зарин - Кровавый пир. За чьи грехи?
Наташа потупила голову. Князь приблизился к ней.
— Наталья Ивановна, — заговорил он прерывисто тихим голосом, — я за тобой сватом слал брата твоего, Сергея Ивановича. Да вишь, не дожил. А теперь и некого. Иду я. Может, воровская сабля и кончит жизнь мою. Так молви мне слово: люб тебе я али нет? Душа моя вымерла!
Наташа глянула на него исподлобья. Вот он стоит перед нею, ясный, светлый, как день, и на лице его мука горькая.
— Люб! — чуть слышно ответила она, но он уловил ее ответ и тотчас обнял ее, целуя ее очи.
— Милая, любая моя! Пойдем же наверх, в светелку. Я им скажу!
— Пусти! — вырвалась из его рук Наташа. — Я ведь за пивом шла! — и она убежала.
В три скачка поднялся князь в светелку. Викентий сидел на постели, у окна сидела Марковна, а в уголку, у печки, отец Никодим.
— Батюшка, князь! А мы-то и не слышим! — воскликнула Марковна. — Хоть воры приди.
— Не болтай пустого, — остановил ее Никодим, — какие такие воры! Что, князюшка, светел так?
— Радость, батюшка, радость великая. Наташа-то любит меня! Невеста моя названая! — взволнованно ответил князь.
Марковна всплеснула руками.
— Ах она коза быстроногая! Да неужто она тебе сказала про то? Срам-то какой!
— Никакого срама нет… И не говори она, всякий видел, — тихо и радостно ответил Никодим.
— Я знал про то! Хотел князю сказать, да она не позволила! — весело сказал Викентий, качая огромной головою.
В это время на пороге показалась Наташа.
— Ах ты бесстыдница… — начала Марковна.
— Смотри, — перебил ее Викентий, — с пивом пришла! Вот и поздравим их!
Никодим встал.
— Постойте, детушки, — сказал он, — я вас иконою благословлю! — и вышел из светелки.
Наступило торжественное молчание. Никодим вернулся с иконою в руках.
— На колени станьте! — сказал он.
Князь и Наташа опустились. Марковна заплакала.
— Во имя Отца и Сына и Святого Духа! На место покойного батюшки твоего — царство ему небесное. Пусть мое благословение нерушимо будет! Любите друг друга и живите в веселии!
— А теперь за пиво! — снова сказал Викентий, весело смеясь.
Они сели и заговорили дружно и весело.
— Вот что, — сказал князь, — я теперь на Нижний иду, оттуда еще куда пошлют, а там матушка ждет меня, тоскует. Так я такое удумал. Отправлю я Наташу свою к матушке в Казань. Для охраны стрельцов дам и Дышла своего. Хочешь?
Наташа кивнула головою. Старики потупились.
— Твоя воля, князь! — сказал, вздохнув, Никодим.
— Стой, — остановил его князь, — не перебивай! В те поры, когда я о Наташе молился, дал я обет Богу себя в честь Девы Пречистой церковь построить и той обет сдержать должен. Так прошу тебя, отче, поезжай с нею. Там тебя Дышло на вотчину свезет, недалече от города; место выберешь и, благословясь, стройку зачнем. А ты у меня попом будешь! Архиерею я скажу…
— А Викеша? — воскликнула Наташа.
— Викеша? — ответил князь. — Он ни шагу от тебя. Я и говорить с ним не стану. Хворый он да слабый. Велю казакам, те его на кошму к тебе снесут. Выздоровеет, у меня по дому знахарем будет!
— Как у нас Еремейка!
— Только бунтить не будет! Еремейка-то ваш на глаголе болтается. Слышь, он и усадьбу сжег!..
Но это сообщение только скользнуло мимо ушей Наташи. Она вся отдалась мыслям о переезде.
— Как хорошо-то будет! — радовалась она. — Все-то, все со мною будут!
— Все, голубонька, а я приду, и наш поп повенчает нас!
— Ой, повенчаю! — радостно ответил отец Никодим. — Марковна, хочешь ехать?
— Как ты, отец!
— А я, ежели архиерей не сгонит, и рад даже! Не любо мне теперь мое место. И грешил тут, окаянный…
— Ну, ну, под неволею нет греха, — успокоил его князь. — Так завтра я велю и кошму заготовить.
— Как же скоро-то так? А животы мои?
— Я тебе дам казны, не бойсь! А животы накажу воеводе без тебя продать. Он не обманет. А у тебя что есть, Викеша?
— У меня? Клад! — ответил Викентий.
— Кто ж его тебе достанет?
— А я отцу Никодиму скажу, а ты ему в помочь свово Дышла пришли.
— Ну, ин! Так я пойду, — поднялся князь, — распорядок сделаю!
Светел и радостен вернулся он домой и стал делать распоряжения относительно снаряжения кошмы и своего похода.
— Это ты хорошо, что водою спосылаешь, — сказал временный воевода, — сушею-то еще опасливо.
— Да и дольше, — ответил князь.
— Вот так здорово! — воскликнул Дышло, узнав княжое решение. — Шли воров воевать, а домой княгинюшке невестку повезем! То-то рада будет.
Князь счастливо улыбнулся.
На другое утро на богатую кошму сели отец Никодим с женою, Наташа с больным Викентием и Дышло. Тридцать стрельцов поехали с ними. Двадцать четыре сели на весла, а шесть остались на корме стражею.
Князь стоял на пристани. В последний раз поцеловался он с невестою и махнул рукою.
— Отчали-вай! — раздалась команда, и следом послышался монотонный напев, сопровождаемый всплеском весел.
— Ей-ей, ухнем! Ей-ей, ухнем!
Кошма стройно повернулась и плавно пошла вверх по течению. Наташа стояла на корме и махала платком, пока пристань не скрылась из ее глаз.
Князь вздохнул облегченно, радостно и пошел готовиться к походу…
V
Целую зиму длилось укрощение бунта по всему Юго-Восточному краю России. По берегам Оки и Волги, в нынешних губерниях Пензенской и Тамбовской — везде разбивались разбойничьи шайки и совершались казни над преступниками. Суровый князь Юрий Долгорукий не знал, пощады. Сделав главную стоянку в Арзамасе, он оттуда рассылал людей на поимку воров и зорким взором обозревал всю взволнованную окрестность Князь Барятинский был его ближайшим помощником. За осень было усмирено все окрест. В декабре и январе усмирены были Пенза и Тамбов, а там города и села стали сдаваться один за другим.
Волнение, принявшее ужасные размеры, было задавлено в течение зимы.
По весне сдалась Астрахань, больше всех служившая притоном разбойникам, и, наконец, в июне семьдесят первого года в Москве на Красной площади, против церкви Покрова (Василия Блаженного), Стенька Разин принял казнь через четвертование после невыразимых мучений.
Раненый под Симбирском, Стенька Разин бежал в Царицын и там лечился от ран. Потом он перебрался за Дон в свой Кагальник, мечтая по весне начать снова потерянное дело, но уже от него отшатнулись главные его сторонники, казаки.
В апреле, подговоренные тем же атаманом стариком Корнилой Яковлевым, казаки напали на Кагальник и разорили его, а там скоро изменою взяли и самого Стеньку.
Бунт кончился…
Князь Прилуков возвратился в Казань и женился на Наташе. Исполняя обет, он выстроил церковь в честь Девы Марии и в ней поставил попом отца Никодима. В красивом доме при церкви поселился отец Никодим с Марковной и с ними Викентий. Князь и Наташа часто посещали их и, беседуя, вспоминали пережитые ужасы.
Спустя три года князь и молодая княгиня ездили под Саратов и восстановили именье Лукоперовых, куда управителем перебрался Дышло.
— Вот так здорово! — говорил он, напившись пьяным, своим соседям. — Был холопом, а сейчас что твой господин. А все милость княжая!
И все были счастливы.
Род Прилуковых дал немало славных деятелей, и последний из рода пал одним из защитников под Смоленском в памятном году нашествия Наполеона…
VI
Так окончилась одна из самых кровавых страниц русской истории, с тем чтобы уже не повторяться никогда более.
Это была последняя отчаянная попытка закрепощенного мужика сбросить с себя господское иго. Своего рода крестьянская война, с обеих сторон одинаково безобразная по своей жестокости.
Прошло почти два с половиной столетия, как прокатилась по Руси эта страшная гроза, а народная память сохранила это время, запечатлев его для потомства в ряде легенд, воспоминаний и целом цикле «разбойничьих» песен, где с любовным почтением поминается имя батюшки атамана Стапана Тимофеевича.
По Волге и старому, и малому известно это страшное имя, по берегам ее десятки урочищ окрещены его именем, а от Камышина до Царицына что ни бугор, то "бугор Стеньки Разина".
Есть даже предание, что он жив до сих пор.
Одни говорят, скитается он по лесам и долам, другие — что сидит он в глубокой пещере и тяжко мучается.
Два змея сосали его и день, и ночь. Но прошло сто лет, и отлетел один змей, через сто лет отлетел и другой, и, когда грехи на земле умножатся, люди забудут, что они братья, подымется опять страшный Разин и пойдет грозою по Святой Руси…
"Стенька, — говорит легенда, — это мука мирская! Это кара Божья! Придет он, непременно придет и станет по рукам разбирать… Нельзя ему не прийти. Перед Страшным Судом придет… Ох! Тяжкие настанут времена… Не дай, Господи, всякому доброму крещеному человеку дожить до той поры, когда придет Стенька!"
