Андрей Дрипе - Последний барьер
Отпустите меня, ребята, отпустите..." Рядом с ней лежит раскрытая сумочка, из которой на мох высыпалось немного мелочи, расческа, зеркальце и письмо, которое начиналось словами: "Единственный мой, каждый час я думаю о тебе, я буду очень ждать твоего возвращения". Сам не зная для чего, Бамбан взял это письмо себе, а потом Зумент всей ораве читал его вслух. Они ржали, а Зумент сказал: "Был единственный, а теперь нет. У нас все принадлежит коллективу".
Бамбан пытается отогнать воспоминания, но губы сами шепчут: "Ребята, не делайте так!" И уже не понять, кто это говорит - он сам или та чертова плакса в лесу. Но и у него катятся по щекам слезы, а тут еще вдобавок на безволосую голову падают с веток холодные капли, и от этого его всего трясет, как в лихорадке.
- Ребята!.. - кричит оп еще раз, ж опять впустую.
Кругом лишь мокрый, чужой и враждебный лес, и он брошен в этом лесу на произвол судьбы. Бамбан ползет на четвереньках к кострищу, с отвращением глядит на облепленного пеплом и сосновыми иголками безногого кролика. Во рту сразу делается противно. Бамбан рвет мох и забрасывает им остатки вчерашнего ужина.
Знобит, и голодно. Бамбан нагибается и дует в золу.
Угольки начинают тлеть, и вскоре уже дымок пощипывает глаза. Он бережно придвигает головешки к углям, снова дует, покуда не появляется язычок пламени.
Бамбану удается набрать немного веток и подбросить в огонь, но надолго их не хватит. Отползая подальше, Бамбан находит наполовину вывороченную из земли елочку с пожелтевшей хвоей и притаскивает ее к костру. В лицо приятно пышет жаром. Но сколько можно сидеть так на одном месте, надо же выбираться из лесу, найти кого-то, кто оказал бы помощь. Но кого? Он же никому не смеет показаться на глаза.
И Бамбана охватывает столь невыносимое и жуткое чувство отверженности, что мальчишка опускает голову на колени и безмолвно плачет, впадает в забытье. Вот тебе и заграница, вот тебе и вольная жизнь!
Так и будет он тут сидеть, пока не умрет. А ночью придут волки и сожрут его с костями, с потрохами.
Как хорошо и тепло было дома на широченной, из двух матрацев, постели рядом с братьями и сестренками! Бывало, иной раз такую возню затеют, визг стоит, подушки летают по комнате, настоящая война! В особенности когда матери не бывало дома. А если и была, и раздавала направо и налево шлепки и затрещины - порядка все равно никогда не было. Восемь ребятишек - не шутка. Каждый что-то делает, хватает, тащит, бежит, вертится, говорит или хохочет - пойди угомони их. Родительница этого роя, маленькая и круглая, пахнущая пивом и размахивающая руками, каталась среди них колобком, никто ее не слушался, и кутерьма царила несусветная. Время от времени в этом "обезьяннике" появлялся худощавый мужчина с длинной жилистой шеей и узким лицом. Он с некоторым испугом оглядывал комнату, большую часть которой занимал матрац, и тут же исчезал. Отец работал на железной дороге и не бывал дома сутками, а то и неделями. Когда он приходил, мать на время забывала о детях и принималась ругаться с мужем. Ее скрипучий голос, словно треснутая заезженная граммофонная пластинка, повторял одни и те же упреки. Водки отец употреблял чересчур много, денег давал чересчур мало, а когда не пил, то приставал к ней и множил ораву их несносных потомков.
Муж слушал, слушал, потом вскакивал и бежал в пивную. Возвратяеь, распевал песни про белый цветик на озере и про молодость, которая более не вернется, потом обнимал и громко целовал свою толстуху женушку. Дети росли, предоставленные самим себе. Мать работала на пивном заводе у разливочного автомата, а после работы в лучшем случае успевала сварить большую кастрюлю супа и заштопать дыры на чулках и штанах.
Когда бамбанята подрастали, они перекочевывали на улицу, и шум в доме на одну восьмую становился слабее. Соседи проклинали свою горькую судьбу, уготовившую им жить рядом с "галдящим бамбанником", как они называли семью Бамбанов.
А сейчас Бамбан вспоминает об этом с тоской, как о чем-то хорошем и безвозвратно минувшем. Когда начинает пробирать холод, он встряхивается и подкидывает в угли пару сучков. Пламя превращает их в раскаленные стерженьки, потом яркий цвет тускнеет, и они подергиваются серой пленочкой пепла.
Зумент его подцепил на улице. Бамбан не знает, как эю произошло. Зумент позвал, он и пошел за ним.
Это получилось само собой, разве можно было ослушаться Жука? Это означало бы вечно ходить с синяками под глазом, в то время как под крылышком у Жука он мог лупить других. Потом настала пора душных и переполненных танцевальных залов, у дверей которых нередко раздавался визг девчонок и хриплое дыхание дерущихся. Затем притихшие к полуночи городские улицы. Его пальцы обшаривали карманы сбитого на тротуар -человека, а рядом стоял Жук и злобно ворчал: "Всего двенадцать рублей, а на вид вроде порядочный. Корочки снимай! Импортные" [Корочки - туфли" ботинки].
Школа была чистым переводом времени, помехой, мешавшей ему исполнять приказания Жука. Жук командовал им на свободе. Жук управлял им в колонии. Жук был для него всем. И внезапно он остался один, и Жука больше нет. Бамбан оказался ненужным.
Бесконечно долгий день клонится к вечеру. Бамбан сползал несколько раз за хворостом, пытался разжечь костер, но не получилось, угли совсем погасли.
Ночь он встречает в темноте. И в душу вселяется страх - дикий, безотчетный, ранее неведомый. Таинственно шелестят верхушки деревьев. Никогда ему еще не приходилось бывать в лесу ночью одному. Ни зги не видать, но отовсюду доносятся странные звуки: не то шорохи, не то отдаленные крики, какое-то перешептывание и крадущиеся шаги. Они близятся, кто-то направляет свой цепенящий взгляд ему в затылок. Сердце, кажется, вот-вот лопнет, и Бамбан, трясясь от страха, утыкается носом в колени и закрывает руками голову. Так проходят часы, каждый из них длиной в целую неделю. "Ребята, не делайте так!" - шепчет ему на ухо сдавленный слезами голос. В отдалении кто-то зовет на помощь, но тот, за спиной, все стоит и смотрит, словно ножом водит по шее. Бамбан знает, чьи это глаза. Это тот подросток, которого он загнал в угол под лестницей и, приставив к животу нож, отнял деньги, а потом избил. Мальчишка не просил пощады, не кричал, только глядел в упор, не отводя глаз. А вот зашевелился мох, и вокруг Бамбана скачет ободранный заяц. Но у него ведь нету ног! Бамбан издает истошный вопль, вскакивает, но тут же валится как подкошенный - ногу пронзает острая боль, от которой перед глазами замельтешили багровые звездочки. Он падает лицом в черничник и кричит, кричит, покуда не выбивается из сил. Так легче. Когда кричишь, не слышно этих ходунов, не слышны их тихие страшные голоса.
Бамбан даже не отдает себе отчета в том, что уже утро, что потому и деревья теперь различимы. Он кудато ползет, не думая о направлении. Ему попадается па глаза сучок, который может служить клюкой, он подбирает его и дальше продвигается уже скорей. В животе урчит от голода, и все тело словно деревянное.
Лес кончается, посреди поля несколько домов с белыми шиферными крышами. Там люди.
Приковыляв на двор хуторка, Бамбан боязливо озирается по сторонам. Дверь открыта настежь. Опираясь на свою палку, он скачет вперед. Ему нужен человек, нужен кто-то, кто с ним говорил бы, настоящий, живой человек. Перебравшись через порог, Бамбан оказывается на кухне и видит хлеб. Посреди стола лежит каравай с потрескавшейся на боках корочкой. Несколько ломтей отрезаны и лежат рядом.
Глаза застилает туман, рот наполняется слюной.
Бамбан делает рывок вперед, наваливается грудью на стол и, схватив обеими руками кусок, запихивает его в рот.
- Это что еще такое?
Бамбан резко поворачивается. На пороге стоит дюжая молодая женщина с подойником и цедилкой в руках. Взгляд затравленного звереныша, кусок хлеба, торчащий изо рта, мокрая замызганная одежда и клюка Бамбана перепугали женщину не на шутку.
Бамбан пригибается и хочет прошмыгнуть мимо женщины в дверь, но хозяйка истолковывает это движение как агрессивное и, взвизгнув, трахает Бамбана цедилкой по голове. Силенка у этой тетки есть, ничего не скажешь! И когда Бамбан, моргая глазами, приходит наконец в чувство, он видит перед собой ножку стола и чисто вымытый пол, а где-то наверху, над его гудящей головой, слышится тревожный шепот:
- Господи, да никак я его убила!
- Нет, мамочка, погляди - он моргает, - раздается облегченный и радостный возглас.
Бамбан поворачивает голову и видит два склоненных над ним озабоченных лица. Рядом с женщиной стоит девочка лет десяти - двенадцати, и ее косы с синими ленточками свисают почти к самому носу Бамбана.
Когда подъезжает машина из колонии, взору прибывших открывается весьма идиллическая картина. Бамбан сидит за столом между матерью и дочкой, а перед ним тарелка с бутербродами и мясом, кружка молока и миска творогу. При виде работников колонии Бамбан стыдливо опускает голову.
