Максим Горький - Жизнь Клима Самгина (Часть 3)
- Прости, что я так, по-домашнему, - жарко мне! Толста немножко... Она провела руками по груди, по бедрам, и этот жест, откровенно кокетливый, гордый, заставил Самгина сказать с невольным восхищением:
- До чего ты красива!
- Разве? Смотри, не влюбись!
- А - нельзя?
- Можно, да - не надо, - сказала она удивительно просто и этим вызвала у него лирическое настроение, - с этим настроением он и слушал ее.
- Недавно я говорю ей: "Чего ты, Лидия, сохнешь? Выходила бы замуж, вот - за Самгина вышла бы". - "Я, говорит, могу выйти только за дворянина, а подходящего - нет". Подходящий - это такой, видишь ли, который не забыл исторической роли дворянства и верен триаде: православие, самодержавие, народность. Ну, я ей сказала: "Милая, ведь эдакому-то около ста лет!" Рассердилась.
Самгину хотелось спросить ее о многом, но он спросил:
- Что такое Безбедов?
Выбирая печенье из вазы, она взглянула на него, немножко прищурясь, и медленно, неохотно ответила:
- Сам видишь: миру служить - не хочет, себе - не умеет. - И тотчас же продолжала, но уже поспешно, как бы желая сгладить эти слова:
- Смешной. Выдумал, что голуби его - самые лучшие в городе; врет, что какие-то премии получил за них, а премии получил трактирщик Блинов. Старые охотники говорят, что голубятник он плохой и птицу только портит. Считает себя свободным человеком. Оно, пожалуй, так и есть, если понимать свободу как бесцельность. Вообще же он - не глуп. Но я думаю, что кончит плохо...
Слушая плавную речь ее, Самгин привычно испытывал зависть, - хорошо говорит она - просто, ярко. У него же слова - серые и беспокойные, как вот эти бабочки над лампой. А она снова говорила о Лидии, но уже мелочно, придирчиво - о том, как неумело одевается Лидия, как плохо понимает прочитанные книги, неумело правит кружком "взыскующих града". И вдруг сказала:
- Люди интеллигентного чина делятся на два типа: одни - качаются, точно маятники, другие - кружатся, как стрелки циферблата, будто бы показывая утро, полдень, вечер, полночь. А ведь время-то не в их воле! Силою воображения можно изменить представление о мире, а сущность-то - не изменишь.
Связи между этими словами и тем, что она говорила о Лидии, Самгин не уловил, но слова эти как бы поставили пред дверью, которую он не умел открыть, и - вот она сама открывается. Он молчал, ожидая, что сейчас Марина заговорит о себе, о своей вере, мироощущении.
- Рабочие хотят взять фабрики, крестьяне - землю, интеллигентам хочется власти, - говорила она, перебирая пальцами кружево на груди. - Все это, конечно, и нужно и будет, но ведь таких, как ты, - удовлетворит ли это?
Самгин промолчал, рассматривая на огонь вино в старинной хрустальной рюмке, - вино золотистое, как ее глаза. В вопросе Марины он почувствовал что-то опасное для себя, задумался: что? И вдруг понял, что если он сегодня, здесь заговорит о себе, - он скажет что-то похожее на слова, сказанные ею о Безбедове. Это очень неприятно удивило его, и, прихлебывая вино, он повторил про себя: "Миру служить - не хочет, себе - не умеет", "свобода - бесцельность". Поправив очки, он внимательно, недоверчиво посмотрел на нее, но она все расправляла кружева, и лицо ее было спокойно, глаза задумчиво смотрели на мелькание бабочек, - потом она стала отгонять их, размахивая чайной салфеткой.
- Сколько их налетело, а если дверь закрыть - душно будет!
Лирическое настроение Самгина было разрушено. Ждать - нечего, о себе эта женщина ничего не скажет. Он встал. Когда она, прощаясь, протянула ему руку, капот на груди распахнулся, мелькнул розоватый, прозрачный шелк рубашки и как-то странно, воинственно напряженные груди.
- Ой, - сказала она, запахивая капот, - тут Самгин увидел до колена ее ногу, в белом чулке. Это осталось в памяти, не волнуя, даже заставило подумать неприязненно:
"Точно каменная. Вероятно, и на тело скупа так же, как на деньги".
Но по отношению к нему она не скупилась на деньги. Как-то сидя у него и увидав пакеты книг, принесенные с почты, она сказала:
- А много ты на книги тратишь! - И дружески спросила: - Не увеличить ли оклад тебе?
Он отказался, а она все-таки увеличила оклад вдвое. Теперь, вспомнив это, он вспомнил, что отказаться заставило его смущение, недостойное взрослого человека: выписывал и читал он по преимуществу беллетристику русскую и переводы с иностранных языков; почему-то не хотелось, чтоб Марина знала это. Но серьезные книги утомляли его, обильная политическая литература и пресса раздражали. О либеральной прессе Марина сказала:
- Кричит, как истеричка, от которой ушел любовник, а любовник-то давно уже надоел ей!
Через двое суток Самгин сидел в саду, уступив просьбе Безбедова посмотреть новых голубей. Безбедов торчал на крыше, держась одной рукой за трубу, балансируя помелом в другой; нелепая фигура его в неподпоясанной блузе и широких штанах была похожа на бутылку, заткнутую круглой пробкой в форме головы. В мутном, горячем воздухе, невысоко и лениво, летало штук десять голубей. Безбедов рычал и свистел. Но вот он наклонился вниз, как бы готовясь спрыгнуть с крыши, мрачно спросил: - Меня? - и крикнул: - Клим Иванович, к вам пришли!
Пришла Марина и с нею - невысокий, но сутуловатый человек в белом костюме с широкой черной лентой на левом рукаве, с тросточкой под мышкой, в сероватых перчатках, в панаме, сдвинутой на затылок. Лицо - смуглое, мелкие черты его - приятны; горбатый нос, светлая, остренькая бородка и закрученные усики напомнили Самгину одного из "трех мушкетеров".
- Знакомьтесь, - сказала Марина. - Турчанинов - Самгин.
Турчанинов рассеянно сунул Самгину длинную кисть холодной руки, мельком взглянул на него светлоголубыми глазами и вполголоса, удивленно спросил:
- Что делает этот человек на крыше?
Марина, объяснив род занятий Безбедова, крикнула:
- Валентин, распорядись, чтоб дали чаю! В приемной Самгина Марина объяснила, что вот Всеволод Павлович предлагает взять на себя его дело по утверждению в правах наследства.
- Да, пожалуйста, я вас очень прошу, - слишком громко сказал Турчанинов, и у него покраснели маленькие уши без мочек, плотно прижатые к черепу. - Я потерял правильное отношение к пространству, - сконфуженно сказал он, обращаясь к Марине. - Здесь все кажется очень далеким и хочется говорить громко. Я отсутствовал здесь восемь лет.
Подтянув фланелевые брюки, он спрятал ноги под стул и сказал, улыбаясь приятной улыбкой:
- Я счастлив, что снова здесь. Марина сказала:
- Хорошо бы побывать в Париже!
- Это - очень просто, - сообщил Турчанинов. - Это действительно лучший город мира, а Франция - это и есть Париж.
Все, что говорил Турчанинов, он говорил совершенно серьезно, очень мило и тем тоном, каким говорят молодые учителя, первый раз беседуя с учениками старших классов. Между прочим, он сообщил, что в Париже самые лучшие портные и самые веселые театры.
- Я видел в Берлине театр Станиславского. Очень оригинально! Но, знаете, это слишком серьезно для театра и уже не так - театр, как... Приподняв плечи, он развел руками и - нашел слово:
- "Армия спасения". Знаете: генерал Бутс и старые девы поют псалмы, призывая каяться в грехах... Я говорю - не так? - снова обратился он к Марине; она ответила оживленно и добродушно:
- О, нет, нет! Это очень интересно.
Самгин не верил ее добродушию и ласково поощряющей улыбке, а Турчанинов продолжал, все более увлекаясь и точно жалуясь, не сильным, тусклым тенорком:
- И - эти босяки, вагабонд!1 Конечно, я - демократ, - во Франции все демократы, - а здесь я чувствую себя народником, хотя моя мать француженка. Но - почему босяки? Я думаю, что это даже вредно. Искусство должно быть... эстетично. Станиславский в грязных лохмотьях, какой-то чудак дядя Ваня стреляет в спину профессора - за что? Этого нельзя понять! И - не попадает в двух шагах! Печальный пьяница декламирует Беранже, это - ужасно старо, Беранже! Во Франции он забыт. Вообще французы никогда не поймут этого. Они знают, что все уже сказано, и дело только в том, чтобы красиво повторить знакомое. Форма! - воскликнул он, подняв руку, указывая пальцем в потолок и заглядывая в лицо Марины. - Мысли - пардон! - как женщины, они не очень разнообразны, и тайна их обаяния в том, как они одеты...
------------ 1 бродяги! (франц.).
Он замолчал, вздохнув облегченно, видимо, довольный тем, что высказал все, что тяготило его.
Миша позвал к чаю, Марина и парижанин ушли, Самгин остался и несколько минут шагал по комнате, встряхивая легкие слова парижанина. Когда он пришел к Безбедову, - Марина разливала чай, а Турчанинов говорил Валентину:
- Союз Москвы и Парижа - величайшая заслуга Александра Третьего пред миром, во Франции это понимают лучше, чем у нас.
- Нам понимать некогда, мы всё революции делаем, - откликнулся Безбедов, качая головой; белые глаза его масляно блестели, лоснились волосы, чем-то смазанные, на нем была рубашка с мягким воротом, с подбородка на клетчатый галстук капал пот.
