Алексей Писемский - Мещане
Бегушев захохотал.
- Какое же вы удовольствие чувствуете от того, что сначала вам один лакей доложит об интересах своего патрона, потом другой?
- В этом выражается борьба партий.
- А что такое за благополучие партии?.. Припомните: древняя Греция пала и разрушилась по милости партий.
- Разрушиться все на свете должно, и неужели, по-вашему, Людовик Четырнадцатый, говоривший, что "L'etat c'est moi"*, лучше партий?
______________
* "Государство - это я" (франц.).
Бегушев замотал головой.
- Лучше, гораздо лучше! - произнес он раздраженным голосом и готовый, вследствие озлобленного состояния духа, спорить против всего, что бы ему ни сказали. - И каким образом вы, Долгов, человек умный, не поняли, что газета есть язва, гангрена нашего времени, все разъедающая и все опошляющая?
- Как гангрена?.. Что она разъела, что опошлила? - спрашивал Долгов, пораженный удивлением.
- Она загрызла искусства!.. - начал уж кричать Бегушев. - Потому что сделала критику невежественною и продажною; она понизила науку, стремясь к мерзейшей популярности; она путает правительства, сбивает с толку дипломатию; в странах деспотических она придавлена, застращена, в других лжива и продажна!..
Долгов, никак не ожидавший слышать от Бегушева подобного варварского мнения, тоже стал кричать:
- Но вы забываете, сколько благодеяний газета принесла человечеству!.. Она всю потаенную гадость средних веков вывела наружу!.. Она враг и обличительница всякой тирании, всякого злоупотребителя; она оглашает каждое доброе и честное дело, каждую новую мысль.
- Ни больше, ни меньше, как светоносный Аполлон, облетающий землю! подхватил насмешливо Бегушев.
- Да, Аполлон!.. Выражение очень меткое!.. Прекрасное! - восклицал Долгов.
- Газеты, a dire vraie*, имеют свои недостатки!.. - скромно заметил граф. - Но их надобно стараться исправить... отрицать же самую форму...
______________
* по правде говоря (франц.).
И граф, недокончив, пожал слегка плечами.
- Интересно знать, как и чем можно исправить эти недостатки, - говорил Бегушев прежним насмешливым тоном.
- Ближе всего, чтобы этим делом стали заниматься люди добросовестные, и вот ради этого я и граф Хвостиков решились издавать честную, русскую и правдивую газету, - объяснил Долгов.
Бегушев не мог удержаться и засмеялся.
Долгов этим обиделся.
- Чему вы смеетесь? - спросил он.
- Так, своему смеху! Что ж, дай вам бог успеха! - отвечал ему Бегушев.
- Благодарю за желание, - пробормотал Долгов, - но мы от вас ожидали более живого участия.
- Какого? - спросил Бегушев.
- Мы ожидали, - продолжал Долгов, - что вы поработаете с нами; я так предположил разделить занятия: вам - иностранный отдел, я беру внутренний, а граф Хвостиков - фельетон, критику и статьи об искусствах!
- Нет, я не могу принять на себя иностранного отдела! - проговорил Бегушев, в то же время думая про себя, что "эти два шута совершенно уж, видно, рехнулись".
- Отчего же не можете? - воскликнул искренним голосом Долгов. - С вашим умом, с вашим образованием и вашим знанием Европы!..
- Я потому и не могу, что у меня сохранился еще некоторый умишко и добросовестность! - перебил его Бегушев, в голосе которого продолжало слышаться раздражение.
Граф Хвостиков, хорошо уже знавший бешеный нрав своего благодетеля, внутренне обмирал от страха и молил бога об одном, чтобы Долгов лучше и не договаривал своей последней и самой главной просьбы; но тот договорил:
- Не захотите ли вы, по крайней мере, участвовать капиталом тысяч в десять - пятнадцать в нашем деле?
Граф Хвостиков даже побледнел немного в ожидании ответа Бегушева.
- Не захочу! - проговорил тот тихо. - В этом случае вам гораздо лучше обратиться к купцам здешним: они охотно дают деньги на затеваемые в их пользу газеты.
- Были, у нескольких человек были! - признался Долгов. - Не дают; говорят, что дела у них очень плохи!
- Вы бы их дела стали поддерживать вашей газетой, печатая статьи, где бы расхваливали их товары, оглашали в тысячах экземплярах их фальшивые банковые балансы, поддерживали высокий тариф, доказывали бы, что они - ядро России, соль земли русской!
- Да это бог с ними; пускай бы присылали какие угодно статьи, дали бы только мне возможность другое - дорогое для меня - проводить, - проговорил Долгов.
- Что же это такое дорогое для вас? - спросил Бегушев, едва сдерживая себя.
Граф Хвостиков встал и начал расхаживать по комнате; он сохранял еще маленькую надежду, что самой идеей газеты Бегушев будет привлечен в их пользу.
- Дорого для меня, - начал Долгов торжественным тоном, - поднять дух народа, восполнить историческую связь между древней Россией и новой, которая прервана; напомнить России, что она есть!..
В лице Бегушева явно отражалось недоверие, которое как бы говорило: "Врешь, мой милый, дорогое для тебя совсем не то, а тебе кушать надобно на что-нибудь, и ты на газете хочешь поправить свои делишки".
- И вы с графом Хвостиковым надеетесь все это сделать? - произнес он насмешливо.
- Надеемся! - отвечал с решительностью Долгов.
- Сомневаюсь или даже уверен, что вы не сотворите сего чуда!.. - сказал Бегушев.
- Увидите!.. Увидите!.. - восклицал Долгов. - Отрицать заранее ничего нельзя.
- Можно наперед это отрицать: вы затеваете газету, глубоко уважая эту форму... Я не охотник до газет; но все-таки становлюсь их заступником: для этого рода деятельности прежде всего нужна практическая сметка, а вы далеко человек не практический!
- Какой я практический, но у нас практик - граф Хвостиков! - возразил Долгов.
- Хорош практик! - произнес почти со злобою Бегушев. - Кроме того вы, я и сотни других русских людей носят в себе еще другой недостаток: мы ничего не знаем! Ничего!.. Кроме самых отвлеченных понятий и пустозвонных фраз, а граф Хвостиков и тех даже не ведает!..
Он, по преимуществу, хотел донять того, предполагая, что замысел издавать газету принадлежит графу.
- Я буду только фельетонистом, не больше, как фельетонистом! - объяснил граф Хвостиков.
- И какой еще будет фельетонист! Вы читали его фельетоны? Прелесть! подхватил Долгов.
- Сочиненные им некрологи я читал, а другого - нет! - отвечал Бегушев.
- Другого я ничего и не писал! - солгал граф Хвостиков из опасения попасть на зубок к Бегушеву по этой части; но в самом деле он, пристроившись к одной газетке, очень много писал и даже зарабатывал себе порядочные деньжонки!
- Если вы нуждаетесь в деятельности и считаете себя еще способным к ней, так вам гораздо лучше искать службы, чем фантазировать о какой-то неисполнимой газете!.. Вы, сколько я помню, были мировым судьей!.. - сказал Бегушев Долгову.
- Был, и первое время все шло отлично; но потом все это испортилось, и я к выборам не намерен более обращаться никогда!
- Что же вас так обидело там?
- Э, рассказывать даже тяжело! - произнес Долгов, махнув рукою.
- Нет, вы расскажите! - посоветовал ему граф Хвостиков. - Александру Ивановичу интересно будет узнать, есть ли у нас возможность заниматься чем-нибудь, исключая свободных профессий!
- Рассказать очень просто, - продолжал Долгов. - Служил я усердно, честно; но вдруг устроилась против меня целая интрига и комплот! (Неумелость свою Долгов имел привычку объяснять всегда какими-то тайными махинациями, против него устраиваемыми.) Был у меня письмоводитель, очень умный, дельный, которого я любил, холил; но они сумели его вооружить против меня.
- Кто они? - проговорил Бегушев с досадой.
- Я не знаю, собственно, кто, - отвечал Долгов, - но знаю, что по всей губернии начали трубить, что я, когда мне вздумается, рву протоколы моих заседаний, а потом пишу новые.
- А этого не бывало? - полюбопытствовал Бегушев.
- Было один раз, - не скрыл Долгов. - Протоколы у меня обыкновенно лежали на столе в кабинете; заболел мой младший ребенок холериной, а около нас была сильная холера; я перепугался, растерялся, схватил первую попавшуюся мне бумагу, намазал на нее горчичник и приставил к желудочку ребенка; бумага эта оказалась протокол!..
Бегушев невольно усмехнулся. Положение Долгова, впрочем, его тронуло. "Неряха этакой, без средств, с семьею и, вероятно, глупой семьею; но как тут помочь? Дать ему денег на газету? Но это все равно, что их в печку бросить; они у него уплывут неизвестно куда и на что", - думал он и сказал вслух:
- В таком случае начните государственную службу.
- Где ж государственную службу? - проговорил Долгов.
- Тюменева вы знаете и помните? - спросил Бегушев.
- Еще бы, господи! - воскликнул Долгов. - Подите, куда пролез этот господин, а не бог знает что такое! - прибавил он.
- Тюменев человек целостный, а не такой размазня, как мы с вами! сказал Бегушев. - Хотите, я напишу ему об вас?
- Пожалуйста, сделайте милость! - произнес обрадованным голосом Долгов.
- Напишу, только вперед уговор: если вы поступите к Тюменеву на службу, то протоколов не рвите на горчичники, - он вам не простит этого!
