Николай Наседкин - Самоубийство Достоевского (Тема суицида в жизни и творчестве)
Впрочем, вернёмся к Григорьеву. Уж он-то, без всякого сомнения, требовал законно, но, увы (Eheu!), Достоевский, навестивший его в долговом отделении ещё 21 августа и, судя по всему, обещавший помочь, так и не смог этого сделать хотя и, согласно записи-пометы в тетради от 10 сентября, собирался ещё раз лично навестить опального критика-должника в заточении.
Далее хроника трагических событий развивается так: после 20 сентября Григорьев выкуплен из долговой тюрьмы одной из почитательниц его таланта и 24 сентября появляется в редакции "Эпохи". Достоевский фиксирует в приходно-расходной книге, что Ап. Григорьеву выдано 27 руб. 20 коп. а на следующий день несчастный поэт-критик умирает от кровоизлияния в мозг...
Нетрудно представить себе, как ошеломлён был Достоевский, как он клял себя: мало того, что в своё время не удосужился вызволить бедолагу из позорного заточения, так теперь вот, получается, косвенно способствовал и гибели больного человека... Конечно, горького пьяницу невозможно удержать-остановить от запоя после почти месячного воздержания, тем более, если он уже начал пить, но - выдать ему своими руками средства, на которые он упьётся до смерти, до гибели... Надо знать характер Достоевского и его способность чувствовать себя виновным даже за чужие прегрешения и промахи, дабы понять, какую тягостно-мрачную драму пережил он в связи с нелепой и преждевременной смертью-самоубийством Аполлона Григорьева, как он казнил себя...
Но, опять же подчеркнём, об этом можем мы судить-догадываться лишь по короткому латинскому "Eheu!" в записной тетради. А вот душевное состояние Достоевского в момент смерти жены, о чём он думал-размышлял, зафиксировано и даже, можно сказать, запротоколировано писателем подробно, в деталях. Имеется в виду запись в тетради от 16 апреля 1864 года, начинающаяся фразой: "Маша лежит на столе. Увижусь ли с Машей?.." Эта запись часто цитируется в литературе о Достоевском, давно исследована и растолкована147. Со своей стороны лишь подчеркнём, что в этой записи имеются-содержатся переклички с "Записками из подполья", которые создавались как раз в этот период; что это, по существу, философское эссе на тему смерти и бессмертия; и что, наконец, в этой записи и в "Записках из подполья" сконцентрированы-обозначены философские концепции Достоевского-писателя, Достоевского-мыслителя, которые он будет разрабатывать, углублять, исследовать во всех последующих своих великих романах.
Вспомним тезисно содержание этой записи:
- Одна из главных заповедей Христа - возлюбить ближнего как самого себя - человеком на земле не исполняется в силу его, человека, несовершенства...
- Христос есть идеал человека во плоти и достичь этого идеала - цель человечества...
- Но если окончательная цель будет достигнута, то жизнь остановится-прекратится...
- Тогда получается, что "человек есть на земле существо только развивающееся, следовательно, не оконченное, а переходное"...
- "Следственно, есть будущая, райская жизнь"...
И самый, может быть, главный вывод, который Достоевский помечает своим многознаменательным латинским "заметь хорошо": "NB. Итак, всё зависит от того: принимается ли Христос за окончательный идеал на земле, то есть от веры христианской. Коли веришь во Христа, то веришь, что и жить будешь вовеки..."
Однако ж, не надо думать, что великий писатель был однозначно религиозным мистиком. Понятия "бессмертие", "вечная жизнь" имели для него и сугубо земное, так сказать, овеществлённое выражение: человек после физической смерти остаётся-продолжает жить в детях, в памяти людской. В этом плане особенно интересно рассуждение Достоевского, что "память великих развивателей человека живет между людьми (...). Значит, часть этих натур входит и плотью и одушевленно в других людей..." То есть, стоит уточнить-конкретизировать для ясности: великие писатели-творцы уровня Достоевского, безусловные "развиватели человека", просто обречены на бессмертие.
Но писателю-философу важно определить-осмыслить и космологический аспект бессмертия. Увы, вынужден он признать, конкретные его формы человеку представить не дано. Можно только догадываться. И знать-верить, что произойдёт "синтез", достижение Христова идеала, слияние с ним: "Всё себя тогда почувствует и познает навечно. Но как это будет, в какой форме, в какой природе, - человеку трудно и представить себе окончательно..."
В конце этого философского эссе, вероятно, уже в свете занимающегося за окном апрельского утра, Достоевский формулирует окончательно и смысл земного существования человека: "Итак, человек стремится на земле к идеалу, противуположному его натуре. Когда человек не исполнил закона стремления к идеалу, то есть не приносил любовью в жертву своего я людям или другому существу (я и Маша), он чувствует страдание и назвал это состояние грехом. Итак, человек беспрерывно должен чувствовать страдание, которое уравновешивается райским наслаждением исполнения закона, то есть жертвой. Тут-то и равновесие земное. Иначе земля была бы бессмысленна..." (20, 172-175)
Выходит, страдание - закон, неизбежность, данность земной жизни человека.
* * *
А есть-существует ли предел человеческому страданию?
"Я часто думал об вас всё это время, обо всех ударах, которые Вас поразили - и искренне радуюсь тому, что Вы не дали им разбить Вас вконец..."148 Это строки из письма Тургенева к Достоевскому от 3 /15/ октября 1864 года. Смело можно предположить, что Иван Сергеевич не только "искренне радовался", но и искренне поражался. Как вообще мог человек, да ещё такого нервного склада, как Достоевский, выдержать такую череду мощных, беспощадных ударов судьбы.
О том, что Фёдор Михайлович находился в это время на пределе терпения и подвержен был самым мрачным мыслям и намерениям можно судить и по его собственным признаниям. Вот, к примеру, из письма к Врангелю (13 марта - 14 апреля 1865 г.), в котором сообщались подробности смерти жены и брата: "...а не знаете, до какой степени судьба меня задавила! (...) Буквально мне не для чего оставалось жить..." (282, 116)
Казалось бы, уже год минул, пора освобождаться от подобных суицидальных настроений. Но вспомним, что именно в это время окончательно погибает-закрывается и журнал "Эпоха" - это стало ещё одним жесточайшим потрясением. Действительно, судьба буквально задавливала Достоевского, как бы стремилась погубить его.
И вполне обоснованным выглядит-смотрится его автопрогноз из письма к младшему брату Андрею: "В один год моя жизнь как бы надломилась. Эти два существа (жена и брат Михаил. - Н. Н.) долгое время составляли всё в моей жизни. (...) впереди холодная одинокая старость и падучая болезнь моя..." (282, 96)
С таким настроением впору думать о смерти и ставить крест на всём оставшемся "финальном" отрезке судьбы.
Это, по существу, - приговор самому себе.
Eheu!
Глава V
Путь в классики, или Семейное счастье
1
Хороня близких и родных человек как бы репетирует-переживает собственную смерть...
Достоевского от гибели и даже мыслей о собственной смерти в 1865 году спасали, может быть, только насущно-бытовые повседневные тяготы. Он борется с элементарной нищетой, даже с голодом, он прилагает-тратит поистине титанические усилия, дабы не угодить, как несчастный Ап. Григорьев, в долговую яму-тюрьму.
2-го апреля 1865 года писатель относит к ростовщику Готфридту золотую булавку за 10 рублей серебром и под 5 процентов...
20-го апреля закладывает у того же Готфридта ещё одну булавку за ту же цену и под те же проценты...
15-го мая выпрашивает у ростовщицы Эриксан под заклад серебряных ложек 15 рублей - к Готфридту идти, видимо, уже невмоготу...
Но через пять дней, 20-го мая, Фёдор Михайлович всё же опять обращается к Готфридту, однако ж - через посредника, свою знакомую П. П. Аникееву, и закладывает на этот раз ватное пальто за десятку...
Набирая невольно материал для создания полнокровного и отвратительного образа процентщицы Алёны Ивановны в будущий роман, Достоевский ходит по ростовщикам в поисках 10-15 рублей, а с него со всех сторон по векселям требуют сотни и тысячи. Первого июля писатель, загнанный в угол, заключает кабальный договор с литературным ростовщиком-издателем и интриганом Ф. Т. Стелловским, запродав ему все свои написанные произведения и обязавшись сочинить-выдать новый роман к определённому сроку, - всё это за 3000 рублей. Сам Фёдор Михайлович всегда потом (например, в письмах к А. Н. Майкову от 27 октября /8 ноября/ 1869 г. или В. И. Губину от 8 /20/ мая 1871 г.) контракт со Стелловским будет называть "ужасным". Запомним это словцо-определение!
Между тем, деньги Стелловского дали возможность Достоевскому угомонить самых рьяных кредиторов и с оставшейся суммой в 35 полуимпериалов (175 рублей) выехать-сбежать от остальных за границу. Но, конечно же, не для того, чтобы прятаться там до конца дней своих. Нет, он мчится в Европу, переполненный наполеоновскими планами, по существу, такими же, как в 1863 году: разбогатеть разом, одним ударом на рулетке и завоевать, наконец, сердце и руку Аполлинарии Сусловой. Однако ж, и на этот раз как его денежно-рулеточные, так и любовно-свадебные прожекты терпят сокрушительнейший крах. Дошло до того, что в висбаденском отеле его перестают кормить. Отчаянные письма-мольбы Достоевского о денежном вспомоществовании летят к Тургеневу, Герцену, Воскобойникову (соиздатель "Библиотеки для чтения"), Милюкову, Врангелю и даже Сусловой, с которой они только что расстались, и она уехала обратно в Париж. В послании к последней Достоевский так характеризует своё положение: "Дела мои мерзки (...); далее нельзя идти. Далее уже должна следовать другая полоса несчастий и пакостей, об которых я ещё не имею понятия..." (282, 131)
