Николай Лейкин - В гостях у турок
— Ну, жарь гусиную печенку съ лукомъ и чеснокомъ.
— Баклажаны и маленькаго тыквы можно сдѣлать съ рисомъ и бараньимъ фаршемъ.
— Опять съ рисомъ? Да что это вамъ этотъ рисъ дался!
— Самаго любимаго турецкаго кушанья — рисъ.
— Николай! Да куда ты столько всякихъ разныхъ разностей заказываешь! Заказалъ два блюда — и довольно, останавливала мужа Глафира Семеновна.
— Матушка моя, вѣдь это я не для ѣды, а для пробы. Ну, хорошо. Ну, довольно два блюда — пилавъ и печенка. А что-же сладкое? Надо и турецкое сладкое попробовать. Совѣтую и тебѣ что-нибудь заказать для себя. Къ сладкому ужъ никоимъ образомъ лошадятины тебѣ не подмѣшаютъ, сказалъ Николай Ивановичъ женѣ.
— Пусть подастъ мороженаго, только не сливочнаго, а то я знаю, какія здѣсь могутъ быть сливки!
— Мороженаго, мадамъ, здѣсь нѣтъ, отвѣчалъ Нюренбергъ. — Мороженаго мы въ кафе у кафеджи получимъ. Самаго лучшаго мороженаго. А вотъ у него есть хорошаго нуртъ.
— Это еще что за нуртъ такой?
— А это кислаго молоко съ сахаромъ, съ вареньемъ, съ корица, гвоздика и…
— Довольно, довольно! перебила Нюренберга Глафира Семеновна. — За молоко спасибо. Знаю я, чье здѣсь молоко подаютъ. Вѣдь это то молоко, изъ котораго кумысъ дѣлаютъ.
— О, мадамъ! Зачѣмъ такого подозрительнаго?..
— Ну, такъ вотъ… Мужъ, что заказалъ себѣ, того ему и пусть подадутъ, а мнѣ филе на вертелѣ. Да пожалуйста, чтобы съ соленымъ огурцомъ.
— Кабакджи говоритъ, что есть цвѣтнаго капуста.
— Ну, съ цвѣтной капустой…
Нюренбергъ сталъ по-турецки передавать хозяину ресторана заказъ супруговъ, подошелъ къ его прилавку и что-то выпилъ изъ налитой ему рюмки.
Старикъ турокъ съ большой сѣдой бородой и черными бровями дугой, обглодавъ окончательно остовъ курицы, кинулъ его на улицу сидѣвшимъ на порогѣ ресторана собакамъ и, держа свои сальныя руки растопыреннными, направился мыть ихъ къ находящемуся у стѣны фонтанчику-умывальнику.
LXI
Начали подавать на столъ. Турченокъ-подростосъ, съ почернѣвшей уже усами верхней губой, въ неизбѣжной фескѣ и пестромъ передникѣ до полу, напоминающемъ наши малороссійскія плахты, подалъ прежде всего судокъ съ перцемъ, солью, уксусомъ и горчицей и поставилъ его на непокрытый мраморный столъ. Затѣмъ передъ Глафирой Семеновной была поставлена глубокая тарелка съ накрошенными на мелкіе кусочки мясомъ, изжареннымъ на вертелѣ. Половину тарелки занимали кусочки сочнаго мяса съ вытекающимъ изъ нихъ розовымъ сокомъ, а другую половину неизбѣжный во всѣхъ турецкихъ блюдахъ рисъ съ лукомъ.
— Постой, постой, остановилъ турченка Николай Ивановичъ. — Ты прежде столъ-то скатертью накрой, а потомъ подавай, старался онъ объяснить таращившему на него глаза турченку жестами насчетъ скатерти. — Скатерть… Покрыть…
— Здѣсь, эфендимъ, скатерти не полагается, съ улыбкой отвѣчалъ Нюренбергъ, сновавшій около стола и что-то прожевывающій.
— Какъ не полагается? Отчего?
— Ни въ одного турецкаго ресторанъ не полагается ни скатерть, ни салфетка… Видите, всѣ безъ скатерти кушаютъ. Такой ужъ обычай.
Глафира Семеновна брезгливо глядѣла въ тарелку и говорила:
— Зачѣмъ-же они нарѣзали говядину-то? Что это? Словно кошкѣ… И рису наложили. Я рису вовсе не просила.
— Мадамъ, надо знать турецкаго порядки… наклонился съ ней проводникъ. — Если вамъ они не нарѣзали-бы мясо, то какъ-же вы его кушать станете? Въ турецкаго ресторанѣ ни вилка, ни ножикъ не подаютъ.
— Еще того лучше! Чѣмъ-же мы ѣсть-то будемъ?
— Съ ложкой… Вотъ хорошаго настоящаго серебрянаго ложка. Здѣсь всѣ такъ.
— Дикій обычай, странный. Но въ чужой монастырь съ своимъ уставомъ не ходятъ. Будемъ есть ложками, Глафира Семеновна, сказалъ Николай Ивановичъ, подвигая и съ себѣ поданную ему тарелку съ пилавомъ и ложкой. — Ни скатерти, ни салфетокъ, ни вилокъ, ни ножей… Будемъ въ Петербургѣ разсказывать, такъ никто не повѣритъ.
Онъ зачерпнулъ ложкой пилавъ, взялъ его въ ротъ, пожевалъ и раскрылъ ротъ.
— Фу, какъ наперчено! Даже скулу на сторону воротитъ! Весь ротъ ожгло.
— Хорошаго краснаго турецкаго перецъ… подмигнулъ Нюренбергъ.
— Припустили, нарочно припустили… Русскій, молъ, человѣкъ выдержитъ. Вы ужъ, навѣрное, почтенный, сказали, что мы русскіе?
— Сказалъ. Но здѣсь всѣ такъ кушаютъ. Здѣсь такого ужъ вкусъ. Турки иногда даже прибавляютъ еще перцу. Вотъ нарочно на столѣ перецъ и поставленъ.
— Скуловоротъ, совсѣмъ скуловоротъ… Боюсь, какъ-бы кожа во рту не слѣзла, продолжалъ Николай Ивановичъ, проглотивъ вторую ложку.
— И ништо тебѣ! Пусть слѣзаетъ. Не суйся въ турецкій ресторанъ. Ну чего тебя понесло именно въ турецкій, если есть европейскіе рестораны! говорила ему жена.
Она все еще не касалась своего кушанья и смотрѣла въ тарелку, пошевеливая ложкой кусочки нарѣзаннаго сочнаго мяса.
— Тутъ, кромѣ перцу и чесноку, что-то есть, продолжалъ Николай Ивановичъ, проглотивъ третью ложку пилава. — Оно вкусно, но очень ужъ забористо. Боюсь, нѣтъ-ли здѣсь сѣрной кислоты… обратился онъ къ проводнику.
— Что вы, что вы, эфендимъ!.. Кушайте и не бойтесь, махнулъ тотъ рукой. — Тутъ краснаго перецъ, лукъ, чеснокъ, паприка, шафранъ и… Эта… Какъ его? Имбирь.
— Ужасно ядовито съ непривычки… Конечно, раза три поѣсть, то можно привыкнуть, потому русскій человѣкъ со всему привыкаетъ, но… Фу! вздохнулъ вдругъ Николай Ивановичъ, открывъ ротъ. — Надо полагать, что вотъ имбирь-то этотъ и объѣдаетъ все внутри. Вѣдь у меня теперь не только ротъ горитъ, а даже и внутри…
— Горитъ, а самъ ѣшь. Брось… Еще отравишься и придется мнѣ везти твое мертвое тѣло изъ Константинополя въ Россію… замѣтила ему жена.
— Тьфу, тьфу! Типунъ-бы тебѣ на языкъ! Вѣдь скажетъ тоже! Но отчего ты сама-то не ѣшь? Вѣдь у тебя только жареная говядина и ничего больше, сказалъ онъ.
— Боюсь.
— Да вѣдь жареная говядина ужъ навѣрное безъ перца. Ты попробуй…
Глафира Семеновна осторожно взяла ложкой кусочекъ мяса, пожевала его, сказала — «дымомъ пахнетъ» и, выплюнувъ въ руку, кинула на порогъ сидѣвшимъ тамъ собакамъ.
Къ куску бросилась одна собака, потомъ другая и произошла легкая трепеа изъ-за куска.
— Нѣтъ, я не стану ѣсть, отодвинула Глафира Семеновна отъ себя тарелку. — Лучше ужъ голодомъ буду… Или вотъ хлѣба поѣмъ… Да и сырое мясо. А я не люблю сырого. Я отдамъ бѣднымъ собакамъ, прибавила она.
— Оставь, оставь… Тогда я съѣмъ… остановилъ ее мужъ. — А пилавъ очень ужъ пронзителенъ. Лучше мы его отдадимъ бѣднымъ собакамъ. На вотъ пилавъ… Тутъ есть кусочки курицы.
Они перемѣнились тарелками, и Николай Ивановичъ принялся ѣсть жареное мясо. Къ нему наклонился Нюренбергъ и шепнулъ:
— Можетъ быть, рюмочка водочки хотите? Съ водкой всегда лучше.
— Да развѣ здѣсь есть? воскликнулъ Николай Ивановичъ и даже бросилъ ложку на мраморный столъ, удивленно смотря на проводника.
— Русскаго нѣтъ, но турецкаго есть. Турецкаго мастика… Мастика называется.
— Глаша! Слышишь, водки предлагаетъ выпить. Въ турецкомъ ресторанѣ водка… обратился Николай Ивановичъ къ женѣ.
— Да что ты! Послушайте, Афанасій Ивановичъ, сказала та проводнику:- какая-же водка въ турецкомъ ресторанѣ и въ турецкой землѣ! Вѣдь и по закону, по турецкой вѣрѣ…
— О, мадамъ, махнулъ Нюренбергъ рукой. — Все это пустаго сказки и турецкаго люди теперь такъ же пьютъ, какъ и всѣ, особенно въ такой городъ, какъ Константинополь. Не пьютъ такъ, чтобы всякаго видѣлъ, но по секрету пьютъ. Магометъ запретилъ для исламскаго люди вино, винаграднаго вино, а мастика — не вино. Мастика — это все равно, что вашего русскаго наливка. Да и вино пьютъ! прибавилъ онъ.
— Такъ давайте, почтеннѣйшій, скорѣй давайте. Велите скорѣй подать рюмку турецкой водки, торопилъ Николай Ивановичъ Нюренберга. — Съ водкой куда лучше…
— А мнѣ за вашего здоровье можно? спросилъ тотъ.
— Пей, братецъ, пей — что тутъ разговаривать!
По приказанію проводника турченокъ подалъ большую рюмку толстаго стекла, на половину налитую прозрачнымъ, какъ вода, содержимымъ.
— Турецкую водку пьемъ… Ахъ, ты, Господи! умилился Николай Ивановичъ, глядя на рюмку и приготовляясь выпить. — Только зачѣмъ-же онъ полъ-рюмки налилъ? Мы полнымъ домомъ у себя въ Петербургѣ живемъ, спросилъ онъ проводника.
— Такого ужъ турецкаго обычай. Вездѣ такъ.
Николай Ивановичъ выпилъ, посмаковалъ и сказалъ:
— Да это простая подслащенная анисовая водка, какъ нашъ Келлеровскій допель-кюмель.
— Вотъ, вотъ… Только крѣпче… Здѣсь самаго крѣпкаго спиртъ, подмигнулъ Нюренбергъ.
Глафира Семеновна смотрѣла исподлобья на только что выпившаго мастики мужа и говорила:
— А я-то радовалась, а я-то торжествовала, что мы въ такой городъ пріѣхали, гдѣ ни водки, ни вина ни за какія деньги достать нельзя!
