Павел Мельников-Печерский - В лесах. Книга первая
— Нешто про нас не слыхал? — спросил он дядю Онуфрия.
— Не доводилось, ваше степенство, — отвечал лесник. — Ведь мы раменских-то[66] мало знаем — больше все с лысковскими да с ветлужескими купцами хороводимся, с понизовыми тоже.
— Экая, однако, глушь по вашим местам, — сказал Патап Максимыч.
— Глухая сторона, ваше степенство, это твоя правда, как есть глушь, — отвечал дядя Онуфрий. — Мы и в своем-то городу только раза по два на году бываем: подушны казначею свезти да билет у лесного выправить. Особняком живем, ровно отрезанные, а все ж не променяем своей глуши на чужу сторону. Хоть и бедны наши деревни, не то, что на Волге, аль, может, и по вашим раменям, однако ж свою сторону ни на каку не сменяем… У вас хоть веселье, хоть житье и привольное, да чужое, а у нас по лесам хоть и горе, да свое… Пускай у нас глушь, да не пошто нам далеко, и здесь хорошо.
— Да, — ответил Патап Максимыч, — всякому своя сторона мила… Только как же у нас будет, почтенный?.. Уж вы как-нибудь выведите нас на свет божий, покажьте дорогу, как на Ялокшу выехать.
— Пошто не указать — укажем, — сказал дядя Онуфрий, — только не знаю, как с волочками-то вы сладите, не пролезть с ними сквозь лесину… Опять же, поди, дорогу-то теперь перемело, на масленице все ветра дули, деревья-то, чай, обтрясло, снегу навалило… Да постойте, господа честные, вот я молодца одного кликну — он ту дорогу лучше всех нас знает… Артемушка! — крикнул дядя Онуфрий из зимницы. — Артем!.. Погляди-ка на сани-то: проедут на Ялокшу аль нет — да слезь, родной, ко мне не на долгое время… Артемий слез и объявил, что саням надо бы пройти, потому отводы невеликие, а волочки непременно надо долой.
— Ну долой, так долой, — решил Патап Максимыч, — положим их в сани, а не то и здесь покинем. У Воскресенья новы можно купить.
— У Воскресенья этого добра вволю, — сказал дядя Онуфрий, — завтра же вы туда как раз к базару попадете. Вы не по хлебной ли части едете?
— Нет, едем по своему делу, к приятелям в гости, — молвил Патап Максимыч.
— Так, — проговорил дядя Онуфрий. — Ин велите своим парням волочки снимать — вместе и поедем, нам в ту же сторону версты две либо три ехать.
— Ну вот и ладно. Оттоль, значит, верст с восемь до зимняка-то останется, — молвил Патап Максимыч и послал работников отвязывать волочки.
— Верст восемь, может, и десять, а пожалуй, и больше наберется, — отвечал дядя Онуфрий. — Какие здесь версты! Дороги не меряны: где мужик по первопутке проехал — тут на всю зиму и дорога.
— А как нам расставанье придет, вы уж, братцы, кто-нибудь проводите нас до зимняка-то, — сказал Патап Максимыч.
— На этом не погневись, господин купец. По нашим порядкам этого нельзя — потому артель, — сказал дядя Онуфрий.
— Что ж артель?.. Отчего нельзя? — с недоумением спросил Патап Максимыч.
— Да как же?.. Поедет который с тобой, кто за него работать станет?.. Тем артель и крепка, что у всех работа вровень держится, один перед другим ни на макову росинку не должен переделать аль недоделать… А как ты говоришь, чтоб из артели кого в вожатые дать, того никоим образом нельзя… Тот же прогул выйдет, а у нас прогулов нет, так и сговариваемся на суйме[67], чтоб прогулов во всю зиму не было.
— Да мы заплатим что следует, — сказал Патап Максимыч.
— А кому заплатишь-то?.. Платить-то некому!.. — отвечал дядя Онуфрий. — Разве возможно артельному леснику с чужанина хоть малость какую принять?.. Разве артель спустит ему хошь одну копейку взять со стороны?.. Да вот я старшой у них, «хозяин» называюсь, а возьми-ка я с вашего степенства хоть медну полушку, ребята не поглядят, что я у них голова, что борода у меня седа, разложат да таку вспарку зададут, что и-и… У нас на это строго.
— Мы всей артели заплатим, — сказал Патап Максимыч.
— Это уж не мое дело, с артелью толкуй. Как она захочет, так и прикажет, я тут ни при чем, — ответил дядя Онуфрий.
— Коли так, сбирай артель, потолкуем, — молвил Патап Максимыч.
— Скликнуть артель не мудрое дело, только не знаю, как это сделать, потому что такого дела у нас николи не бывало. Боле тридцати годов с топором хожу, а никогда того не бывало, чтоб из артели кого на сторону брали, — рассуждал дядя Онуфрий.
— Да ты только позови, может, сойдемся как-нибудь, — сказал Патап Максимыч.
— Позвать отчего не позвать! Позову — это можно, — говорил дядя Онуфрий, — только у нас николи так не водилось…— И, обратясь к Петряю, все еще перемывавшему в грязной воде чашки и ложки, сказал: — Кликни ребят, Петряюшка, все, мол, идите до единого. Артель собралась. Спросила дядю Онуфрия, зачем звал; тот не отвечал, а молча показал на Патапа Максимыча.
— Что требуется, господин купец?.. — спросили лесники, оглядывая его с недоумением.
— Да видите ли, братцы, хочу я просить вашу артель дать нам проводника до Ялокшинского зимняка, — начал Патап Максимыч.
Артель загалдела, а Захар даже захохотал, глядя прямо в глаза Патапу Максимычу. — В уме ль ты, ваше степенство?.. Как же возможно из артели работника брать?.. Где это слыхано?.. Да кто пойдет провожать тебя?.. Никто не пойдет… Эк что вздумал!.. Чудак же ты, право, господин купец!.. — кричали лесники, перебивая друг дружку. Насилу втолковал им Патап Максимыч, что артели ущерба не будет, что он заплатит цену работы за весь день.
— Да как ты учтешь, чего стоит работа в день?.. Этого учесть нельзя, — говорили лесники.
— Как не учесть, учтем, — сказал Патап Максимыч. — Сколько вас в артели-то?
— Одиннадцать человек, Петряй двенадцатый.
— А много ль ден в зиму работать?
— Смекай: выехали за два дня до Николы, уйдем на Плющиху, — сказал Захар. Подсчитал Патап Максимыч — восемьдесят семь дней выходило.
— Ты, ваше степенство, неделями считай; мы ведь люди неграмотные — считать по дням не горазды, — говорила артель.
— Двенадцать недель с половиной, — сказал Патап Максимыч.
— Ну, это так, — загалдели лесники…— Намедни мы считали, то же выходило.
— Ну ладно, хорошо… Теперь сказывайте, много ль за зиму на каждого человека заработка причтется?. — спросил Патап Максимыч. — А кто его знает! — отвечали лесники. — Вот к святой сочтемся, так будем знать. Беспорядицы и бестолочи в переговорах было вдоволь. Считали барыши прошлой зимы, выходило без гривны полтора рубля на ассигнации в день человеку. Но этот счет в толк не пошел, потому, говорил Захар, что зимушняя зима была сиротская, хвилеватая[68], а нонешняя морозная да ветреная. Сулил артели Патап Максимыч целковый за проводника, — и слушать не хотели. Как, дескать, наобум можно ладиться. Надо, говорят, всякое дело по чести делать, потому — артель. А дядя Онуфрий турит да турит кончать скорей переговоры, на всю зимницу кричит, что заря совсем занялась — нечего пустяки городить — лесовать пора… Потерял терпенье Патап Максимыч. Так и подмывает его обойтись с лесниками по-свойски, как в Осиповке середь своих токарей навык… Да вовремя вспомнил, что в лесах этим ничего не возьмешь, пожалуй, еще хуже выйдет. Не такой народ, окриком его не проймешь… Однако ж не вытерпел — крикнул: — Да берите, дьяволы, сколько хотите… Сказывай, сколько надо?.. За деньгами не стоим… Хотите три целковых получить?
— Сказано тебе, в зимнице его не поминать, — строго, притопнув даже ногой, крикнул на Патапа Максимыча дядя Онуфрий…— Так в лесах не водится!.. А ты еще его черным именем крещеный народ обзываешь… Есть на тебе крест-от аль нет?.. Хочешь ругаться да вражье имя поминать, убирайся, покаместь цел, подобру-поздорову.
— Народец! — с досадой молвил Патап Максимыч, обращаясь к Стуколову. — Что тут станешь делать? Не отвечал паломник. — Говорите же, сколько надо вам за проводника? Три целковых хотите? — сказал Патап Максимыч, обращаясь к лесникам. Зачала артель галанить пуще прежнего. Спорам, крикам, бестолочи ни конца, ни середки… Видя, что толку не добиться, Патап Максимыч хотел уже бросить дело и ехать на авось, но Захар, что-то считавший все время по пальцам, спросил его: Без двугривенного пять целковых дашь? — За что ж это пять целковых? — возразил Патап Максимыч. — Сами говорите, что в прошлу зиму без гривны полтора рубли на монету каждому топору пришлось.
— Так и считано, — молвил Захар. — В артели двенадцать человек, по рублю — двенадцать рублей, по четыре гривны — четыре рубля восемь гривен — всего, значит, шестнадцать рублей восемь гривен по старому счету. Оно и выходит без двугривенного пять целковых.
— Да ведь ты на всю артель считаешь, а поедет с нами один, — возразил Патап Максимыч. — Один ли, вся ли артель, это для нас все единственно, — ответил Захар. — Ты ведь с артелью рядишься, потому артельну плату и давай… а не хочешь, вот те бог, а вот и порог. Толковать нам недосужно — лесовать пора.
