Борис Хазанов - Далекое зрелище лесов
VII
Собака скулила в избе. Спящий проснулся и сел. Собака стояла перед кроватью и смотрела на него, виляя хвостом. Он видел ее блестящие глаза. Путешественнику хотелось спать, он погладил ее и улегся, собака тянулась к нему, он лежал на спине, свесив руку, собака вспрыгнула на кровать и положила обе лапы ему на грудь. Очевидно, она была исполнена самых добрых чувств, но ему было жарко, душно, он старался ускользнуть от ее языка, крутил головой; кончилось тем, что спящий протрезвел окончательно. Всем известны эти промежуточные состояния, когда сон, отличаясь от действительности своей причудливой логикой, нисколько не уступает ей в других отношениях или когда действительность все еще принимают за сон. В избе горел свет. Некто в рубахе и портках сидел перед керосиновой лампой, поджав босые ноги под табуреткой. Перед ним на столе были разложены бумаги, он листал приходо-расходную книгу, время от времени его рука перебрасывала костяшки на счетах. У порога стояли его сапоги, портянки висели на голенищах. На гвозде у притолоки - брезентовый армяк и старая шляпа. Услыхав вопрос приезжего, мужик обернулся, он был лысый, лет под пятьдесят, в никелевых очках, черты лица трудно разобрать, он загораживал лампу. "Это я тебя хочу спросить,- сказал он,- что ты тут делаешь!" "Живу",- сказал постоялец. "Живешь. А по какому такому праву?" "Да ни по какому". Приезжий объяснил, что дом принадлежит брату. "Вот именно что ни по какому. Какой еще брат?" Приезжий пожал плечами. "ДокуЇмент есть?" - спросил человек с ударением на "у". "Какой документ"? "ДокуЇмент, говорю, на право-жительство". Путешественник сказал, что он может показать паспорт. "На кой ляд мне твой паспорт? Интересно получается,- сказал мужик, потирая колени,- законы у вас такие, что ль? Приезжают в чужой дом, живут. А ты у меня спросил, прежде чем вламываться-то? Разрешения спросил?" "Двоюродный брат,- сказал жилец,- купил избу у прежних владельцев". "Купил! Ишь покупатель нашелся. У каких это таких владельцев? Вот сейчас вышибу тебя отседа к едреней матери со всем твоим барахлом. У владельцев... Я владелец!" Приезжий попросил не рыться в его бумагах. "Не твое песье дело! - проворчал мужик, не оборачиваясь. - Еще приказывать мне будет... Нет тут твоих бумаг... Во-от, оно самое, вот тебе и акт, пожалста: мною, уполномоченным... Чего? - спросил он. Сидящий на кровати ничего не ответил, мужик продолжал читать: - В присутствии представителя сельсовета и понятых... Знаем этих гавриков. Вечно тут крутились, ети их... Мною, уполномоченным. Сего числа проведено обследование хозяйства гражданина деревни... района... Обследование гражданина. Меня, стало быть. Обнаружено... Чего тут обнаружено? Дом в двух избах под одной крышей, одна изба восемь на восемь средней сохранности, вторая один на восемь ветхая. Какая ж ветхая, чего они тут пишут? Еще сто лет простоит. Двор 20512, средний..." - читал он. Приезжий хотел спросить, где же тут вторая изба, или имеется в виду сарай? Пламя коптило, мужик подкрутил фитиль, пододвинул к себе лампу, поправил за ушами оглобли очков. "Из скота: лошадь мерин гнедой масти, 20 лет, плохая, жеребенок подросток 2 года, коров - одна 6 лет, вторая во дворе принадлежит гражданке Воиновой за отсутствием своего двора... Телка полтора года, поросенок весом 3 пуда, тэ-эк-с. Инвентарь... Косилка средняя двухконная, плуг деревянный однолемешный, телега на деревянном ходу с колесами. Одни часы с боем... Они тут висели; куды часы дел?" "Никуда не дел,- сказал приезжий,- вон они висят". "Два самовара. Один из них плохой. Семья состоит из следующих лиц... Вот,сказал он.- Черным по белому прописано, а они что творят? Хозяйство было обложено в текущем налоговом году по сельхозналогу в инди... ви-дуальном порядке на сумму 129 руб. 15 коп., за вымочку озимого посева сложено 15 руб.". Путешественник спросил: "Что это значит?" "За вымочку, дожди шли два месяца. Все озимые вымокли. Вот черным по белому. Настоящая комиссия относит хозяйство Громовых к группе середняцких. Ясно? Иль неясно?.. Середняцких! - Он стукнул кулаком по столу.- А они чего делают? Я спрашиваю. Куды хозяйку мою дели? Детей куды развезли?" Снаружи послышался чей-то голос. Мужик растворил окно. "Ну чего тебе?" Голос из темноты что-то ответил. "Подождешь". Там снова что-то сказали. "Подождешь, говорю; сейчас поедем... Вот так,- пробормотал ночной человек, навернул на босые ступни портянки и сунул ноги в заляпанные глиной сапоги.Ты вот что,- сказал он.- Пока живи. Я разрешаю... Все лучше, чем дому-то пустовать. А то последнее добро растащут. Я, может, еще вернусь. Вот тогда поговорим. Я им еще покажу, кто тут хозяин! Нет такого закона, чтоб у человека дом отнимать".
VIII
Как и в первый раз, Мавра Глебовна вышла навстречу приезжему, опрятная, круглолицая, широкобедрая, с малиновым румянцем. Возраст? Если ей было под сорок, то она выглядела старше своих лет, для сорока пяти казалась слишком молодой. Мавра Глебовна была родом из округи, а здесь проживала лет семь или восемь, дом достался мужу от пожилой незамужней сестры. Хотели сначала продать, да кто ж его купит? "Вот этот дом?" - спросил приезжий удивленно. Она усмехнулась. Этот купили бы: этот сами построили. А тот разобрали. "Да что ж мы стоим-то..." Вошли в дом. За выбеленной печью находилась горница с образами в красном углу, в кружевных полотенцах, с подлампадниками на цепочках. Далее еще одна комната за занавеской, подвязанной шнуром. Там был виден стоящий боком зеркальный шкаф-шифоньер, в овале отражались никелированная спинка кровати, белизна подушек и кружевной подзор. Муж Мавры Глебовны работал в районном центре. Гость сидел за столом в первой комнате, пил прохладное молоко, поддакивал. Она сказала: "Вы заходите, если что, я всегда дома. Может, продуктов каких надо, хозяин привозит. Да я и сама схожу, тут у нас сельпо недалеко.- Магазин находился в Ольховке, верстах в десяти, расстояние по здешним понятиям небольшое.Хлеб-то у вас есть?" Гость поблагодарил и хотел подняться. "Сидите, куда спешить... А вы кто же будете?" В деревне расспросы - знак вежливости. Оказалось, впрочем, что Мавра Глебовна все знает от Листратихи. Это была, по-видимому, та старуха, с которой жил ребенок, давеча навестивший приезжего. Мавра Глебовна развязала платок. У нее были темно-русые ореховые волосы. Договорились, что она будет покупать продукты, приезжий поспешил вручить ей деньги. "Да вы не беспокойтесь, сочтемся..." "Ай-я-яй,- сказала она, войдя к нему на другой день,- как же это вы живете?" Она разыскала ведро, швабру, приезжий бегал за водой на колодец, Мавра Глебовна мыла пол, подоткнув юбку, растворила окна, сожгла мусор в печке, вынесла вон старую одежду и полусгнившие валенки. Когда он снова вошел в избу, она сидела на табуретке боком к столу, расставив босые ноги с широкими ступнями крестьянки, и завязывала косички на затылке. Прошло еще несколько дней; однажды, проходя по деревне, он увидел перед новым домом грузовик. Парень в ватной телогрейке выгружал какую-то кладь. Сам хозяин в майке и в галифе из синего коверкота стоял на украшенном столбиками крыльце; увидав новое лицо, он сошел не спеша по ступеням. "Здорово,- сказал, протянув ладонь, и представился: - Василий. Слышал о тебе. Заходи". Генерал-изобретатель крылатых штанов не мог предвидеть, что они обессмертят его имя в загадочной полувосточной стране, где он никогда не был. История галифе есть часть истории этой страны; галифе цвета грозового неба сделались униформой вождей революции, как и ее врагов. Со временем крылья стали шире, туда можно было засовывать руки до самых локтей. Просторный покрой отвечал духу страны. И до сих пор синие галифе, вправляемые зимой в бурки, летом в сапоги, донашивает начальство районного масштаба. Хозяин дома был высок, дороден, могуществен, с бритым кожаным черепом и загорелым затылком; вослед за ним, оттерев подошвы о железную скобу - жест почти ритуальный, знак почтения к дому и его обитателям,- поднялся и вступил в сени пишущий эти строки. На столе, на белой накрахмаленной скатерти, были расставлены тарелки, узкие граненые рюмки, ситный хлеб нарезан широкими ломтями. Хозяйка внесла дымящуюся кастрюлю с половником и разлила по тарелкам густые золотистые щи. Явилась белая от инея бутылка. "Егорий,- позвал хозяин.- Егор!.." Парень вошел в избу, стягивая на ходу телогрейку. Из кухни доносился стук рукомойника. Василий Степанович ждал с откупоренной бутылкой. Мавра Глебовна с передником в руках, который она отвязала, собираясь сесть за стол, смотрела, наклонясь, в окошко. "Кого там леший несет?" - проворчал хозяин. Медленно отворилась дверь, в кухне у порога переминался друг Аркаша. Он пробормотал что-то вроде того, что не знал, что тут гости. "Ладно,- сказал Василий Степанович.- Садись". Мавра Глебовна принесла табуретку из кухни, поставила рюмку, глубокую тарелку, налила щей. Хозяин провозгласил: "Что ж, будем, как говорится, знакомы!" Они бодро чокнулись. Парень по имени Егор молча выпил свою рюмку, Аркаша ждал, когда чокнутся с ним, не дождался и тоже выпил. "А ты чего ж?" - заметил Василий Степанович. Жена пригубила рюмку. Молча, обжигаясь, принялись за щи. Хозяин обсасывал огромную кость. Хозяйка подала миску, Василий Степанович бросил кость, она тотчас вынесла миску. "Так, значит,- проговорил он, разливая водку. Не обращаясь прямо к приезжему, он на сей раз употребил дипломатическое множественное число.Решили, значит, у нас пожить. А чего ж, у нас хорошо, воздух чистый... Надолго?" Приезжий из Москвы ответил, что еще сам не знает, надеется остаться до осени. "Отпуск, что ль?" "В этом роде". "Это хорошо. У нас хоть не больно весело, зато жизнь настоящую узнаете. Как народ живет. Аркашка подтвердит. Ты что скажешь? Вот он, народ-то". Аркаша усердно загребал щи, а парень, с которым приехал Василий Степанович, буркнул: "Какой там народ, народу-то не осталось". "Есть еще народ, куда он денется. Аркашка! О тебе говорят, ты чего молчишь?" Аркаша кивнул и взялся за рюмку. "Ты постой, куда лошадей гонишь? Надо тост произнести". Все смотрели на гостя. Путешественник поднял рюмку и предложил выпить за здоровье хозяев - Василия Степановича и Мавры Глебовны. Хозяин одобрительно кивнул, хозяйка принялась было собирать со стола тарелки. "Али кто добавки хочет?" "Давно щец не ел, давай еще полчерпачка... Чего ж это, Егорушка, ты нас за народ не считаешь?" "Вы, Василий Степаныч, не в счет". "М-да... выпьем для ясности". Мавра Глебовна унесла тарелки и появилась с большой чугунной сковородой. "Хо-хо,- сказал Василий Степанович, потирая руки,- в гостях хорошо, а дома лучше! Братва, налетай". Все накладывали себе сами, хозяин показал бровями на опустевшую бутылку, Мавра Глебовна принесла вторую. "Я тебе так скажу...- заговорил Василий Степанович, перейдя снова на "ты", что одновременно означало некоторую степень близости и согласие взять гостя под начальственную опеку.- Ты чего не пьешь-то? Давай, будем здоровы..." Приезжий поспешно схватился за рюмку. "Я тебе так скажу, это между нами... Что они тут знают? Ничего. А я знаю. Я в кругах вращаюсь. Сколько средств вкладывают в это самое сельское хозяйство, сколько денег ухлопано, уму непостижимо. Вот теперь новое постановление должно выйти. Это я говорю не для разглашения... О крутом подъеме в нечерноземной полосе". Василий Степанович поднял голову от тарелки, смерил взглядом приезжего и несколько неожиданно закончил: "А толку, между прочим..." Он махнул рукой, последовало новое предложение выпить для ясности. После чего, хлопнув себя по ляжкам, сказал: "Ладно! Надо собираться". "Куды ж теперь,- заметила Мавра Глебовна,- на ночь глядя? Только приехали, и назад". "Надо. Послезавтра в райкоме отчитываемся". "Вот завтра и поедете. Как вы сюда-то доехали: мост, говорят, провалился". "А зачем нам мост? Мы через Ольховку". Путешественник спросил, далеко ли находится райцентр. "Далеко не далеко, а ехать надо. Егор! Собирайся. Вот я и говорю,- продолжал Василий Степанович,- средства есть, техника есть, все есть. А работать некому. Народ такой пошел, все в город норовят. Сами видите,- он указал на Аркадия: - только вот такие и остались. Развивать сельское хозяйство. Легко сказать; развей его. Вот я сам работаю в сельском хозяйстве. Я район как свои пять пальцев знаю. Было шестьдесят колхозов. Разукрупнили. Сделали пятнадцать. А что толку? Его хоть разукрупняй, хоть не разукрупняй. Эва, полюбуйся на него,- сказал Василий Степанович, кивая на Аркашу, который сидел, свесив голову с мокрыми, слипшимися волосами.- Колхозничек... Эй, землячок! Аркашка! Проспишь все царство". В ответ Аркадий проговорил что-то. "Громче! Не слышу". "А я чего, я ничего",- сказал Аркадий. "Вот то-то и оно, что ничего!" - заметил наставительно Василий Степанович. "Домой ступай, посидел - и хватит",- приговаривала Мавра Глебовна, пытаясь вытащить Аркашу из-за стола. Гость вызвался помочь, вдвоем закинули себе на плечи руки Аркадия и повели домой. "Чего привязались-то? - Он лежал на лоснящемся от мазута тряпье.- Тить твоюї" Вышли из вонючей хибары на волю. Мавра Глебовна вздохнула. "Благодать-то какая! Век бы жила здесь". Он спросил, что же ей мешает здесь оставаться. "Да Василий Степаныч хочет в город насовсем переселяться. Новую квартиру дают". "А как же хозяйство?" "Распродать. А я не могу. Как это я свою корову продам? Да и кому продавать-то?" "Мне продай",- сказал Аркадий, выходя на порог. "Эва,- сказала Мавра Глебовна,- покупатель нашелся. Да ты и корову доить не умеешь". "Чего ж тут уметь? Тяни за сиськи, и все дела". "Иди спи". "Сама иди! Я уж выспался". "Ладно, Аркаша,- промолвила Мавра Глебовна.- Люди меж собой разговаривают, ты не встревай".
