Инна Кинзбурская - Один год в Израиле
Дай Бог, чтобы нам не пришлось испробовать их на деле, но наличие годных противогазов вселяло надежду.
Так. Одно дело сделано. Теперь нужно подготовить убежище. По указаниям комитета обороны -- или, кажется, он назывался как-то иначе -- надо одну из комнат загерметизировать: все двери и окна оклеить прозрачной полиэтиленовой пленкой, оставив только один вход в комнату. По сигналу тревоги надо туда войти и вход быстро закрыть и заклеить.
Ципора решила проявить заботу. Она вошла к нам, чтобы посмотреть, как мы загерметизировались.
-- Как? -- удивилась она. -- Еще нет?
Она обошла наши хоромы, будто до сих пор их не видала, решая, какую из комнат можно превратить в убежище. Задача оказалась выше ее возможностей, и, не справившись с ней, Ципора ушла, сказав еще раз:
-- Надо.
А мы остались решать эту непростую задачу. В самом деле, она была из области математики. От того, где мы собираемся отсиживать тревогу, зависело, сколько покупать пленки и клейкой ленты. Денег, естественно, жаль, их просто очень мало, и мы выкраивали самый дешевый вариант и самый рациональный. Из прихожей дверей в комнаты не было -- одни проемы. Окон слишком много, и все большие. В каждой из комнат имелась дверь на балкон, а в одной даже две -- на два балкона. Какой кошмар!
В загерметизированной комнате рекомендовалось иметь запас продуктов и питья: на случай, если все вокруг будет заражено газами. Наши мыслящие мужчины нашли выход. Все места жизнеобеспечения должны войти в убежище. Выбор пал на прихожую, из которой можно попасть и в кухню, и в совмещенный санузел.
Какое мы проявили легкомыслие, долго обдумывая экономичный вариант. Какими мы оказались желторотыми потребителями капиталистического рынка. Мы знали его закон "спрос определяет предложение" и не сомневались, что, если нам нужна пленка, то она есть. Но был еще такой фактор, как цены, и с ценами творились чудеса. Володя обкатал на своем "туристе" все магазины городя и вернулся унылый с пустыми руками. Еще несколько дней назад знакомые покупали пленку по дешевке -- полтинник за метр. Сегодня она стоила в шесть раз дороже -- по трояку.
-- Что делать? -- сказали мы. -- Бери. Завтра запросят еще больше.
За работу взялись всей семьей. Разбились на бригады. Женщины работали вместе. Длиннющий рулон раскатали на каменном полу, вдвоем опустились на колени -- отмерить, отрезать.
-- У тебя длиннее.
-- Нет, у тебя.
Острота ситуации вышибла из нас понятие об эффекте перспективы.
-- О чем ты говоришь? У меня прекрасный глазомер! Первый отрезок получился отнюдь не прямоугольным.
-- Ничего, подклеим. -- Пленки все-таки купили с запасом.
Готовый отрезок скатываем в рулон и пытаемся приладить к дверному косяку.
-- Аля, смотри, где выше.
-- Левый край надо опустить. -- Не может быть. На, подержи, а я сама посмотрю.
Наоборот, правый. Нет, нет, не так много. Теперь подними.
Приклеиваем верхний край пленки и отпускаем рулон Пленка, разматываясь, стремительно спадает вниз. О, ужас! Нижний правый угол проема открыт.
Подходит Володя. Он уже успел оклеить два окна и, понятно, не доволен нашей работой. Досадливо отстраняет женщин от стратегического объекта.
-- Идите на кухню. Там маленькие окошки. Потом и женщины научились делать эту работу хорошо и быстро. Мы успевали надеть противогазы и заклеить двери в короткий миг между ревом сирени и свистом снаряда -- пока снаряд летел.
Ультиматум не подействовал. Саддаму хотелось поразмяться. Американские летчики предоставили ему эту возможность. Американские бомбы обрушились на Ирак. В ответ на Израиль полетели иракские скады. Но, Боже, это были снаряды, сделанные в стране, где мы родились, жили, работали. Мы стреляли сами по себе.
-- Нам возвращается наш подоходный налог, -- горько шутили олимы.
Подоходный налог, который регулярно вычитали из нашей зарплаты, казалось, бесследно исчезал в безразмерной глотке военного бюджета. Теперь он зримо и весомо нам возвращался.
Мы ложились спать, не раздеваясь, в советских спортивных костюмах. Это спасало и от холода. По зову первой сирены мы вскочили в наше убежище, натянули противогазы, говорили друг другу:
-- Проверь, проверь Работает?
Ах, какие мы были красивые в этих масках, а Аля еще и в заячьей шапке, в которой муж уезжал из холодной декабрьской Москвы. Мы не разрешали ей снимать эту шапку: вдруг обрушится стена, все же удар будет меньшим.
Володя сел на стул и взял на колени Алю. Позже он признался:
-- Я никогда не смогу забыть, как она дрожала. Самым страшным был первый свист снаряда и грохот первого взрыва Казалось -- снаряд упал рядом. Потом -ничего, мы немного привыкли.
Первые две или три тревожные ночи мы ютились на трех квадратных метрах прихожей. В нашем распоряжении был телефон, кухня с холодильником и свежевскипяченной водой в китайском термосе, туалет. Перед тем, как перекрыть вход в комнату, мы включали старенький ципорин телевизор и на отдалении вслушивались в непонятные ивритские слова, ожидая отбоя. Долго сидеть на колченогих стульях было неудобно да и холодно, хотя со второй ночи мы успевали прихватить с собой пледы.
-- Кто его знает, -- сказал Володя, -- сколько это еще продлится. Не похоже, что война закончится завтра.
Сколько еще нам придется вот так бескомфортно коротать ночи? Надо что-то придумать. На то у нас есть мыслящие мужчины. Они вынесли решение расширить зону обитания на одну комнату. Володя опять поехал за пленкой. Она стоила уже три с полтиной за метр. А клейкая лента продавалась по цене грамма золотого лома -- шесть пятьдесят рулончик. Ленты нам требовалось много: каждый вечер мы заклеивали, а каждое утро отклеивали входные двери. Черт с ним, война требует жертв. Мы уже не считали потери.
Сначала поселились в комнате Ирины, как в солдатской казарме. Четверым нашлось место для ожидания сигнала тревоги в горизонтальном положении. А я не ложилась -- не могла. Сидела в большом, старом, но довольно удобном кресле, укутавшись в плед, и слушала голос эфира. У нас уже был старенький приемник, он был настроен на волну, где могла прозвучать сирена. Я боялась, что спящие, мы не услышим сигнала тревоги.
-- Что за глупости, -- говорила Ирина. Ложись спать. Ты же видишь, мы просыпаемся моментально.
Ко всему привыкаешь, даже к тревоге. Если спать, то только в своей постели, в постели, которая сейчас -- моя. Мы оклеиваем все проемы и на нашей с мужем территории. Теперь "загерметизированной комнатой" стала вся наша нелепая неустроенная съемная квартира. До такого, наверное, еще не додумался никто.
-- Дай нам время, -- сказал муж, -- мы загерметизируем весь город.
Иногда по вечерам мы выходили из дома: прогуляться, пока не завыла сирена. Город был пуст. Днем люди еще ходили по делам, на работу, в магазины, а с наступлением сумерек заклеивались дома, и было дико и тревожно на пустынных улицах.
А потом прозвучал последний отбой, мы содрали пленку с дверей и окон. Она с треском отрывалась вместе с белой блестящей краской. Нам было наплевать. Мы распахнули все настежь, вымыли до блеска стекла и вдохнули свежий воздух.
Наступил Пурим, самый веселый и шумный праздник в Израиле. Праздник, когда в непьющем Израиле не только можно, но и нужно пить спиртное.
...Странное течение мыслей. Я писала о трудных наших буднях и вдруг рассказала, как мы пережили Бурю в пустыне. Но может, как раз и нет, не странно. То был короткий -- в месяц с небольшим -- миг напряжения. А жизнь продолжается, и напряжение не спадает. III
-- Слушай, -- сказала я, -- я хочу узнать эту страну.
-- Я тоже, -- услышала в ответ.
Но как же ее узнать? Успеем ли мы съесть пуд соли? Нам осталось не так-то много. Надо приезжать молодыми.
Никто не знает, сколько ему осталось. Всякий пуд начинается со щепотки.
На той земле, где мы родились и которую оставили, чтобы обрести свою исконную родину, на той земле мы любили ходить пешком. Пешком -- лесными тропами, вдоль рек, напрямик через степь (Господи, какие запахи в степи!). Любили ходить в горы. С палаткой и тяжелым рюкзаком за плечами.
Мы еще не знали да и сейчас не знаем, можно ли ходить по Израилю пешком, учитывая интифаду. Но неистребимое это желание -- узнавать окружающую тебя землю лицом к лицу, наощупь, а не из окна автобуса -- погнало нас сразу же по соседним городкам.
Городки были славные, ухоженные, более ухоженные, чем наш, плоские, прилегающие к морю, а наш -- в стороне от моря и взбирается в гору, равнинный только при въезде, у главной магистрали. Соседние городки были больше похожи на европейские: пошире улицы, среди улиц разбиты газоны, старых обшарпанных домов меньше, чем у нас. Мы иногда спрашивали себя: может, надо перебраться? Какая разница, где платить за съемную квартиру? Но никуда мы не перебрались, пообвыкли и даже стали считать, что наше -- лучше всех. В самом деле, гористый рельеф и обилие неухоженной зелени делают наш городок экзотичнее.
