Юрий Буйда - Кёнигсберг
По пути к киоску Ссан Ссанны он только раз открыл рот:
- Ты говоришь, что подсудимый этот даже не захрипел?
- Ни звука. Только хрустнуло что-то.
Заказав четыре пива, мы пристроились за столиком, который лучше других был освещен уличными фонарями. Конь достал из кармана бутылку водки, из другого - химический карандаш, лизнул свою жуткую ладонищу и написал: "Он сюда явится". Я машинально кивнул, боязливо поглядывая на поллитровку. Гена покачал головой:
- Не-ет, брат, сегодня мы с тобой будем говорить на отвлеченные темы, что в переводе на русский означает...
- Напьемся, - мрачно завершил я его тираду. - Я ж не против. Но при условии, что за героя нашего мы пить не будем. Не надо ему почестей и чести, Гена, - что случилось, то и случилось. Не литературь.
Он кивнул.
Первую мы выпили молча и не чокаясь, как на поминках.
- Знаешь, какие дела в основном рассматриваются в судах? - начал Конь, задумчиво жуя корку хлеба, посыпанную серой солью. - Девяносто девять с половиной процентов - мелкие хищения да драки. За весь прошлый год по области - шесть убийств, четыре изнасилования, одно разбойное нападение. На самом деле, конечно, чуть больше, статистику правят, и ты знаешь - кто и почему, но не сильно правят. И вот на твоих глазах серая статистика...
- Мглистая, дымная, серная, - вставил я.
- ...превращается в ад кромешный. Преступник зарезан в зале суда. Милиционер в обмороке, другой - намочил в штаны. И судья хохочет, как какая-нибудь второсортная оперная дьяволесса. Преступник же, поймав на миг судьбу за узду, дышит где хочет, и в эти мгновения он - прав, черт возьми, а мы со своим правом - не правы. Но ведь это мгновения! Разумеется, незабываемые и все такое прочее. Я понимаю, почему ты не хочешь поднимать тост за Сороку. И я понимаю, почему мы с тобой не в силах его осудить. С одной стороны, случился фарс в аду на смех всем чертям, а с другой настоящая трагедия. Количество перешло в качество. И самое удивительное во всей этой истории - свершилась юстиция в том виде и смысле, который нам достался от предков, из темного прошлого. В прошлое не плюют. Тому, кто плюнет прошлому в лицо, оно плюнет в могилу. - Он запнулся, вытаращился: Ты почему не записываешь, брат?
К нам подошел Старина Питер в бескозырке без ленточек. Сгорбленный, руки в карманах черного бушлата, он смотрел то на водку, то на Коня.
- Как служба? - заискивающе поинтересовался он. - Греетесь?
- У тебя стакан с собой? - деловито осведомился Конь. - Давай налью и сваливай. Ага?
Питер выхватил замызганный граненый стакан, с которым никогда не расставался, и Конь не глядя плеснул ему водки.
- Зараза. Забыл... а, нет! Мы же не о героях, правда?
Я кивнул.
- Я понял, что происходит, - сказал Конь. - Андрей сейчас чувствует себя новобрачным. Женихом смерти пред лицом Господа. В высях горних тихо и спокойно, темно и хладно, и перед алтарем лишь двое, он и она, а Он, - Гена ткнул пальцем вверх, не сводя с меня взгляда, - присутствует всем весом своего отсутствия. Ну не явится же Он им - не по чину. Однако они знают, что Он здесь, и ждут лишь знака, чтобы сочетаться узами и распахнуть дверь в спальню, каких на земле не бывает...
- Могил-то? - Я усмехнулся. - Хотя, конечно, могила - это уже не земля. Это что-то третье.
- Третье состояние души, - торжественно подхватил Конь. - Ни жив ни мертв. Вот что чувствует он. И не может - и ни за что не захочет уже остановиться: назвался груздем - продолжай лечиться. А?
- Резонно. - Я выпил третий стакан. - Можешь еще разок свою ладонь лизнуть?
Конь лизнул и протянул мне карандаш. Я написал: "Он здесь".
И пока Гена шарил взглядом по толпе, я смотрел на окна Веры Давыдовны. Они были темны. Неужели одна в темноте? Скорее - у дочери, которая жила с мужем где-то в районе Военно-инженерного училища.
- Они тоже тут, - тихо сказал Конь. - Ментура.
Я очнулся.
Из подъехавших с трех сторон джипов высыпали милиционеры в толстых куртках, но не успели они приблизиться к толпе, как грохнул выстрел. Десятка два мужчин, бросая недопитое пиво, кинулись врассыпную, оставив на ярко освещенном месте - у столика близ киоска - лишь одного человека в долгополом плаще. Правая рука его была вытянута в сторону милиционеров, которые прятались за машинами.
- Сорока! - раздался голос из мегафона. - Бросьте оружие и поднимите руки над головой! Высоко над головой! Предупреждаю: иначе мы будем стрелять!
- Больше у меня ничего нет! - закричал Сорока. - Я не бессмертен!
Кто-то громко выругался.
Андрей - лицо его в свете фонарей было лиловатым - выстрелил на голос, и тотчас в ответ защелкали пистолеты.
Сорока уронил обрез и пошатнулся.
Мы с Конем сидели враскоряку под столом.
- Mop up!2 - выдохнул я.
И тотчас раздался последний выстрел.
Сорока упал боком и скатился с асфальтового пригорка на тротуар. В киоске визжала Ссан Ссанна. Милиционеры вышли из-за машин и медленно двинулись к телу.
- Быстро! - сказал Конь. - Пошли!
Мы бросились через улицу к кочегарке, нырнули в подвал, пробежали через пустой и слабо освещенный зал бойлерной, где кисло пахло горелым углем, и через незапертую дверь ворвались в душевую. Остановились лишь в коридоре. Переглянулись.
- Только не в комнату, - сказал я. - Деньги при тебе? Хотя, черт, уже поздно! Где теперь достанешь? В ресторане если, а?
- Не достать? - сказал Конь. - Я знаю Ари! Ты не знаешь, а я знаю. У него есть все, и он добрый человек. Итак, в стихию вольную!
7
Таксист за десять минут довез нас до площади у Южного вокзала, где под боком у павильона похоронных принадлежностей стояла будка единственного на весь город холодного сапожника - Ари. Это был маленький армянин со смоляными коленями и лицом, будто вылепленным из сырой глины. Даже клочковатые брови его казались кусочками засохшей глины.
Мы поздоровались. Конь молча отсчитал деньги, и армянин выдал нам две бутылки водки.
- Сколько лет прошу его: продай картинку, а не продает, - сказал Конь, тыча пальцем в изображение Джоконды, вырезанное из "Огонька" и прикнопленное к стене за спиной сапожника. - В цене не сходимся. - Он одним движением отвернул пробку и глотнул из горлышка. Протянул мне. Я попытался повторить эту манипуляцию, и мне это удалось со второй попытки. - Тридцать копеек, Ари.
Армянин поднял свои глиняные веки и посмотрел на него укоризненно:
- Это же Мона Лиза, Гена, кисти великого Леонардо да Винчи. - Он вздохнул: - Пятьдесят.
- Да весь тот сраный журнал, из которого ты выдрал эту мазню, столько не стоит! - закричал Конь.
- Это - красота, Саша, - не повышая голоса, возразил Ари. - Пятьдесят копеек. И убери бутылку - мусора на горизонте.
Мы спрятали бутылки в карманы и поплелись пешком в сторону центра. Конь бурчал что-то себе под нос.
- Хочется этого, - вдруг сказал он, останавливая меня на эстакадном мосту через Преголю. - Почему, Борис? Я деревенский парень, который всю жизнь ссал с крыльца во двор, а первой моей бабой была сеструха. Двоюродная, правда, - уточнил он не особенно убедительным голосом. - Но ведь хочется! Угадай - чего.
Я кивнул.
- А как звали коня Александра Македонского - Буцефал, Цеденбал или...
- Задолбал! - закричал Конь во весь голос. - Я про Ари и Джоконду. Ты понял теперь, почему я люблю эту жизнь, а не ту, я Ари люблю, и тебя, и Джоконду за тридцать копеек и не хочу быть женихом и пить за героев, даже если они нас с тобой возвышают хрен знает куда? Понял? Это и есть моя юстиция, моп ее мать!
- Да. Пойдем-ка отсюда.
8
Всю вторую половину декабря мы с Конем по ночам разгружали пароходы в торговом порту, а днем сдавали зачеты, поэтому ходили слегка очумелые. Мы зарабатывали деньги, чтобы встретить Новый год в лучшем ресторане города, где когда-то возвращавшиеся из десятимесячных походов китобои прикуривали от сторублевок и пили шампанское, закусывая его обмокнутыми в сахар розами. После расформирования китобойных флотилий знаменитые гарпунеры подались кто куда, но в большинстве своем поспивались и оказались среди бичей, появлявшихся иногда у киоска Ссан Ссанны.
За несколько дней до праздника меня разыскала Катя с поручением от матушки:
- Вера Давыдовна хотела бы встретить Новый год с вами. Будем только мы с Павликом, мама и вы. То есть вы с другом, - безжалостно уточнила она. Он всегда носит золотое кольцо в ухе?
- Он родился с этим кольцом в зубах, вот и приходится носить его в ухе. Каждая его мысль стоит столько же, сколько кольцо.
- И столько же весит? - Она улыбнулась, показав красивые желтые зубки. - Значит, договорились.
Катя ушла, пританцовывая на высоких каблуках, а я закурил у окна в коридоре и сказал себе, что, если эта дрожь внутри не уляжется, к Новому году у меня случится приступ пляски Святого Витта...
В полдень тридцать первого, подремав после тяжелой ночи в порту (разгружали химудобрения в мешках), приняв душ и побывав в лучшей парикмахерской, надев лучшие костюмы-тройки и повязав свежие галстуки, два лучших в этом мире парня, то есть мы с Конем, отправились перекусить в лучший ресторан, поскольку до урочного часа - девяти вечера - нам просто нечем было заняться. В кармашек жилета я сунул часы-луковицу - настоящий Павел Буре чистого серебра, полученный моим дедом в 1915 году за отличную стрельбу из рук генерала Брусилова.