Федор Кнорре - Утро
Обоим хотелось вспоминать о чем-нибудь совместно пережитом, задушевном. Хотелось каждую фразу начинать со слов: "А помните?.."
Но знакомы они были все-таки очень недавно, так что материала для общих воспоминаний было маловато.
- А помните, - все-таки спросила Ирина, - как мы в оперетте вместе были? Мне ребята ведь передали, что вы для чего-то два билета взяли. Я сидела, ждала и все думала: с кем это вы придете? Так и думала, что с какой-нибудь девушкой.
- У меня... девушка? У меня? - с возмущением воскликнул Сережа и вдруг совсем другим тоном твердо добавил: - Ведь вы же знаете.
Начиная вдруг волноваться, Ирина пристально вглядывалась прямо перед собой в темноту, не оборачиваясь, напряженно хмуря брови. Потом сурово проговорила:
- Ничего я не знаю.
- Знаете, - настойчиво повторил Сережа.
Она, быстро полуобернувшись, мельком заглянула ему в лицо и снова упорно уставилась в темноту, но, перестав хмурить брови, сказала:
- Ну, немножко знаю.
- Немножко? - горько повторил Сережа. - Вы про это можете сказать "немножко"?
- Я не сказала, что "немножко". Я сказала, что знаю немножко. - Ирина легко положила руку поверх его руки, лежавшей на перилах, и вдруг со странным любопытством быстро спросила: - А разве правда... очень?
- Ирина!.. - не то умоляющим, не то угрожающим голосом тихо проговорил Сережа. - Пускай вы рассердитесь, пускай вам это не нравится...
- Нравится, - перебивая его, сказала Ирина и вдруг, крепко и коротко сжав его руку, лежавшую на поручнях, быстро пошла, почти побежала к двери, обернулась, проговорила: - Спокойной ночи, Сережа, - и исчезла.
Сережа простоял некоторое время не двигаясь, потом пробрался, стараясь ни с кем не встретиться, к себе в каюту и лег. Руку, которую она пожала, он осторожно положил поверх одеяла к себе на грудь. Полежав так некоторое время, он поднес ее к лицу и провел тыльной стороной по щеке, ощущая еле уловимый запах.
Уже засыпая, он все еще чувствовал теплоту руки, лежавшей у него на груди.
Вечером следующего дня Сережа сидел в полном одиночестве на палубе и думал о том, как это правильно кто-то подметил, что человеческая жизнь течет волнообразно. После хорошего бывает обязательно плохое, после удачи обязательно какая-нибудь неприятность, и так далее. Конечно, правильно. Вчера было так все хорошо, когда она пожала ему руку и так хорошо разговаривала, а вот сегодня уже все переменилось и стало плохо. Ничего не осталось от его вчерашней радости.
Всего час назад, когда он чувствовал себя еще на гребне волны, он подошел к Ирине, разговаривавшей с третьим помощником. Она спрашивала помощника о чем-то, и тот ответил:
- В четыре часа утра.
Тогда она досадливо сморщилась и сказала:
- В такую рань? Ну, ничего не поделаешь.
Сережа сразу понял, что разговор шел о времени прибытия в то самое Сумароково, приближения которого он ждал с противным замиранием сердца, как человек может ждать решающего экзамена, когда половина билетов ему незнакома.
Немного позже он видел через открытую дверь их каюты, как она тщательно и неторопливо гладила себе белое в больших синих кружочках платье, готовясь приодеться, чтобы сойти на берег.
Агния и Валя сидели рядом, и по их оживленным, заинтересованным лицам Сережа догадался, что разговор идет у них о предстоящей встрече Ирины с Сушкиным.
- ...это правда, даже очень любит. Вася всегда меня любил, - говорила Ирина, и Сережу резнуло выражение, с каким она говорила эти слова: самоуверенное и как будто самодовольное.
- Ну, ну? - со снисходительным интересом спрашивала Агния. - А ты?
Ирина склонила голову к плечу, не переставая внимательно гладить, и, задумчиво улыбнувшись, протянула:
- Ведь мы сперва ребятишки были с ним... а после привязались... А теперь с прошлого года я его не видела, даже представить себе его не могу, какой он, Вася...
Нечаянно подслушав разговор, Сережа, багровея от стыда, ушел на самый дальний от каюты конец парохода и сел в темном углу, раздумывая о волнообразном движении жизни, мечтая о разных несбыточных выходах из положения, вроде того, что вдруг Ирина подойдет к нему и скажет, что Сушкин ей все равно что брат, а любит она одного Сережу... или что утром она вернется с берега заплаканная и скажет: "А бедный Вася скончался от гриппа..."
Но Ирина не приходила. Часа через два разыскала его Агния.
- Вот, здравствуйте, - сказала она, останавливаясь около Сережи. Сидит тут один, впотьмах. Идемте в нашу компанию.
Сережа сказал, что ему не хочется.
- Почему же все хотелось, а теперь вдруг расхотелось?
С внезапно прорвавшейся обидой Сережа выпалил:
- Она там платье наглаживает. Чего мне туда идти?
- Не ходить же ей в мятом, - усмехаясь, сказала Агния.
- Ничего, - сжимая зубы, с мстительным отчаянием сказал Сережа. Ходила не в мятом, в обыкновенном. А теперь понадобилось с шариками...
Агния улыбнулась своим жестким ртом и мечтательно сказала:
- Была бы я мужчиной, не сидела бы я тут в потемках. Если вы любите, так возьмите да и не пускайте ее на берег сходить. А не то что надуться и в угол запрятаться.
- Как это - не пускать? За руку, что ли, я ее держать буду?
- А что ж? Можно и за руку.
- Нет уж, не стану я за руку... - презрительно сказал Сережа, подумал минутку и тихо добавил: - Да у нее и характер не тот, чтобы за руку удержать...
Он не мог заснуть почти всю ночь, а едва заснул, как проснулся от тревожного ощущения, что происходит что-то нехорошее и тревожное.
Только начинало светать. Было тихо, потому что машины не работали. Теплоход стоял у пристани. С дебаркадера доносились сонные перекликающиеся голоса и слышались торопливые шаги по трапу.
Сережа сразу догадался, что это и есть та пристань, около которой расположено Сумароково. Заложив руки за голову, он уперся глазами в потолок и так пролежал все время часовой остановки, каждую минуту представляя себе, как Ирина в своем платье с кружочками поспешно проходит по трапу, выходит на берег... Стучит в дверь... Выбегает Вася Сушкин, и этот Вася вовсе не смешной дурачок Бубликов, а нагло красивый парень, с приторно нежным теноровым голосом. И сейчас он, может быть, играет на скрипке, которую она привезла, какую-то, тоже пошлую, но привлекательную мелодию, и она слушает, слушает... А потом они разговаривают, не могут наговориться... И весело смеются оба, когда она начинает рассказывать про Сережу...
Ненависть его к Сушкину все прибывала, и, странное дело, ненавидя его, думая о нем с отвращением и гадливостью, Сережа представлял себе его все более красивым, интересным, умным и ненавидел его за это еще больше, начиная проникаться уверенностью, что по сравнению с Сушкиным сам-то он совершенно тусклое, бесцветное существо...
Наконец раздался гудок. Заработали машины, каюта начала знакомо тихонько подрагивать. Все кончилось. Теперь, наверное, уже все выяснено, решено...
Когда утром Сережа вышел к завтраку в кают-компанию, там все было как всегда. Слепящие солнечные пятна лежали на белых скатертях, вспыхивали оранжевыми, зелеными и красными огоньками подрагивающие от легкой тряски бокалы, и занавески трепыхались на окнах, пропуская легкий ветерок с запахом луговых трав.
Скосив на Сережу глаза, мимо быстро прошла Агния, плавно неся большой поднос, уставленный маленькими сковородочками с яичницей и вазочками с салатом.
Сережа сидел спокойно, безразличный, весь еще полный своих утренних мыслей и, как ему казалось, готовый ко всему.
Агния вернулась с пустым подносом и, сметая салфеткой крошки со скатерти, тихо проговорила:
- А ведь проспала наша красавица... Васю-то своего. Всю остановку проспала.
Ирина тоже подошла, как будто для того, чтобы задернуть занавеску, и сердито сказала вполголоса:
- Что тут смешного? Проспала! Ну и дура, что проспала! Свинство, и все. - Она с досадой передернула занавеску на медных колечках, сердито посмотрела на Сережу и, продолжая хмуриться, против воли улыбнулась.
Чувствуя, как с каждым мгновением делается все легче на сердце и веселей, Сережа откинулся на спинку стула и, повернув голову, стал смотреть, как медленно уплывает назад зеленый луговой берег Волги, отделенный от парохода широкой полосой сверкающей серебряной рябью воды, и глубоко вздохнул: и какой только чудак мог это выдумать, что жизнь идет волнообразно?
Вечером в каюте у девушек потухла висевшая под потолком лампочка. Сережа заявил, что смешно по такому пустяковому делу вызывать электрика, и взялся сам посмотреть, в чем там дело.
Так как лестницы под рукой не было, он поставил на маленький столик табуретку, принесенную Ириной из кухни, и осторожно взобрался на это пошатывающееся и поскрипывающее под ним сооружение.
- Свалитесь, вот честное слово свалитесь, - с тревогой говорила Ирина, придерживая обеими руками табуретку.
Выказывая приличное мужчине полное пренебрежение к опасности, Сережа только усмехнулся. Вывинтив лампочку, он посмотрел ее на свет и бросил вниз, на подушку.
