Артем Веселый - Реки огненные
Это те самые разговорчики, которых так не любил старый боцман.
И вторым ходом шел Федотыч с шумом, руганью и свирепыми причитаньями. Шутка ли сказать, двенадцать годков боцманил старик, к лаю приохотился, ровно поп к акафистам. От самого последнего салажонка до боцмана на практике всю службу до тонкости произошел. Каждому моряку с одного погляду цену знал. Крик из него волной, а до чего прост да мягок был старик и сказать нельзя. Вторым ходом шел, стегал руганью больнее плети:
- Вставать!
Время в обрез.
Вскакивали молодые моряки, почесывались... Койки шнуровали, бросали койки в бортовые гнезда.
Пятки градом.
В умывальне фырк, харк.
Краснобаи рассказывали никогда не виденные сны.
- Кипяток готов?
- Есть!
Котелки, бачки, кружки, сухари ржаные, сахару горсть па целую артель. Только губу в кружку - сигнал на справку. Чавкать некогда, все бросай, пулей лети наверх. Прав Федотыч:
раньше вставать надо.
Пятки дробью.
Через полминуты на верхней палубе в нитку выстраивались шеренги. Перекличка гремела устоявшимися за ночь молодыми голосами.
Капитан с полуюта отзывал Федотыча от строя и морщился: ругань слышал капитан.
- Воздерживайся, старик, приказ, строго...
- ЕстьГ - кратко отвечал боцман в счет дисциплины, а самого мутило. Он долго пыхтел, сопел загогулистой трубкой в смысле несогласия.
- Ну? - опрокидывался на него капитан.
Горячую трубку в карман, руки по форме, в просмолку словам договаривал:
- Декрет декретом, Вихтор Дмитрич, а при нашем положении без крепкого слова никак невозможно... И то сказать, слово не линек, им не зашибешь. Так только, глотку пощекотать...
Капитан в свое время тоже ругаться не любил.
Сумрачный отвертывался, ломались брови, ломались в злой усмешке сжатые губы. Говорил с откусом капитан, форменная качка в душе, не иначе. Федотыч знал своего хозяина до тонкости, до последнего градуса... Вздрайки ждал...
- Службу забыл, а еще старый боцман!.. Вышибалой тебе быть, а не боцманом военного корабля! Команду распустил! Безобразие! За своих людей ты мне ответишь!
- Есть! - Федотыч мелким мигом смаргивал.
Капитан-то, Виктор Дмитрич, тяжеленько вздохнул, ровно
море переплыл, да и давай-давай чесать:
- В строю стоять не умеют. Подтянуть! Первую шеренгу левого борта на два дня оставить без берега! На полубаке вечером песню пели "Нелюдимо наше море" - запретить! Самовольная отлучка с корабля рулевых Маркова и Репина. Неделю без берега и по пяти нарядов! Почему проглядел вахтенный начальник? Расследовать и привлечь! Подробности доложить через полчаса лично... Вчера, после вечерней окатки палубы, плохо протерты колпаки вентиляторов, блеска должного нет. Недо-пусти-мо!.. Виновного наказать по своему усмотрению!
- Есть! - повернулся боцман да ходу: приказ дополнять.
Сам вернул его:
- Постой... Погоди.
Тяжелый, как падающая волна, капитан хлопнул боцмана по плечу, жадно вгляделся в его грубое, простой дубки лицо.
- Относительно ругани ты, боцман, безусловно, прав.
У меня у самого язык саднит, а все ж воздерживайся... Да-а.
Капитан вздохнул,
вздохнул Федотыч.
- Ничего не попишешь, Вихтор Дмитрич, ба-а-алынущий шторм идет, надо держаться.
- Да, дуют новые ветра. Ничего не попишешь, старик, надо держаться.
Широкой волной, буй-порывами хлестали, ветрили новые веселые ветра.
* * *
Через весь корабль гремела, катилась команда:
- Третьи и седьмые номера, стройся на левых шканцах!
- Шевелись!
- Треть, седьмые номера, на лев шканцы!..
- Подбирай пятки!..
- Треть, седьмые номера...
Бежали боцманы и старшины, начиналась разводка по работам.
Солнце на ногах,
команда на ногах,
команда верхом на корабле.
Вперегонышки: швабры, метелки, голики.
Плескался песок, опилки.
Веселое море опрокидывалось на палубу, заливало кубрик.
Глотки котлов отхаркивались корками накипи.
Топки фыркали перегаром, зернистой угольной золой.
Всхлипывали турбины.
Ходили лебедки, опрокидывая кадки шлаку в бортовые горловины.
Крик дождем,
руг градом,
работа ливнем.
Солнце горячими крыльями билось в мокрую палубу, щекотало грязные пятки, смехом кувыркалось солнце в надраенной до жару медной арматуре и поручнях.
Руки ребячьи, а хваткие, артельные. Глаза - паруса, налитые ветрами.
Глотка у Федотыча о-го-го:
- Давай-давай, живо, ребятишки!.. Бегай!.. Брыкин, бего-о-ом!
Глядеть тошно, когда в самую горячку какой-нибудь раззява шагом идет и брюхо распустит, ровно на прогулке. Башку оторвать сукиному сыну, службы не любит.
- Вега-а-ай!..
Такое у Федотыча занятие, никому из команды ни минуты покоя не дать, всем дело найти. Гонять и гонять с утра до ночи, чтоб из людского киселя настоящих моряков сделать, на то он и старший боцман.
В проворных руках сигналистов плескались разноцветные флажки. В утробе кораблиной молодые моряки под присмотром инструкторов моторы перебирали, знакомились с деталями машин.
По капитанскому мостику бегал старший помощник: маленький, визгливый, цепкий. Брось в тысячную толпу, сразу узнаешь - военный. Выправка, посадка головы, корпус - орел.
Привычка кричать с детства осталась, да и положение обязывало: какой же это к черту помощник, если кричать не умеет?
Старпом сердит: вчера спуск флага вместо обычных шести отнял тридцать секунд. Позор, черт знает что, скоты! Старпом угнетен, старпом удручен, он любит точность и свой корабДь, Плохо спал, до завтрака не дотронулся - в чувствах расстройка.
Перегнувшись с мостика, он кричал на полубак, в визге злость жег.
- Не плевать!.. На борту не виснуть!.. Ходи веселей!.. Назаренко, два наряда!..
На полубаке, на разостланном брезенте, чтоб палубу не вывозить, разметались сменившиеся с вахты кочегары. Солнце лизало их шкуры, пропыленные угольной пылью, ветер продувал легкие. Кочегары с мрачным весельем поглядывали на мостик и переговаривались вполголоса:
- Лай, лай, зарабатывай хлеб советский.
- Злой что-то нынче...
- Он добрым никогда и не был.
- Держись, палубные, загоняет.
- И чего, сука, орать любит?
- Дворянин, да к тому еще и юнкер, аль не видал анкету-то?
- Аа-а...
- Оно и похоже...
Шлюпки на рейде в голубом плеске: гребное ученье. В такт команде размеренно падали весла, откидывались гребцы,
- Весла!
- По разделеньям, не спеши!
- На во-ду! Раз, два!..
- Раз, два!..
- Навались!..
- Оба табань!..
- Суши весла!..
- Шабаш!..
- Запевай!..
Загребные заводят:
Во, тече течет река-а-а-а,
С речки до-о-о-о-о по-то-ка
За де-евочкой матрос
Гонится-а а-а да-ле-ко.
Гремела сотня глоток:
Год проше е-ол, и дочь иде-е-о-о-т
К матери у-ны-ло,
На рука-а-ах у ней леж-ит
Матросе-о-о-о-нок ми-лый.ц
Море качелилось,
песня качелилась,
качелились блесткие крики чаек.
* * *
Зу-зу-зу-зу!.. Зу-зу-зу-у!..
Сигнал на купанье.
Команда по борту.
Федотыч бодрит левофланговых:
- Гляди, не робей... Воды не бояться, не огонь.. Казенное брюхо береги... Снорови головой, руками вперед!
- Есть!
Боцман руку на отлет:
- См-и-ирна!
Шеренга замерла.
- Делай, раз!
Рубахи на палубу.
- Два!
На палубе штаны.
- Три!
Лятки за борт.
В пене, в брызгах сбитые загаром тела Горячие брызги глаз. Пеной, брызгами крики.
На борту Федотыч махал руками, кричал, его никто не
слушал.
- Го-го-то-го-го-го-го-го-о-о-о-о-о!..
* * *
В обеденном супе редкая дробь крупы и ребра селедочьи.
На второе - по ложке пшена. Выручали ржаные сухари.
- коротко выговаривал оглушенный казарменной жизнью комсомолец Иванюк.
- Ладит, да не дудит, - отзывался какой-нибудь посмелее.
Никогда не наедающийся Закроев мрачно гудел ругательства.
- Закроев, ты же в комиссии по борьбе с руганью г
- А ну их...
Поюворят так-то, да и ладно.
В послеобеденный час отдыха или по вечерам набивались в красный уголок, потрошили газеты, библиотекаря и буржуазию всего мира.
На полуюте - кольца, гантели, русско-французская. Заливались балалайки. Ревел хоровой кружок.
Динь-ом... Динь-ом...
Зацветали корабли огнями. Спать полагалось семь часов и ни минуты больше. Ночью в кубриках и по палубе молодые моряки метались во сне, сонно бормотали:
- Эжектора... Трубопроводы... Клапаны... Магнитное поле...
Контргайка... Товарищи градусы...
7
Ходовые, деловые Мишка с Ванькой, не шпана какая-нибудь. Широкой программы ребятки. Оторвыши разинские, верно. И отчаянность обожают, тоже верно.
Матрос... Слово одно чего стоит! Надо фасон держать. Да и то сказать, бывало, отчаянность не ставилась в укор. Все прикрывал наган и слово простое, как буханка хлеба. Это в наше растаковское времячко телячья кротость в почете. В почете аршин, рубль да язык с локоть. Никогда, никогда не понять этого Мишке с Ванькой, не на тех дрожжах заквашены.
