Николай Каронин-Петропавловский - Братья
— Отчего бросилъ? — спрашивали у него пріятели. Иванъ качалъ головой, конфузился. Разговоръ ему былъ непріятенъ. Каждое слово надо было вытягивать изъ него силой. Онъ делался упрямъ.
— Неспособно, — возражалъ онъ.
— Эдакое-то дело! Какъ неспособно?
— Такъ. Неподходяще.
— Да отчего? Барыша нетъ?
— Какъ барыша нетъ! Барышъ прямо руками загребай. Верно.
— Такъ что же ты?
Иванъ задумался.
— Проторговался?
— Карахтеру нетъ, — проговорилъ онъ загадочно. Такъ ничего и не добились отъ него.
Петръ скоро увиделъ, что его брату наскучила выдуманная имъ промышленность; онъ еще больше сталъ злобиться на него, пересталъ его совсемъ слушаться и старался ускорить разделъ. «Пустая башка» — единственное названіе, которое съ той поры онъ сталъ давать Ивану, прямо въ глаза высказывая, что онъ не хочетъ больше работать на дураковъ, а этимъ именемъ Петръ называлъ всехъ своихъ односельцевъ, исключая людей, за которыми онъ признавалъ умъ, потому что они, подобно ему, обладали шишкой пріобретательности. Ни малейшей привязанности къ своей деревне изъ которой онъ готовъ былъ въ каждую данную минуту выйти, у него не существовало; мірскому одобренію онъ не придавалъ никакой цены; день, когда онъ пустилъ срамъ на свой прародительскій умъ, насталъ очень скоро, и разделъ произошелъ быстрее, чемъ даже онъ ожидалъ.
Въ этотъ день дворъ братьевъ Сизовыхъ представлялъ зрелище разрушенія и вражды; валялись неприбранными телеги, сани, кадушки, корыта, но все эти предметы делились на две кучи, изъ которымъ одна оставалась за братомъ Иваномъ, другая отходила къ брату Петру. Надъ дворомъ то и дело поднималась пыль, слышался трескъ. Самый разделъ происходилъ молча. Петръ ходилъ по всемъ закоулкамъ и каждую вещь осматривалъ подозрительно. Иванъ ходилъ за нимъ, какъ потерянный, ходилъ и соглашался на все, что предлагалъ братъ. Онъ, видимо, съ трудомъ переносилъ зрелище разоренія и торопился покончить дело. Все хозяйство, нажитое съ такимъ трудомъ, сразу ему опостылело. Ему уже ясно представлялась картина, какъ приходятъ къ воротамъ соседи и безчисленное число разъ разспрашиваютъ его о дележке. Поэтому, въ это утро онъ не казалъ глазъ никому, чувствуя весь срамъ отвечать на соболезнующіе или насмешливые вопросы, Действительно, срамъ ему испытать пришлось. Сначала прошелъ мимо и заглянулъ во дворъ безногій солдатъ Лапинъ. Осведомился:
— Делитесь?
— А тебе какое дело? — оборвалъ Петръ.
— Я такъ… Мне чудно. Жили до сей поры въ согласіи, какъ подобаетъ единоутробнымъ…
— Да-а, единоутробные! А ты изъ какой утробы вышелъ, что пришелъ разспросы делать? Проваливай, безногая кочерыжка! — еще разъ оборвалъ Петръ любопытнаго Лапина, который поскребъ ладонью спину и удалился.
За нимъ появились другіе любопытные.
Петръ воспользовался потерянностью брата. Онъ отбиралъ себе все, что попадалось на глаза. Попалась скворечница — взялъ. Отдавая ее Микитке онъ приказалъ ему спрятать ее въ пазуху. «Можетъ, пригодится», — пояснилъ онъ. Но все-таки, несмотря на потерянную уступчивость Ивана, дело не обошлось безъ суда. Петръ возъимелъ притязаніе на лишнюю корову и свинью, — на первую потому, что онъ самъ купилъ, между темъ какъ второй онъ своими руками обрезалъ на всякій случай уши, положивъ свою метку. Ивану было все равно, только бы не видеть срамоты, но баба его возмутилась до глубины души и заявила, что она лучше даетъ выцарапать себе глаза, чемъ уступитъ корову и свинью. «Грабители! — кричала она. — Ишь что захотели! Облопаетесь!…» И она ревела, плевала въ сторону Петра и жены его, бегала по двору и безъ толку гоняла спорныхъ животныхъ изъ одного конца въ другой.
— Слышь, братъ, — сказалъ Иванъ, обращаясь къ Петру съ ужаснымъ лицомъ. — Петръ, слышь, что я скажу тебе.
— Слушаю, — возразилъ Петръ.
— Не срами насъ, уходи!
Петръ презрительно молчалъ.
— Родительскій домъ…
— Слыхали мы это!
— Помнишь, что родитель-то сказалъ? «Чтобы жить вамъ безъ сраму»… Чай, не забылъ? И уходи. Не пущай на весь міръ худой славы…
— Отдай корову и свинью, — перебилъ Петръ.
— Не дамъ, не дамъ, лучше и не суйся! — кричала Иванова баба, подступая къ Петру.
Нечего делать, пошли въ судъ, где Илья Савельевъ еще три дня тому назадъ выпилъ две косушки на счетъ Петра и съелъ при этомъ чашку капусты. Петръ былъ решительно во всемъ предусмотрительный человекъ.
Передъ дворовъ братьевъ скоро собралось множество любопытныхъ, изъ которыхъ одни просто глазели, другіе смеялись надъ Ивановой бабой, поощряя ее, все же вообще сулили Петру хорошую будущность, жалея Ивана, которому пришелъ, по всеобщему мненію, «теперича чистый капутъ». Все интересовались также вопросомъ, кому достанутся корова и свинья, которыхъ, въ качестве вещественныхъ доказательствъ, повели въ судъ баба Ивана, державшая на веревке свинью, и Петръ, ведшій корову. Онъ сверкалъ глазами на толпу, окидывая ее презрительными взглядами… Свинья ревела, влекомая Ивановой бабой; Иванова баба плакала и ругалась; толпа отпускала на счетъ действующихъ лицъ шуточки. На улице поднялся гвалтъ.
Иванъ не могъ вынести этого позора. Онъ поспешно взялъ заступъ и ушелъ въ огородъ, чтобы скрыться отъ взглядовъ соседей, чтобы не видеть самому собственнаго посрамленія. Обработка огорода когда бы подождать, — была еще ранняя весна, — но Иванъ принялся рыться въ земле. Глубоко вонзая заступъ, онъ выворачивалъ огромныя глыбы, но не чувствовалъ ихъ тяжести, не сознавая даже, что у него трещитъ спина, что онъ страшно работаетъ. Мысленно онъ былъ тамъ, на улице откуда слышался гвалтъ, смехъ и визгъ свиньи. «Повели», — думалъ онъ; тогда лопата его съ силой вонзалась въ землю, резала прутья, корни, глину… Сделавъ одну гряду, онъ принялся за другую, не чувствуя утомленія. Онъ представлялъ въ воображеніи свой дворъ, откуда доносился трескъ, где виделъ онъ безпорядокъ, разореніе, и новая гряда была кончена. «Осрамили… покойный родитель»… — думалъ Иванъ — ему казалось, что теперь нельзя будетъ показать глаза на міру — осмеютъ. И онъ продолжалъ вонзать заступъ въ землю, выворачивая пудовыя глыбы, резалъ щепы; и глыба за глыбой ложилась на гряде гряда за грядой равнялась въ рядъ… разъ, два, три, четыре… Шапка его слезла на затылокъ. Ситцевая рубаха прилипала къ мокрому телу. Руки его тряслись отъ усталости. Звенело въ ушахъ. Но онъ кончилъ весь огородъ и только тогда почувствовалъ, какъ мозжила его спина, ныли ноги, стучало въ вискахъ. Работа его успокоила. Онъ разогнулъ спину, селъ на гряду и оперся на заступъ, прислушиваясь, не слышно-ли? Но была уже ночь.
III
Большая часть избъ въ этой безлесной стороне строилась изъ особаго рода кирпичей, состряпанныхъ доморощеннымъ путемъ изъ глины и соломы, — матеріала, который летомъ впитывалъ въ себя весь дождь, а зимой весь холодъ, такъ что летомъ деревенскіе дома походили на губки, зимой на ледяныя пещеры. Заборы выкладывались изъ техъ же кирпичей, только более низшаго разряда, отчего, черезъ годъ после ихъ постановки, они представляли развалины, оставленныя после нашествія иноплеменниковъ; впрочемъ, ребятишки сверлили въ нихъ норы для своихъ игръ, где потомъ обитали воробьи и стрижи. Крыши избъ редко покрывались соломой, — что, разумеется, не надо приписывать благоразумной предусмотрительности противъ пожаровъ — почти никогда не крылись тесомъ, очень дорогимъ въ этихъ местахъ, а просто пластами земли, которая давала черезъ некоторое время произрастенія, въ виде богородской травы и ковыля, въ совокупности придававшихъ деревне очень пріятный видъ, если смотреть издалека. Но вкусъ иногихъ жителей возмущался противъ висячихъ луговъ; такіе покрывали свои обиталища камышомъ и кугой, въ видахъ двойной цели: для прикрытія жилищъ отъ непогоды и ради обладанія своеобразными водосточными трубами.
Последняя особенность относится и къ избе Петра Сизова, не успевшаго еще купить деревянную крышу, вопреки сильному желанію обладать ею. За то все остальныя части хозяйственныхъ строеній, по прошествіи съ небольшимъ года после раздела, уже получили отъ рукъ хозяина типъ, резко отличавшійся отъ прочихъ беззаботныхъ построекъ въ Березовке: оне были прочны и плотны. Изба поставлена была изъ толстыхъ сосновыхъ бревенъ, заборъ сделанъ изъ досокъ; такого же матеріала ворота съ жестяными звездами и съ массивнымъ засовомъ. Зданія постройки носили на себе тотъ же характеръ прочности и плотности, не имея ни одной дыры, которая могла бы соблазнить вора, чего Петръ Сизовъ вообще сильно боялся, или дать просторъ для любопытныхъ глазъ, соглядатайство которыхъ онъ, повидимому, терпеть не могъ. Вероятно, по темъ же чувствамъ хозяина и ворота редко отпирались, придавленныя массивнымъ засовомъ, не вошедшимъ въ обыкновеніе другихъ березовскихъ мужиковъ. Желаніе Петра исполнилось: онъ на просторе для себя и ради однехъ своихъ целей хозяйничалъ.
