Авдотья Панаева - Степная барышня
– - Зябликов…-- Я не успел договорить фамилию, как он разразился насильственным смехом.
– - Простые, простые,-- повторял он иронически,-- ха, ха, ха, вот хорошо разгадываешь людей, ха, ха, ха!
– - Ты меня удивляешь; кажется, они тебя так любят.
– - А, а, а! Так вы уж коротко познакомились. Небось жаловались на меня, избрали тебя примирителем.
– - Ты так странно отзываешься о них, что я прежде всего попрошу у тебя объяснения: что они за люди? -- серьезно сказал я.
– - Простые, очень простые. Но только не советую тебе с ними возобновлять знакомство, если ты не намерен в одно прекрасное утро очутиться женатым!
Я невольно припомнил чрезмерное радушие и угодливость Зябликовых.
– - Ты уж не успел ли влюбиться? Видишь, и в степи женщины не лишены хитрости. А какими простенькими прикидываются, чтоб заманить!
– - Неужели Феклуша притворщица? -- воскликнул я с досадою, что очень обрадовало моего друга; он, потирая руки, сказал:
– - Успела, кажется, поймать на удочку, да еще какого отчаянного волокиту!
– - Не приписывай мне этого титула, я даже кандидатом в волокиты никогда не был. Прошу тебя серьезно: скажи мне, что было между тобой и Зябликовыми?
И, позабыв просьбу Феклуши, я передал ему подробно все знакомство и даже показал записку девушки. Иван Андреич пришел в такое раздражение, что мне стало жальтего; мне показалось, что он влюблен в Феклушу и что моя откровенность слишком неуместна. Наконец я понял из отрывистых его фраз, что простодушные старички чуть было его не женили и что Феклуша самая хитрая кокетка, занимающаяся ловлею женихов.
– - Ты знаешь, как я осторожен и таки понимаю людей, но они просто приколдовали меня своею простотой. По счастью, приехал ко мне мой сосед Щеткин да и порасскажи мне про них историю.
– - Что это за история? -- с любопытством спросил я.
– - Такая, что я с этого дня ни ногой к ним.
– - Может быть, их оклеветали,-- заметил я.
– - Оклеветали! Жаль, что ты не спросил о Зябликовых у любого мужика в П***, все знают эту историю. И эти на вид простодушные старички решаются на все, чтобы ловить женихов. Да эта дочка-то похитрее своей сестрицы, она не останется в дурах! Мало того что научили ее завлекать мужчин, еще привораживают. Травки разные варят. Я тебе скажу, что в столице ты не встретишь таких людей. Будто из почета к гостю, дочку пошлют стряпать, да и угощают потом этой стряпней.
– - Но скажи мне, для чего Феклуше травы? Она и так может нравиться.
Иван Андреич пожал плечами и отвечал:
– - Пойми, что никто с ними не хочет знаться из соседей. Вот они и ловят новичков, чтобы забрать в руки прежде, чем новичок узнает эту историю…
– - Неужели ты веришь в колдовство? -- смеясь, сказал я, и мне на минуту показалось невозможным, чтоб Феклуша и ее родители были способны на подобные вещи.
Иван Андреич, разгорячась все более и более, начал рассказывать свою первую встречу с Феклушей. Они встретились у реки; она его пригласила в дом; он долго был очарован их искренним радушием; но потом ему стало подозрительно слепое доверие к нему стариков; когда же он узнал от Щеткина историю, случившуюся в их семействе, тогда… тогда он все понял!
Факты так были ясны, что я сидел повеся голову и решился уж не заезжать к Зябликовым, тем более что Феклуша мне очень нравилась.
Придя к себе в комнату, я нашел мальчишку в длинном сюртуке спящего на полу в ожидании меня. Я разбудил его и велел ему идти спать к себе, но прежде спросил его:
– - Есть у вас верховая лошадь?
– - Как же-с.
– - Так вели-ка завтра пораньше утром оседлать ее и разбуди меня.
– - Слушаю-с, я скажу дяде Прохору, чтоб он ее завтра не посылал за водой.
– - Так ты мне водовозную хочешь дать? -- спросил я, смеясь.
– - Другие нейдут. На конюшне много жеребцов, да никто на них не садится. У какие!
– - Отчего же их не попробуют оседлать?
– - Не знаю-с, барин не желает. Их редко и из конюшни-то выводят, а уж как выпустят, так просто страшно, так вот на дыбы да норовят лягнуть.
Я подивился уменью моего приятеля хозяйничать, окутался в одеяло и погасил свечу. Но комары завели такой концерт в комнате, что спать не было возможности. Я зажег свечу. Задремал я только к утру, изжаленный и окровавленный. Но сон мой был неприятен. Я видел во сне Феклушу, подсыпавшую мне что-то в питье, а потом будто я обвенчался с ней. Я проснулся весь в поту, у постели моей стоял мальчишка, повторяя однообразно:
– - Лошадь готова… лошадь готова.
Я оделся и сошел на крыльцо.
Было еще рано. Все небо покрывали серые облака, которые низко и медленно двигались; ветра не было и признаков, накрапывал мелкий дождь. После двухнедельной нестерпимой жары такое утро с отсутствием солнца обрадовало меня, и я с наслаждением вдыхал в себя влажный утренний воздух. Лошадь, подведенная к крыльцу, насмешила меня своей фигурой. Она была очень высока, с толстым животом, с выдавшимися костями; ноги передвигала, как палки. К довершению всего седло на ней было казацкое, так что, сев на нее, я очутился словно на верблюде.
– - Извольте левый повод короче держать, а то она на пристяжке иногда ходит, так и кривит голову,-- заметил мне кучер Прохор Акимыч с очень развитым туловищем и на коротеньких ножках, с важным лицом, которое почти сплошь было покрыто искрасна-черными волосами.
– - Да ходила ли она под верхом?
– - Куплена была-с для верху еще покойным барином. Стояла, стояла, а там ее в упряжь пустили, замучили. Теперь хуже всякой скотины ее мыкают. А лошадь добрая, славная такая.
И кучер ласково провел рукою по морде лошади. Не успел я выехать за околицу, как меня догнал мальчишка и вручил мне нагайку с наставлением только не бить лошадь по бедрам.
– - Почему?
– - Неравно как-нибудь зацепите за ногу, так оборони бог, этого она не любит.
– - Понесет?
– - Нет, брыкаться начнет.
– - Да ты скажи лучше все, что за ней водится, я не желаю сломать шею.
– - Ничего-с, она смирная! -- с усмешкой отвечал мальчишка.
Он говорил правду: несмотря на удары нагайкой, лошадь и не думала прибавить шагу, а плелась нога за ногу. Потеряв терпение, я стал с ожесточением бить ее и шпорить; она поскакала, но такой убийственной рысью, что я чуть не вылетел из седла и до хрипоты кричал: "птру, птру!" Вняв моему отчаянному гласу, она снова пошла шагом.
Маленькая тропинка вела к лесу,-- я ехал по ней… или, вернее, по ней шла моя лошадь, никак не желавшая повернуть на торную дорогу, куда я раз десять направлял ее. Наконец я предоставил ей полную свободу, тем охотнее, что пышные облака поднялись высоко и быстро понеслись: солнце стало нагревать, тень леса была заманчива. После нескольких бессонных ночей нервы мои были сильно возбуждены. Тихий шорох, лес, утренний воздух, пение птиц -- все действовало на душу живее обыкновенного. Я весь предался природе. Редки у человека минуты полного забвения мелочей, делающих нас рассеянными и равнодушными к лучшему в жизни. А без них, без этих мелочей, как дышится свободно, какое равновесие чувствуешь во всем своем существе, будто вновь переживаешь счастливое детство и в то же время сознаешь в себе силу человека, исполненного энергии… Все, что испытано дурного в прошедшем, тушуется какими-то радужными надеждами в будущем. Вся нежность, уцелевшая в глубине души, рвется на свободу, и вы радуетесь, что вам не нужно душить ее,-- вы посреди природы! Ничтожная травка интересует вас и получает значение в ваших глазах. Вы готовы оплакивать муравья, погибшего под вашей ногой, так дорога и прекрасна кажется вам жизнь в эти минуты!
Я находился в таком мирном настроении духа. Повод был брошен, и моя кляча шла себе, куда знала, едва передвигая ноги. Я ехал лесом довольно долго; вдруг она неожиданно прибавила шагу и повернула с тропинки в сторону; я очутился на поляне, живописно окаймленной кустарником. Мне вздумалось пройтись по траве, омытой утренним дождем, но едва я начал останавливать лошадь, как она своей убийственной рысью пустилась поперек поляны, и мы очутились у ската пригорка, внизу которого текла узенькая река, извивавшаяся прихотливыми поворотами. Раздосадованный неповиновением клячи, я позабыл наставление мальчика: ударил ее нагайкой по задним ногам и в то же мгновение полетел через голову ее вниз, цепляясь за траву, которая от дождя скользила из моих рук. Я кубарем скатился к самому краю берега и, верно бы, выкупался, но, к счастью, под руку мне попался какой-то сучок -- я ухватился за него, однако ж, несмотря на это, весь мой левый бок успел побывать в воде. Выкарабкавшись на сухое место, я проклинал свою прогулку, забыв, что минуту назад был самый счастливый человек. Моя лошадь как ни в чем не бывало пощипывала траву, стуча удилами.
– - Прохор! Ты? -- раздался женский, довольно твердый голос невдалеке от меня.
Я стал смотреть в ту сторону, откуда послышался голос; но вместо него раздался плеск воды. Я понял, что попал на свидание. Мне захотелось взглянуть на нимфу, плескавшуюся в реке, и я осторожно сделал несколько шагов.
