Максим Горький - Русские сказки
- Первый случай за всю практику, - шепчет врач. - Не знаю, как и понять...
"Что б это значило?" - думает барин, и спросил:
- Ну, как?
- Старое - всe стерлось, - ответил фон Юденфрессер.
- А вообще лицо - изменилось?
- Несомненно, только, знаете...
Доктор же утешительно говорит:
- Теперь у вас, милостивый государь, такое лицо, что хоть брюки на него надеть...
Таким оно и осталось на всю жизнь.
Морали тут нет.
VI
А другой барин любил оправдывать себя историей - как только захочется ему соврать что-нибудь, он сейчас подходящему человеку и приказывает:
- Егорка, ступай надергай фактов из истории в доказательство того, что она не повторяется, и наоборот...
Егорка - ловкий, живо надергает, барин украсится фактами, сообразно требованиям обстоятельств, и доказывает всё, что ему надобно, и неуязвим.
А был он, между прочим, крамольник - одно время все находили, что нужно быть крамольниками, и друг другу смело указывали:
- У англичан - Хабеас корпус, а у нас - циркуляры!
Очень остроумно издевались над этим различием между нациями.
Укажут и, освободясь от гражданской скорби, сядут, бывало, винтить до третьих петухов, а когда оные возгласят приход утра - барин командует:
- Егорка, дерни что-нибудь духоподъемное и отвечающее моменту!
Егорка встанет в позу и, перст подняв, многозначительно напомнит:
На святой Руси петухи поют
Скоро будет день на святой Руси!..
- Верно! - говорят господа. - Обязательно, - должен быть день...
И пойдут отдохнуть.
Хорошо. Но только вдруг народ начал беспокойно волноваться, заметил это барин, спрашивает:
- Егорка - почему народ трепещет?
А тот, с удовольствием, доносит:
- Народ хочет жить по-человечески...
Тут барин возгордился:
- Ага! Это кто ему внушил? Это - я внушил! Пятьдесят лет я и предки мои внушали, что пора нам жить почеловечески, ага?
И начал увлекаться, то и дело гоняет Егорку:
- Надергай фактов из истории аграрного движения в Европе... из Евангелия текстов, насчет равенства... из истории культуры, о происхождении собственности - живо!
Егорка - рад! Так и мечется, даже в мыле весь, все книжки раздергал, одни переплеты остались, ворохами барину разные возбудительные доказательства тащит, а барин его похваливает:
- Старайся! При конституции я тебя в редактора большой либеральной газеты посажу!
И, окончательно осмелев, лично внушает самым разумным мужикам:
- Еще, - говорит, - братья Гракхи в Риме, а потом в Англии, в Германии, во Франции... и всё это исторически необходимо! Егорка - факты!
И тотчас на фактах докажет, что всякий народ обязан желать свободы, хотя бы начальство и не желало оной.
Мужики, конечно, рады - кричат:
- Покорнейше благдарим!
Всё пошло очень хорошо, дружно, в любви христианской и взаимном доверии, только - вдруг мужики спрашивают:
- Когда уйдете?
- Куда?
- А долой?
- Откуда?
- С земли...
И смеются - вот чудак! Всё понимает, а самое простое перестал понимать.
Они - смеются, а барин - сердится...
- Позвольте, - говорит, - куда же я уйду, ежели земля - моя?
А мужики ему не верят:
- Как - твоя, ежели ты сам же говорил, что господня и что еще до Исуса Христа некоторые справедливцы знали это?
Не понимает он их, а они - его, и снова барин Егорку за бока:- Егорка, ступай надергай изо всех историй...
А тот ему довольно независимо отвечает:
- Все истории раздерганы на доказательства противного...
- Врешь, крамольник!
Однако - верно: бросился он в библиотеку, смотрит - от книжек одни корешки да пустые переплеты остались; даже вспотел он от неожиданности этой и огорченно воззвал ко предкам своим:
- И кто вас надоумил создать историю столь односторонне! Вот и наработали... эхма! Какая это история, к чёрту?
А мужики свое тянут:
- Так, - говорят, - прекрасно ты нам доказал, что уходи скорей, а то прогоним...
Егорка же окончательно мужикам передался, нос в сторону воротит и даже при встрече с барином фыркать начал:
- Хабеас корпус, туда же! Либ-берал, туда же...
Совсем плохо стало. Мужики начали песни петь и на радостях стог баринова сена но своим дворам развезли.
И вдруг - вспомнил барин, что у него еще есть кое-что в запасе: сидела на антресолях прабабушка, ожидая неминучей смерти, и была она до того стара, что все человеческие слова забыла - только одно помнит:
- Не давать...
С шестьдесят первого года ничего кроме не могла говорить.
Бросился он к ней в большом волнении чувств, припал родственно к ногам ее и взывает:
- Мать матерей, ты - живая история...
А она, конечно, бормочет:
- Не давать...
- Но - как же?
- Не давать...
- А они меня - на поток и разграбление?
- Не давать...
- А дать ли силу нежеланию моему известить губернатора?
- Не давать...
Внял он голосу истории живой и послал от лица прабабушки трогательную депешу, а сам вышел к мужикам и оповещает:
- Испугали вы старушку, и послала она за солдатами
- успокойтесь, ничего не будет, я солдат до вас не допущу!
Ну, прискакали грозные воины на лошадях, дело зимнее, лошади дорогой запотели, а тут дрожат, инеем покрылись, - стало барину лошадей жалко, и поместил он их у себя в усадьбе - поместил и говорит мужикам:
- Сенцо, которое вы у меня не совсем правильно увезли, - возвратите-ка лошадкам этим, ведь скотина - она ни в чем не виновата, верно?
Войско было голодное, поело всех петухов в деревне, и стало вокруг барина тихо. Егорка, конечно, опять на баринову сторону перекинулся, и по-прежнему барин его употребляет для истории: купил новый экземпляр и велел вымарать все факты, которые способны соблазнить на либерализм, а те, которые нельзя вымарать, приказал наполнить новым смыслом.
Егорке - что? Он ко всему способен, он даже для благонадежности порнографией начал заниматься, а все-таки осталось у него в душе светлое пятно и, марая историю за страх, - за совесть он сожалительные стиширы пишет и печатает их под псевдонимом: П. Б., что значит "побежденный борец".
О вестник утра, красный пепел!
Почто умолк твой гордый клич?
Сменил тебя - как я заметил
Угрюмый сыч.
Не хочет будущего барин,
И снова в прошлом все мы днесь...
А ты, о пепел, был зажарен
И съеден весь...
Когда нас снова к жизни взманит?
И кто нам будет утро петь?
Ах, если петухов не станет
Проспим мы ведь!
А мужики, конечно, успокоились, живут смирно и от нечего делать похабные частушки сочиняют:
Эх, мать честна!
Вот придет весна,
Малость мы поохаем
Да с голоду подохнем!
Русский народ - веселый народ...
VII
В некотором царстве, в некотором государстве жилибыли евреи обыкновенные евреи для погромов, для оклеветания и прочих государственных надобностей.
Порядок был такой: как только коренное население станет обнаруживать недовольство бытием своим - из наблюдательных за порядком пунктов, со стороны их благородий, раздается чарующий надеждами зов:
- Народ, приблизься к седалищу власти!
Народ привлечется, а они его - совращать:
- Отчего волнение?
- Ваши благородия - жевать нечего!
- А зубы есть еще?
- Маленько есть...
- Вот видите - всегда вы ухитряетесь что-нибудь да скрыть от руки начальства!
И ежели их благородия находили, что волнение усмиримо посредством окончательного выбитая зубов, то немедля прибегали к этому средству; если же видели, что это не может создать гармонии отношений, то обольстительно добивались толку:
- Чего ж вы хотите?
- Землицы бы...
Некоторые, в свирепости своего непонимания интересов государства, шли дальше и клянчили:
- Леформов бы каких-нибудь, чтобы, значит, зубья, ребры и внутренности наши считать вроде как бы нашей собственностью и зря не трогать!
Тут их благородия и начинали усовещивать:
- Эх, братцы! К чему эти мечты? "Не о хлебе едином:" - сказано, и еще сказано: "За битого двух небитых дают!"
- А они согласны?
- Кто?
- Небитые-то?
- Господи! Конечно! К нам в третьем году, после Успенья, англичане просились - вот как! Сошлите, просят, весь ваш народ куда-нибудь в Сибирь, а нас на его место посадите, мы, говорят, вам и подати аккуратно платить будем, и водку станем пить по двенадцать ведер в год на брата, и вообще. Нет, говорим, зачем же? У нас свой народ хорош, смирный, послушный, мы и с ним обойдемся. Вот что, ребята, вам бы лучше, чем волноваться зря, пойти бы да жидов потрепать, а? К чему они?
Коренное население подумает-подумает, видит - нельзя ждать никакого толка, кроме предначертанного начальством, и решается:
- Ну ин, айдати, ребя, благословясь!
Разворотят домов полсотни, перебьют несколько еврейского народу и, устав в трудах, успокоятся в желаниях, а порядок - торжествует!..
Кроме их благородий, коренного населения и евреев для отвода волнений и угашения страстей, существовали в оном государстве добрые люди, и после каждого погрома, собравшись всем своим числом - шестнадцать человек, заявляли миру письменный протест:
