Максим Горький - Русские сказки
Так он лежал и думал, и думал, и всe удивлялся своему равнодушию - не привык к этому.
И вот - понесли его на кладбище, но вдруг он чувствует: народу за гробом мало идет.
"Нет, уж это дудки! - сказал он сам себе. - Хоть я писатель и маленький, а литературу надобно уважать!"
Выглянул из гроба - действительно: провожают его - не считая родных девять человек, в том числе двое нищих и фонарщик, с лестницей на плече.
Ну, тут он совсем вознегодовал:
"Экие свиньи!"
И до того воодушевился обидой, что немедленно воскрес, незаметно выскочил из гроба, - человек он был небольшой, - забежал в парикмахерскую, сбрил усы и бороду, взял у парикмахера черненький пиджачок, с заплатой под мышкой, свой костюм ему оставил, сделал себе почтительно огорченное лицо и стал совсем как живой - узнать нельзя!
И даже, по любопытству, свойственному роду его занятий, спросил парикмахера:
- Не удивляет вас этот странный случай?
Тот только усы свои снисходительно поправил.
- Помилуйте-с, - говорит, - мы в России живем и вполне ко всему привыкли...
- Все-таки - покойник и вдруг переодевается...
- Мода времени-с! И какой вы покойник? Только по внешности, а вообще ежели взять, - дай бог всякому! Нынче живые-то куда неподвижнее держатся!
- А не очень я желтоват?
- Вполне в духе эпохи-с, как надо быть! Россия-с - всем желтенько живется...
Известно, что парикмахеры - первые льстецы и самый любезный народ на земле.
Простился с ним писатель и побежал догонять гроб, движимый живым желанием выразить в последний раз свое уважение к литературе; догнал стало провожатых десятеро, увеличился писателю почет. Встречный народ удивляется:
- Глядите-ка, как писателя-то хоронят, ай-яй!
А понимающие люди, проходя по своим делам, не без гордости думают:
"Заметно, что значение литературы всё глубже понимается страною!"
Идет писатель за своим гробом, будто поклонник литературы и друг умершего, беседует с фонарщиком.
- Знавали покойника?
- Как же! Кое-чем попользовался от него.
- Приятно слышать!
- Да. Наше дело - дешевое, воробьиное дело, где упало, там и клюй!
- Это как надо понять?
- Понимайте просто, господин.
- Просто?
- Ну, да. Конечно, ежели смотреть с точек зрения, то
- грех, однако - без жульничества никак не проживешь.
- Гм? Вы уверены?
- Обязательно так! Фонарь - как раз супротив его окна, а он каждую ночь до рассвета сиживал, ну, я фонаря и не зажигал, потому - свету из его окна вполне достаточно - стало быть, одна лампа - чистый мне доход! Полезный был человек!
Так, мирно беседуя то с тем, то с другим, дошел писатель до кладбища, а там пришлось ему речь говорить о себе, потому что у всех провожатых в тот день зубы болели, - ведь дело было в России, а там у каждого всегда что-нибудь ноет да болит.
Недурную сказал речь, в одной газете его похвалили даже:
"Кто-то из публики, напомнивший нам по внешнему облику человека сцены, произнес над могилой теплую и трогательную речь. Хотя в ней он, на наш взгляд, несомненно переоценил и преувеличил более чем скромные заслуги покойника, писателя старой школы, не употреблявшего усилий отделаться от ее всем надоевших недостатков - наивного дидактизма и пресловутой "гражданственности", - тем не менее, речь была сказана с чувством несомненной любви к слову".
А когда всё - честь честью - кончилось, писатель лег в домовину и подумал, вполне удовлетворенный:
"Ну, вот и готово, и очень всё хорошо вышло, достойно, как и следует!"
Тут он совсем умер.
Вот как надо уважать свое дело, хотя бы это была и литература!
V
А то - жил-был один барин, прожил он с лишком полжизни и вдруг почувствовал, что чего-то ему не хватает - очень встревожился.
Щупает себя - будто всё цело и на месте, а живот даже в излишке; посмотрит в зеркало - нос, глаза, уши и всe прочее, что полагается иметь серьезному человеку, - есть; пересчитает пальцы на руках - десять, на ногах - тоже десять, а все-таки чего-то нет!
- Что за оказия?
Спрашивает супругу:
- А как ты думаешь, Митродора, у меня всe в порядке?
Она уверенно говорит:
- Всё!
- А мне иногда кажется...
Как женщина религиозная, она советует:
- Если кажется - прочитай мысленно "Да воскреснет бог и расточатся врази его"...
Друзей исподволь пытает о том же, друзья отвечают нечленораздельно, а смотрят - подозрительно, как бы предполагая в нем нечто вполне достойное строгого осуждения.
"Что такое?" - думает барин в унынии.
Стал вспоминать прошлое - как будто всё в порядке: и социалистом был, и молодежь возмущал, а потом ото всего отрекся и давно уже собственные посевы своими же ногами усердно топчет. Вообще - жил как все, сообразно настроению времени и внушениям его.
Думал-думал и вдруг - нашел:
"Господи! Да у меня же национального лица нет!"
Бросился к зеркалу - действительно, лицо неясное, вроде слепо и без запятых напечатанной страницы перевода с иностранного языка, причем переводчик был беззаботен и малограмотен, так что совсем нельзя понять, о чем говорит эта страница: не то требует душу свободе народа в дар принести, не то утверждает необходимость полного признания государственности.
"Гм, какая, однако, путаница! - подумал барин и тотчас же решил: Нет, с таким лицом неудобно жить..."
Начал ежедневно дорогими мылами умываться - не помогает: кожа блестит, а неясность остается. Языком стал облизывать лицо - язык у него был длинный и привешен ловко, журналистикой барин занимался - и язык не приносит ему пользы. Применил японский массаж - шишки выскочили, как после доброй драки, а определенности выражения - нет!
Мучился-мучился, всё без успеха, только весу полтора фунта потерял. И вдруг на счастье свое узнает он, что пристав его участка фон Юденфрессер весьма замечательно отличается пониманием национальных задач, - пошел к нему и говорит:
- Так и так, ваше благородие, не поможете ли в затруднении?
Приставу, конечно, лестно, что вот - образованный человек, недавно еще в нелегальностях подозревался, а ныне - доверчиво советуется, как лицо переменить. Хохочет пристав и, в радости великой, кричит:
- Да ничего же нет проще, милейший вы мой! Браллиант вы мой американский, да потритесь вы об инородца, оно сразу же и выявится, истинное-то ваше лицо...
Тут и барин обрадовался - гора с плеч! - лояльно хихикает и сам на себя удивляется:
- А я-то не догадался, а?
- Пустяки всего дела!
Расстались закадычными друзьями, сейчас же барин побежал на улицу, встал за угол и ждет, а как только увидал мимо идущего еврея, наскочил на него и давай внушать:
- Ежели ты, - говорит, - еврей, то должен быть русским, а ежели не хочешь, то...
А евреи, как известно из всех анекдотов, нация нервозная и пугливая, этот же был притом характера капризного и терпеть не мог погромов, развернулся он да и ударь барина по левой щеке, а сам отправился к своему семейству. Стоит барин, прислонясь к стенке, потирает щеку и думает:
"Однако выявление национального лица сопряжено с ощущениями не вполне сладостными! Но - пусть! Хотя Некрасов и плохой поэт, всe же он верно сказал:
Даром ничто не дается, - судьба
Жертв искупительных просит..."
Вдруг идет кавказец, человек - как это доказано всеми анекдотами некультурный и пылкий, идет и орет:
- Мицхалэс саклэс мингрулэ-э...
Барин - на него:
- Нет, - говорит, - позвольте! Ежели вы грузин, то вы - тем самым русский и должны любить не саклю мингрельца, но то, что вам прикажут, а кутузку - даже без приказания...
Оставил грузин барина в горизонтальном положении и пошел пить кахетинское, а барин лежит и соображает:
"Од-днако же? Там еще татары, армяне, башкиры, киргизы, мордва, литовцы - господи, сколько! И это - не все... Да потом еще свои, славяне..."
А тут как раз идет украинец и, конечно, поет крамольно:
Добре було нашим батькам
На Вкраини жити...
- Нет, - сказал барин, поднимаясь на ноги, - вы уж будьте любезны отныне употреблять еры, ибо, не употребляя оных, вы нарушаете цельность империи...
Долго он ему говорил разное, а тот всё слушал, ибо - как неопровержимо доказывается всеми сборниками малороссийских анекдотов - украинцы народ медлительный и любят дело делать не торопясь, а барин был человек весьма прилипчивый...
...Подняли барина сердобольные люди, спрашивают:
- Где живете?
- В Великой России...
Ну, они его, конечно, в участок повезли.
Везут, а он, ощупывая лицо, не без гордости, хотя и с болью, чувствует, что оно значительно уширилось, и думает:
"Кажется, приобрел..."
Представили его фон Юденфрессеру, а тот, будучи ко своим гуманен, послал за полицейским врачом, и, когда пришел врач, стали они изумленно шептаться между собою, да всё фыркают, несоответственно событию.
- Первый случай за всю практику, - шепчет врач. - Не знаю, как и понять...
"Что б это значило?" - думает барин, и спросил:
