Расул Гамзатов - Мой Дагестан
Неподалеку от Темир-Хан-Шуры, на краю одного аула, меня встретили юноши-озорники, которым вздумалось посмеяться надо мной. Один схватил папаху с моей головы и отбежал с ней. Другие, пока я догонял обидчика, начали развьючивать моего осла, снимать с него корзины с фруктами. Все они хохотали и развлекались моим беспомощным и растерянным видом. Не понравились мне их шутки, и незнакомый доселе огонь вспыхнул во мне. Я выхватил из ножен мой кинжал с белой костяной рукояткой. Того, кто убежал с моей папахой, я догнал у ворот аула. Свалив его в грязную канаву, я приставил острие кинжала к его горлу, и он запросил пощады.
- А ты не шути с огнем.
Оставив шутника в грязной канаве, я оглянулся. Те, что рассыпали мои персики, разбежались в разные стороны. Тогда я поднялся на крышу и крикнул:
- Эй, вы! Если не хотите обжечь свои животы об огонь моего кинжала, сделайте все как было.
Шутники не заставили меня дважды повторять мои слова.
В тот же день на базаре я слышал, как старики говорили: "Об этом юноше мы еще услышим".
А я надвинул на брови свою папаху и, понукая моего доброго ослика, отправился дальше. Разве я хотел шума и драки? Они сами вывели меня из терпения, высекли из сердца огонь.
Потом прошли годы. Однажды утром я работал в саду. Засучив рукава, таскал снизу на скалу чернозем и рассыпал его вокруг каждого деревца. Таскал землю я старой папахой. К этому времени уже несколько ран было на моем теле. Я их получил в разных схватках. И вот приходят ко мне люди, наши горцы из других аулов, даже очень далеких, и говорят, чтобы я седлал коня и надевал оружие. Мне не хотелось вооружаться, я отказывался, потому что садоводство любил больше, чем войну.
Тогда посланцы аулов мне сказали:
- Шамиль! Чужие кони пьют из наших родников, чужие люди задувают наши светильники. Сам сядешь на коня или мы поможем тебе?
И загорелся в моей груди огонь, как в тот раз, когда меня обидели юноши, сорвав папаху с моей головы и рассыпав персики. Подобный тому и даже жарче. Я забыл про свой сад, я забыл про все. Ни дождь, ни ветер, ни стужа не могут погасить огонь, который вот уже двадцать пять лет носит меня по горам. Пылают аулы, дымят леса, огонь сверкает сквозь дым во время сражений, пылает весь Кавказ. Вот что такое огонь!"
Рассказывают, что в давние времена, если враги пересекали границу Дагестана, то на самой высокой горе разжигали огонь высотой с башню. Увидев его, все аулы разжигали свои костры. Это и был тот стремительный клич, который заставлял горцев садиться на боевых коней. Из каждого дома выезжали всадники, из каждого аула выезжал готовый отряд... Конные и пешие выходили на зов огня. Пока пылали костры на горах, старики, женщины и дети, оставшиеся в аулах, знали, что враг все еще находится в пределах Дагестана. Костры затухали, тогда, значит, миновала опасность, и мирные дни снова приходили на землю отцов. За долгую историю много раз приходилось горцам разжигать сигнальные огни на вершинах гор.
Эти огни были и боевыми знаменами и приказами. Они заменяли горцам современную технику: радио, телеграф, телефон. На склонах гор и сейчас видны безлесые места, словно там лежат гигантские буйволы.
Горцы говорят, что самое надежное место для кинжала - ножны, для огня - очаг, для мужчины - дом. Но если огонь вырвется из очага и запылает на вершине горы, то кинжал, покоящийся в ножнах, - не кинжал и мужчина, сидящий у домашнего очага,- не мужчина.
У дагестанских чабанов обязанности распределены очень строго. Одни пасут овец днем, другие занимают их место ночью и берегут отару от волков. Но есть среди них человек, который не занимается ни овцами, ни волками. Он обязан хранить и поддерживать огонь, он - хранитель очага. Еще его называют огнехранителем, огнедержателем. Нельзя сказать, что это специальность, что один человек только и делает, что бережет огонь. Но перед наступлением ночи чабаны обязательно выбирали такого человека и поручали и доверяли ему огонь.
Нужное и трудное дело! От огня зависит и приготовление пищи, и тепло, и сухая одежда, и свет, и беседа, и курение, столь необходимое при степенной мужской беседе.
В чабанских шалашах нет очагов. Огонь живет на улице и требует особенных хлопот и забот. Ладонями, папахой, полой бурки приходится загораживать огонь от непогоды: от дождя, от снега, а то и от снежной бури.
Но разве нельзя назвать хранителями огня и храбрецов, поэтов, песельников, сказителей, танцоров и музыкантов? Их много у нас, кто носит в своем сердце, бережет и передает другим извечный огонь поэзии, огонь преданий, огонь любви к Отчизне.
Чувствую и в своем сердце искру этого вечного огня. Вижу и свой долг в том, чтобы не дать потухнуть этой искре. Разжечь ее, заставить светить и греть, и чтобы идущий вслед за мной принял ее от меня и понес дальше.
Огонь в своей груди надо беречь так же, как самого себя бережешь от внешнего, обыкновенного буквального огня.
Во время праздника в ауле после песни всегда идет шутка, после музыки и танца - разговор. После возвышенных слов об огне расскажем о том, как искали у нас в Дагестане снежного человека.
Я сам свидетель той огромной потехи, которую доставили горцам некие научные работники, приехавшие искать каптара, то есть снежного человека.
Аварцы им сказали: "Поезжайте к даргинцам, может быть, у даргинцев живет тот, кого вы ищите".
Даргинцы, в свою очередь, послали их к лакцам, лакцы - к лезгинам, лезгины - к кумыкам, кумыки - к ногайцам, в степь, ногайцы - к табасаранцам, закружились ученые по всему Дагестану. Измученные, остановились они в ауле Кикуни, где живет, между прочим, наш великан Осман Абдурахманов. Возможно, некоторые из читающих эти строки видели Османа в фильме "Остров сокровищ". Там он хватает сразу трех человек и швыряет их с палубы в океан.
Случилось, что автомобиль с учеными застрял в маленькой речке близ аула Кикуни. Ученые толкали машину взад и вперед, но ничего не получалось.
Осман в это время сидел на крыше своей сакли. Увидел он, как беспомощны люди, копошащиеся около машины, спустился на землю и медленной великаньей походкой подошел к ним. Он взял машину, поднял ее, как таракана, не умеющего выбраться из глиняной миски, обмазанной скользким салом, и перенес на сухое место.
Ученые зашептались, зашушукались между собой, как видно, начали сомневаться: не снежный ли человек пришел к ним на выручку? Но Осман понял их разговор и сказал:
- Напрасно вы ищите. Мы, горцы, сделаны не из снега, а из огня. Если бы не огонь был во мне, как бы я вытащил из грязи вашу машину?
После этого он спокойно скрутил папиросу, неторопливо достал огниво, разжег трут, прикурил и выпустил изо рта целое облако дыма. Только тогда вместе с дымом вылетел из широкой груди Османа громоподобный смех. Так грохочет обвал в горах, так гремит вода, ворочая камни, так сотрясает горы землетрясение.
Абуталиб, услышав эту историю, добавил: "Не могут не застрять в грязи машины людей, занимающихся таким пустым делом".
В Индии я побывал на празднике огня. Как хорошо, что бывают у людей такие праздники! Мне подарили там зажженный светильник, и я увез его в Дагестан как привет далекой страны моему каменистому краю. Мы ведь часто говорим: пламенный привет! Передайте им пламенный привет! Может быть, были времена, когда люди вместо привета, выраженного в слове, посылали огонь, пламя. Мирное пламя. Не пламя пожара и войны, но пламя очага, пламя тепла и света.
У нас есть обычай: вечером первого зимнего дня (а иногда также вечером первого весеннего дня) горные аулы разжигают на скалах приветственные костры. По одному костру на аул. Костры далеко видны. Через ущелья, через пропасти и скалы аулы поздравляют друг друга с наступлением зимы или весны. Огненные приветы, огненные пожелания! Я сам много раз разжигал такой костер на утесе Хамирхо, что склонился над аулом Цада.
Не случайно первый завод в Дагестане назвали "Дагестанские огни". Теперь к кострам прибавилось много нового света. Птицы сидят на столбах, несущих электричество, так же просто, как на деревьях. Голуби не боятся электрических лампочек, горящих над скалами.
Однажды я видел, как горело Каспийское море. Целую неделю волны не могли потушить его. Это было недалеко от города Избербаша. Когда же огонь начал затухать и постепенно потух, это напомнило картину тонущего корабля.
Море может погаснуть, но огонь, горящий в груди Дагестана, - никогда. Разве огонь, горящий в груди человека, боится воды? Он даже ищет воды, он даже просит воды. Иссохшие, истрескавшиеся, опаленные, сожженные внутренним огнем губы разве не шепчут: "Воды, воды!"?
Значит, вода и огонь сопутствуют друг другу. Моя мама любила говорить: очаг - это сердце дома, а родник - сердце аула.
Горы просят огня, а долины просят воды. Дагестан - это и горы, и долины, он просит и огня, и воды.
Если человек, выходя в путь или возвращаясь домой, глядится, словно в зеркало, в родник на краю аула, значит этот человек в сердце носит любовь, огонь. Так говорит поверье.
