Николай Гарин-Михайловский - Том 2. Студенты. Инженеры
— Все-таки хорошо, Володька?
— А? Что? Да ничего.
— О чем ты думал?
— О чем думал? Думал, что надо с завтрашнего дня начать шляться по разным передним: служить надо начинать.
— Давай вместе шляться?
— Гм… Давай, пожалуй.
— Черт возьми, денег ведь дадут, Володька.
— Ну, подождешь еще: нынче с местами не так просто. Те времена, когда со скамьи, да чуть ли не в главные инженеры прямо, — прошли. Теперь, ой-ой, как горб набьешь, пока дослужишься до чего-нибудь.
— Тебе хорошо, — ты все пять лет бывал на практике, и всё на постройке, а я ведь только кочегаром ездил.
— Да, трудно будет. Придется учиться у десятников. Ты сразу начальство из себя не торопись разыгрывать, а то дурака сваляешь. Сперва тише воды, ниже травы, учись, а там через несколько месяцев, как подучишься, и валяй.
— Трудно строить?
— Трудно сапоги шить? Научишься, ничего трудного и не будет.
— Что, собственно, из наших институтских познаний пригодится?
— Для практического инженера? Ничего. Практически-то, что знает хорошо десятник, мы так никогда и знать не будем.
— А теорию ведь мы тоже не знаем.
— Научились рыться в справочных книжках, — на все ведь готовые формулы есть…
— Проживем?
Шуман только рукой махнул.
— Эх, Тёмка, Тёмка, — вздохнул Шуман, — бить тебя некому.
— А что?
— Да вот я думаю. Ну я? Ну и бог мне велит. А ведь ты… ведь ты такой талантливый.
— Я-то талантливый?
— Такой способный… самый способный между нами… Самую чуточку занимался бы и блестящим был бы инженером. Я не хочу тебе никаких комплиментов говорить, но ведь занимались же мы с тобой, и видел я, как тебе все без всякого труда дается.
— В этом-то и несчастье мое. Лучше было бы, если бы я знал, что мне дается с трудом, тогда бы я трудился.
— А без труда тоже нельзя, — пустой ракетой пролетишь… А мог бы… Куда поедем? На Крестовский, что ли?
— Покатаемся еще — и на Крестовский.
Вот и Стрелка. Плоская даль воды. Красный диск на горизонте, вереница экипажей, гуляющих на Стрелке.
Ох, сколько и здесь воспоминаний. Наташа… Сколько их, однако, было? С Наташей большой кусочек жизни ушел. Хороший? Так недавно все это было еще. Болит и до сих пор, лучше и не думать: прошло и не воротится. Тогда зимой на этом озере он ходил с ней, это было в первые дни знакомства, он до сих пор помнит ощущение прикосновения к ее руке в перчатке. Точно мир весь он принимал тогда от нее, замирая от восторга.
Оттуда поехали на Крестовский. И Шуман и Карташев слонялись, скучая в густой толпе собравшейся публики, то слушая исполнителей открытой сцены, то гуляя по аллеям.
— Скучно, — сказал Шуман, — едем домой, с завтрашнего дня надо приниматься за искание дела, пока еще не все кончили свои экзамены. Завтра в девять часов будь готов: я зайду за тобой.
— Так рано?
— Рано! Порядочный инженер в девять часов второй раз спать ложится.
— Ну, значит, я буду плохой инженер, потому что больше всего на свете люблю спать.
IV
В девять часов точно на другой день Шуман был у Карташева.
Карташев, конечно, не только не был готов, но и с кровати еще не вставал.
— Даю тебе четверть часа сроку, — сказал деловито Шуман, — если не будешь готов, пойду один.
Он вынул из кармана газету и сел ее читать.
— И разговаривать не хочешь?
— Не хочу.
— Ну, и черт с тобой.
Карташев начал быстро одеваться.
— Стакан чаю можно выпить?
— Пей. А потом садись и пиши вот такое прошение.
— Это что?
— Это прошение в министерство о зачислении на службу. Это не мешает частной службе, а по министерству будешь числиться. Будут идти чины, эмеритура, пенсия…
— Господи, о чем он думает?
— Все, друг мой, в свое время придет. На старости лет, когда разобьет паралич и, кроме исполнительных листов, ничего за душой не будет, полтораста, двести рублей в месяц — их как пригодятся! Будет на что нанять комнату, человека, который будет тебя по носу щелкать.
— Купить, наконец, револьвер, чтобы покончить с собою, вместо того чтобы вести такую гнусную жизнь.
— Кончают единицы, — наставительно ответил Шуман, — а остальные миллионы с жизнью расстаются только поневоле.
Карташев написал такое же прошение, как и Шуман, и приятели отправились в министерство. По дороге они оба купили по маленькому инженерному значку и вдели в борты своих сюртуков.
Справились у швейцара, доложились дежурному чиновнику, а тот привел их в приемную директора департамента общих дел.
Пришлось ждать долго. Наконец вышел плотный, низко остриженный господин и отрывочно спросил:
— Чем могу служить?
Шуман и Карташев молча подали свои прошения.
— Вы, собственно, куда же хотите поступить?
Карташев и Шуман переглянулись. Куда они хотели бы поступить?
Они хотели бы поступить на постройку какой-нибудь железной дороги.
— Непременно на постройку?
— Непременно.
— В департамент шоссейных, водяных не желаете?
Не только не желают, но Карташев объяснил и причины. И на шоссе и в водяных берут взятки, а так как они этого не желают, то и хотят идти на постройку.
— А на постройке взяток не берут?
— Там платят такое жалованье, что люди могут и без взяток жить.
— Гм… Очень жалко, господа, что ничем вам не могу быть полезным, так как в моем распоряжении места только по общему департаменту, где этого, — он дотронулся рукой до значка Карташева, — не надо. Но, если хотите, свободные места у меня есть.
— А с этим что делать? — спросил Карташев, показывая на свой значок.
— Снять.
— Очень жаль, что пять лет тому назад мы не догадались прийти к вам, теперь, вероятно, мы бы уже дослужились…
— Чем еще могу служить? — резко перебил его директор и, не дождавшись ответа, скрылся за дверью.
Карташев и Шуман залились веселым смехом.
— Нет, какая свинья… — начал было Карташев.
Но в это время дверь снова отворилась, и в ней опять показалась фигура директора. Карташев и Шуман бросились в коридор.
— Ну, здесь ловко устроились, — говорил полушутя, полусердито Шуман Карташеву, шагая с ним по панели, — и, если так же успешно дальше пойдет, мы скоро себе составим блестящую карьеру. Послушай, так нельзя!
Его маленькие ноздри раздулись.
— Мы бы еще весь курс с собой прихватили и так и шлялись бы. Надо ходить каждому отдельно.
Шуман вынул из кармана записную книжку и сказал:
— Вот запиши себе, куда идти.
У Карташева не было ни карандаша, ни бумаги.
— Ну, какой ты к черту инженер, если у тебя нет записной книжки. Карточки есть?
— И карточек нет.
Шуман пожал плечами, вырвал листок из своей книжки и записал несколько адресов.
— Сегодня иди вот к этим, а завтра к этим. Не перепутай смотри, а то будем встречаться. Если еще что-нибудь подвернется, буду нюхать и скажу тебе. А теперь прощай. Прежде всего ступай и купи себе книжечку с карандашом, еще лучше технический календарь, а то вдруг спросят, сколько будет дважды два, так без календаря, пожалуй, и не ответишь. Потом закажи себе карточки, а внизу — инженер путей сообщения. И не будь нахален при ответах. Все-таки с директором можно было бы разговориться: может быть, в конце концов и узнали бы от него что-нибудь. А ведь прошения наши все-таки взяли.
— Что ж с этого толку?
— Зачислят, по крайней мере, по министерству. Ну, прощай.
Друзья расстались. Карташев заказал себе карточки, купил технический календарь, обошел все правления по записанным адресам, но толку из этого никакого не вышло. Везде более или менее вежливо отвечали, что мест никаких нет. Иногда вскользь спрашивали, бывал ли он на практике, и на отрицательный ответ повторяли опять, что никаких мест нет.
Выяснилось и чувствовалось, что ходи он так и всю остальную жизнь, все только бы и выслушивал он на разные лады тот же ответ. Шуман почти пропал из виду. Исчезли как-то с горизонта и остальные товарищи. Кончились экзамены и в институте, и прежде широко раскрытые его двери теперь были заперты.
Точно карточный домик, развалилось вдруг все связывающее его с товарищами, институтом.
Кончил, и все надо было опять начинать откуда-то сначала, надо было опять взбираться на какую-то неприступную без лестницы башню жизни.
Карташев тоскливо ходил кругом этой башни и не видел ни входа, ни выхода.
Что толку, что он инженер теперь? Никогда на самом деле он не будет инженером, никогда ни одной дороги не выстроит. Но что же делать, как жить дальше?
Идти на шоссе или в водяные?
Лучше совсем распрощаться с инженерством.
«Сделаюсь учителем математики», — думал Карташев и тут же думал:
«Какой же я учитель, когда я не знаю никакой математики. Любой гимназист сконфузит меня, как захочет».