Сергей Юрьенен - Фашист пролетел
В этот момент открывается дверь.
Школьница в светлом пальто на ватине и с воротником "под мех", в расстегнутом так, что виден кружевой воротничок на коричневом форменном платье, поверх которого черный передник с комсомольским значком, держит торт на руках и глядит на него. Ей закрывают глаза и выводят из ванной. Незнакомая толстая женщина с бородавкой и усиками прихлопывает дверь, слоновой тяжестью подпирая, чтобы удержать от отца, который рвется к ним в ванную в полной истерике:
- Что с ней? Вены вскрыла? Может, можно еще спасти?..
Ее сразу поставили в ночь.
Он соскакивает с трамвая, она на "островке спасения". Без косметики. Нежное лицо, горячий рот. Сразу о главном:
- Если бы ты знал, как колется...
- Пройдет. Как дома?
- Не говори... Ну, лажанулись!
- Неужели сошло?
- Даже накрыли стол. Отец, тот вообще не въехал. Ничего ему не сказали. Сестренка, правда, смотрит на меня, как Ленин на буржуазию, а мама даже смеялась. Когда посуду мыли. Ты, говорит, мне все: "Писатель он, писатель..." Я себе, говорит, Константина Симонова представляла с трубкой. "Жди меня, и я вернусь". Открываю, а в ванне нашей мальчик голый.
- Значит, не понравился?
- Подарок твой понравился. Но я никому не даю слушать. Даже в туалет с собой ношу.
- А про меня что говорит?
- Не обидишься? Женилка, говорит, конечно, выросла, но он тебе не муж. Не Чкалов.
- Чкалов?
- Так она сказала. Не знаю, кто такой.
- Герой был такой при Сталине. Полярный летчик.
- Зачем мне летчик? Сказала бы, космонавт.
- Космонавтов любишь?
- А кто не любит? "Я в деревне родилась, космонавту отдалась. Ух, ты, ах, ты, все мы космонавты!"
- При Сталине, - говорит он, - космонавтов не было.
- Лапа, ну, чего ты? Я только тебя люблю.
- Права твоя мама. На героя не очень я тяну. Скорей, антигерой...
- Но моего романа!
Наезжает трамвай, и под прикрытием Алёна припадает к Александру.
Люминесцентный свет завода, который через улицу, ярко освещает сугроб у стены и девушек, скрипящих на ночную смену. Он провожает до проходной, но здесь уже не поцелуешься. Смотрят критически...
15
- Они принимают ванную!
Множественное число оказывается отнюдь не формой рабского подобострастия. Сидя, как при парной гребле, Адам и Мазурок одновременно поворачивают головы:
- А борода где?
Он смотрит в зеркало, которое, при таких размерах ванной, совсем не запотело. Оглаживает голый подбородок.
- Временное отступление. На работу не брали.
- Это в подсобку-то?
- Почему? В КБ.
- В КГБ?
- Конструкторское бюро. Завода автоматических линий.
- И что ты там конструируешь?
- Чертёжник я.
- Чертишь детали?
- Детали деталей.
- Осторожно! В деталях Диавол!
- Не только...
- Кончай метафизику! - начинает бурлить Мазурок. Он, как ребенок непомерно разросшийся, розовый и с отростком, болтаемым под водой. Адам сидит, держа спину, как юноша с картины эпохи Возрождения. Плечевой пояс на зависть, спина - треугольник.
- Залезай к нам, мальчишник устроим!
- Что вы пили?
- Еще ничего. Сессию сдали, теперь разлагаемся... Парень с дзеукой, музыки не надо! - Он хватает Адама как бы за буфера - за пару выпуклых грудных мышц.
- Новую жизнь начинает, - объясняет Адам. - В Израиль любовь улетела.
- Ну да?
- Перед Новым годом.
Кажется абсолютно невероятным, что можно покинуть этот скованный морозом город-остров. В миллион прозябающих душ.
- Ничего, - говорит Мазурок. - Отомщу. Стану позором этой семьи. Вроде тебя, Александр.
- Чем же это я позор? Зарплату домой приношу.
- Агенты доносят: с фабричными крутишь.
- Фабричные тоже умеют?
- Не хуже домработниц.
- Даже по-французски ? Смотри, краснеет! Твоя мамаша говорит...
Адам топит Мазурка с головой. Но поздно.
Ясно теперь, откуда ветер дует...
С предварительным стуком горничная, вносит телефон и стоит с ним, деликатно косясь в зеркало, пока Мазурок беседует, предварительно вытерев руку о льняной передник, расшитый национальным узором.
- Ладно, - говорит. - Перезвоню, мы в ванне тут лежим. Нет, с мужчиной... А представь!
Отдав трубку:
- Стенич приглашает.
- Опять на оргию?
- Нет, но красавиц обещает...
* * *
Они встречаются после работы. Кино. Домой.
На последней площадке ее подъезда садятся на свой сундук. Откатывается пустая бутылка.
- Кто сюда повадился?
Но по звуку бутылка длинногорлая.
- Наша. Не помнишь? С зарплаты распивали.
- Давно это было...
- Как на работе?
- Конвейер... Засыпаю.
- А коллектив?
- Какие-то грубые они. Типа: "Ну, девки, какого я в субботу с танцев увела! Ну, всю пизду разворотил!"
Ударившись об стены, один за другим отлетают окурки, разбрасывая искры.
Тепло радиаторов снизу не достает. В щели чердачной двери дует морозным холодом. Не снимая пальто, он встает в темноте на колени. Ладони скользят по шероховато-скользкому нейлону, по нежной голой коже. Лопнувшие резиночки подвязки торчат наощупь, как рожки испуганных улиток. Свистящий звук боли.
- Что?
- Паяльник уронила...
Сначала он дует на ожог.
Висячий замок, на который заперт этот сундук, полный скрытых сокровищ, имеет тенденцию брякать.
Что раздражает.
Как и тщетные усилия любви.
- Наверное, я больная. Алка мне говорит...
- Ты что, обсуждаешь с подругами?
- Ты тоже с друзьями, наверно.
- Нет. Я - нет.
- Она же медик. "Ты, наверное, фригда". Говорит.
Он не верит:
- Вообще ничего?
- Ну, как ничего... Во-первых, интересно. Благодарна, конечно, тебе. Столько внимания мне уделяешь.
- Дело не в этом. Тебе хорошо?
- Хорошо.
- А как, нормально хорошо или с переходом в другое измерение?
- Нормально. Ты не беспокойся, милый.
- Но земля не плывет?
- А что, должна?
* * *
В фойе театрального института с нездешним видом курит Олег Табаков. Больше нет никого.
Вместо обещанных красавиц встречают их гардеробщицы в синих халатах.
Зал детей вскрикивает, когда Волк врывается к Бабушке. В этой роли актриса Аида Правилова вполне убедительна. Однако, проглоченная Волком, она появляется на сцене снова - в роли Красной Шапочки.
Насилу они удерживают хохот. Закрываются ладонями, сгибаются, чтоб спрятаться за спинками.
Волк грозно смотрит со сцены.
После спектакля дети и матери уходят, они остаются. Стена нет и нет. Они поднимаются на сцену за кулисы. По лестнице и в пустой коридор артистических уборных. На паркете тени оконных рам. Тихо. Дровосеки разошлись. Мазурок неожиданно толкает Адама на дверь. Грохот. Но открывается не ударенная дверь, а через две. На них хмуро смотрит Стен. До пояса голый, а ниже в костюме Волка. Издали Мазурок начинает:
- Бабушка, а Бабушка? Почему у тебя такой большой хвост?
Без улыбки Стен скрещивает руки на груди. Смотрит на них, но говорит не им:
- Аида, не сейчас! Аида, ко мне друзья пришли!
Он резко бледнеет, когда в уборной раздается грохот, звон, обвал осколков. В коридор выбегает Правилова. На руке норковая шуба. Волосы, как у Мерлин Монро. Черное платье перетянуто в попытке подчеркнуть талию.
Держа за спиной розу, Адам почтительно здоровается, но его в упор не замечают.
Правилова смотрит на Стенича, он на нее. Ярко-красный рот кривится, свистит и шипит:
- Смотри, козлоюноша... Допрыгаешься.
Заслуженная актриса республик удаляется, отстукивая каблучками сапог.
- Зеркало разбила...
Голые лампочки ярко освещают фанерный испод, а зеркало разлетелось по всей уборной и хрустит под ногами у Стенича. Переодеваясь, он затягивается сигаретой, которую каждый раз пытается устроить на черный осколок пепельницы. Вдруг он хватает нож и начинает бить по столику, будучи бутафорским, нож резиново сгибается:
- Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу!
Мазурок делает глаза:
- Чего это он?
- Любовь, - объясняет Адам. - На, выпей!
Стенич пьет из горлышка, отрывает бутылку во гневе:
- Бешенство, а не любовь! И если бы только матки!..
- Волк, успокойся!
Ему вручают ему розу в целлофане.
- Мерси...
- Стас! Ты был бесподобен.
- А сами смеялись.
- Кто смеялся? Полный успех! Детишки весь зал обоссали от ужаса. Когда ты голосом Бабушки: "Кто там?"
Ясное небо над проспектом. Морозец.
Заведение на четыре столика. Спящая стоя буфетчица просыпается. Лазурной эмали глаза. Изразцовые. Кружевная наколка в спутаных волосах. Вспухшие губы. Отпустив им шампанское, это чудо за стойкой, груди подперши, начинает бороться с зевком, запрокидываясь к полке с бутылками. Красные пятна на шее: то ли душили, то ли засосы оставили в ночь на субботу.
- Общепитом увлекся?
С усилием отрывается он от лазури.
Под колченогим столиком добавляют в фужеры коньяк.
Выпив, Стенич взвывает:
- Мальчики, пропадаю... Из института попрет.
Не в курсе один Мазурок:
