Владимир Войнович - Монументальная пропаганда
С этими словами батюшка вздохнул, на секунду затих. Шубкин стоял рядом, усталый от проделанной работы, но невредимый. Лик Ленина под осколками стекла исказился и теперь в самом деле был похож на чертовскую образину.
- Станьте опять в воду! - устало сказал священник.
Шубкин повиновался.
- Выйдите!
Шубкин вышел.
- Станьте еще. Повторяйте за мной: "Верую в единственного Бога, Всемогущего Отца, Творца неба и земли, и всего, что видимо и невидимо, и в Иисуса Христа, единородного Сына Божия, истинным Богом рожденного, Отцу единосущного и Им создано все. Это он ради рода людского, нас спасая, сошел с небес, в человеке - от Святого Духа и Девы Марии воплотился и за нас был распят. Он страдал, погребен и воскрес, а ныне, взойдя на небеса, он у Отца по правую руку восседает и явится вновь с победой судить и живых, и умерших, и царство Его навеки. И в Святого Духа, Животворящего Господа от Отца исходящего - с Отцом и Сыном мы и ему поклоняемся, и Его, вещавшего устами пророков, славим." Говорите за мной: "Верую в соборную апостольскую Церковь, святую и единственную, признаю одно лишь крещение, ради прощения грехов, воскресения умерших с надеждою ожидаю и жизни в веке грядущем. Аминь."
Долго еще продолжался обряд и завершился тем, что священник надел на новокрещеного крест, обрядил его в сухую одежду, а Антонина вытерла пол, выжала, положила мокрые кальсоны на батарею и вынесла воду. После этого сели за стол отметить событие. Выпили водки, закусили жареной картошкой с котлетами. Еще выпили.
За столом батюшка меня спросил, не желаю ли и я все-таки креститься.
Я ответил уклончиво, мол, ладно, когда-нибудь.
- Смотрите, голубчик, - сказал новокрещеный, - не успеете, плохо будет. Будут вас черти жарить на сковороде. Правда, батюшка?
- Правда, - подтвердил батюшка.
- А я так не думаю, - сказал я. - Я, конечно, погряз в грехе, но это же чертям должно нравиться. Жарить они будут тех, кого ненавидят. Праведников.
Глава 3
Из того времени Аглая почти ничего не помнила. Крещенье Шубкина прошло мимо ее внимания, а вот от отъезда его у нее в памяти что-то осталось. Он постучался к ней с бутылкой какого-то иностранного напитка. Она удивилась:
- Вы ко мне?
- Да вот, - сказал Шубкин, - хочу проститься. Уезжаю.
Она подумала и, посторонившись, сказала на "ты", как раньше:
- Зайди!
Провела его на кухню, усадила напротив себя. Он поставил бутылку на стол и сказал: это кальвадос, яблочная водка.
На закуску у нее была только картошка в мундире.
- И куда? - спросила она. - В Америку?
- В Израиль.
- Да? - удивилась она. - А как же ты там будешь жить? Ведь там же арабы. Страшно, должно быть.
- Вот уж чего от вас не ожидал, так это разговора о страхе, - сказал Шубкин. - Вы же партизанка и героиня.
- А! - махнула рукой Аглая. - Была героиня. По дурости. Но я-то ведь за родину воевала. За родину и за Сталина...
- Ну так и я за то же, - пошутил Шубкин. - За историческую родину и за Менахема Бегина.
- А-а! - сказала Аглая. - Если так, то конечно. А я смотрю, среди вашей нации тоже смелые люди бывают.
- Да, попадаются, - согласился Шубкин.
- Да-да, - покивала она. - А то все говорят: евреи, евреи. А почему такое мнение? Может, вам другое название надо придумать?
- Ну ладно, - поднялся Шубкин. - Пойду уж.
- Ладно. - Провожая Шубкина до двери, вдруг удивилась: - Мне самой чудно, но я к тебе привыкла. Би-би-си твое с тобой вместе слушала.
- Минутку, - сказал он.
Вышел и вернулся с приемником "Спидола" и с какой-то книгой. Протянул ей приемник.
- Вот. Возьмите.
- Да ты что! - Она испугалась. - Дорогая вещь.
- Ничего. Приемник, между прочим, переделан. Помимо основных коротких волн, есть дополнительные. Шестнадцать и девятнадцать метров. Можете слушать Би-би-си, "Свободу", "Голос Америки", "Немецкую волну". А это мой роман "Лесоповал".
Она в тот же вечер принялась читать, но дальше большевика, хрипевшего что-то про Ленина, не потянула.
Вечером у Шубкина была прощальная вечеринка. Пришли члены клуба "Бригантина", драмкружка имени Мейерхольда, а с ними и поп Редиска. Выпили, отслужили молебен, спели песню "Бригантина поднимает паруса".
А утром, когда Шубкин и Антонина погружались с вещами в вызванное такси, Аглая в шлепанцах сбежала к ним попрощаться. Шубкину крепко пожала руку, а Антонину неожиданно для себя обняла и чмокнула в щеку.
Видевшая это Шурочка-дурочка думала, что это ей померещилось.
Глава 4
Все, кто слушал в тот год "враждебные голоса", знали, что отъезд Шубкина был результатом ультиматума, предъявленного ему нашими "органами". Западные радиостанции расценили это событие как очередной успех КГБ в борьбе с инакомыслием. Передавали подробности: кто Шубкина провожал в аэропорту Шереметьево-2 и кто встречал в аэропорту Вены. Но советские средства массовой информации как в рот воды набрали. Это была новая тактика замалчивать диссидентов, не поднимать вокруг них шумиху, не делать им лишней рекламы. Разумеется, в нашей районной печати о Шубкине тоже не появилось ни слова. И вдруг месяца через два или три, когда многие в самом деле стали Марка Семеновича забывать, "Долговская правда" разразилась разнузданным фельетоном "Старье берем". Где была в искаженном виде изложена вся его биография. Что будто бы, происходя из зажиточной еврейской семьи (на самом деле отец Шубкина был бедным портным), он с детства проникся идеями сионизма. Вступил в партию для того, чтобы подрывать ее изнутри. Совершил ряд преступлений против советской власти, но в конце концов был ею великодушно прощен. Ему была дана возможность пересмотреть свои взгляды и исправиться, но, обуреваемый нездоровым честолюбием, Шубкин стал искать дешевой славы за пределами вырастившей его страны. Написал и опубликовал клеветническое и бездарное произведение "Лесоповал" и постарался продать его подороже. Поставлял западным спецслужбам клеветнические материалы о Советском Союзе. За что его хозяева платили ему не столько деньгами, сколько бывшим в употреблении тряпьем. Тем, которое американцы выкидывают в мусор. И вот финал, подготовленный всей логикой предыдущей жизни. Смена идеалов закончилась изменой родине. И он сам выкинут на помойку, как сильно поношенный товар, называемый на Западе second hand, как старье, уже ни в каком смысле не пригодное ни к чему. В конце концов в появлении такого фельетона ничего необычного не было. Поклепы на диссидентов время от времени печатались во многих наших газетах, и "Долговская правда" не была исключением. Удивляло не появление фельетона, а имя автора - Влад Распадов. Тот самый Распадов, которого Марк Семенович Шубкин считал своим лучшим учеником. И который, между прочим, до самого отъезда поддерживал с учителем отношения и участвовал в его проводах. Шубкина на вокзал провожал весь литературный кружок "Бригантина", и Распадов был вместе с другими.
Понятно, что фельетон вызвал среди членов "Бригантины" и в более широком кругу заметный резонанс. Многие перестали с автором здороваться, а Света Журкина, за которой Влад ухаживал, швырнула ему в морду его сборник стихов "Касание". Некоторые все-таки рвать с ним отношения не торопились, предполагая, что статья вызвана нажимом, оказанным на него "органами". Говорили, что его вызывали Куда Надо и угрожали сроком за распространение антисоветской литературы, в частности романа "Лесоповал". Потом распространился еще более пикантный слух: что Распадов на самом деле "голубой" и был не только учеником, но и любовником Шубкина. Сам же Шубкин, согласно этой версии, был бисексуален. Тогда одной из причин поступка Распадова могла быть та, что он ревновал Марка Семеновича к Антонине. Если все это правда, то Распадова можно было бы оправдать хотя бы частично. Можно себе представить, в каком сложном положении он очутился, какие неприятности ему угрожали, если бы он отказался выступить против Шубкина. А самому Шубкину ничего уже не грозило. Он давно жил в стране, власти которой "Долговскую правду" не читали, да и до него самого вряд ли она доходила.
Конечно, мы жили тогда в сложные времена. Когда люди кипели гражданскими страстями и никто никому, кроме себя, не спускал ни малейшей слабости. Но все-таки, встретив Распадова на улице, я не стал перебегать на другую сторону и не отказался пожать протянутую мне руку. Я его ни о чем не спрашивал, но он сам заговорил, и довольно агрессивно и дурно, о Шубкине. Что он якобы с самого начала действовал хитро и расчетливо. Написал свой "Лесоповал", создал за границей шумиху и убрался к себе на историческую родину, а нас, оставшихся здесь, по существу, предал. То есть свой конфликт с Шубкиным он перевел в другое русло. Я это понял, когда он мне прочел свое стихотворение "Вы и мы", которого я запомнил только конец:
Вам все равно, где свой поставить дом
И с чьей руки вкушать какую пищу.
У вас есть запасной аэродром,
У нас в запасе - отчее кладбище.
