Николай Гарин-Михайловский - Гимназисты (Семейная хроника - 2)
После бурного здорованья Берендя усадил товарищей на скамью и, точно отыскивая, чем бы их угостить, схватил свою тетрадь и, проговорив: "С... слушайте", - начал читать. Товарищи пытались было перебить его, но Берендя упорно продолжал свое чтение, и Корнев с Карташевым терпеливо слушали.
- "В аскетических письмах Гоголя все тот же дух, побуждавший некогда сибирских раскольников сжигать себя. Эти люди имели в себе все качества души, которыми некогда прославляли себя и спасали отечество от варваров и Муций Сцевола, и Деций Мус, и все страдальцы новой цивилизации. Увы! Не сибирских аскетов, не Гоголя вина, что они схватились за ложные средства, saeculi vitia non hominis - пороки эпохи, а не человека. И пока не изменится понятия и привычки общества, едва ли удастся кому бы то ни было при всех возможных анализах собственной души изменить те привычки, которые поддерживаются требованиями общества, обстановкой нашей жизни, и отказаться от дурных привычек, господствующих в обществе, увы, точно так же нельзя, как и нарушить хорошие привычки, утвердившиеся в обществе.
Итак, лучше всего не в себе, а в общих условиях жизни искать, чем, какими обстоятельствами и отношениями порождены и поддерживаются пороки. И пока эти обстоятельства и отношения, порождающие пороки, существуют, до тех пор бессильны единицы: на долю толпы достается тупая, прозябательная жизнь, а на долю единиц - страдания. И чем выше эти единицы, тем ужаснее их конец. Легок и весел был характер Пушкина, а уж на тридцатом году изнемогает он нравственно и умирает через несколько лет. Помянем и Лермонтова:
За все, за все тебя благодарю я:
За жар души, растраченный в пустыне,
За все, чем я обманут в жизни был...
Кольцов?!
В душе страсти огонь
Разгорался не раз,
Но в бесплодной тоске
Он сгорел и погас.
Жизнь! Зачем же собой
Обольщаешь меня?
Если б силу бог дал,
Я разбил бы тебя.
Не вспомним ли и Полежаева, который,
Не расцветши, отцвел
В утре пасмурных дней.
Долго бы вспоминать всех: кого не вспомнишь из сильных душою людей, все они годятся в этот список. Невозможно сомневаться в том, что и Гоголь уморил себя, по свидетельству доктора А.Т.Тарасенкова. Не вина Гоголя в том: к тридцатым годам, после бурного возбуждения молодежи возвышенными идеями наступала реакция, столь обычная в русской жизни. Нельзя было услышать в кругу молодежи ни одного из тех громких слов, над которыми так легко смеяться, но без увлечения которыми бедно и пусто сердце юноши, а взрослого человека пуста и прозаична жизнь. Пусть живет, кто может, такой жизнью, но не будем клеймить тех, кто не может. Не мог и Гоголь. Его конец был тем ужаснее, чем колоссальнее была сила его натуры.
Мир тебе! Во тьме Эреба
Ты своею силой пал...
Корнев во время чтения брал с полу то ту, то другую книгу. Тут были и Берне, и Гейне, и журналы прежних годов, и журналы последних дней.
- Что это ты читал? - спросил Корнев, перелистывая Гете.
- Брось-б-брось, - горячо заговорил Берендя, увидя в руках Корнева Гете, - ж-жил в самую тяжелую эпоху страданий своего народа и... и... не отозвался ни одним звуком. Лучшую эпоху ф... французов называет п... печальной ошибкой...
- О-о-ой! - надрываясь от смеха, стонал Корнев. - Да что ты читал?
- В... выписки делаю, - лучше запоминается.
Корнев взял в руки увесистую тетрадь Беренди.
- Это все летом? Здорово работал.
Корнев с завистью посмотрел на Берендю и принялся сосредоточенно за ногти.
- Чай есть? - спросил Карташев.
Берендя, удовлетворенно следивший за Корневым, возвращенный Карташевым к действительности, смущенно ответил:
- Че... черт возьми. Как раз все деньги вышли.
- Идем к нам, - предложил Карташев.
- О?! - нерешительно произнес Берендя.
- Конечно, - подтвердил Корнев.
Берендя на мгновение задумался и, замотав головой, проговорил:
- Что ж? идем.
- Ну, так идем, - встал Корнев.
- Постой, отчего вы так рано приехали из деревни?
Карташев покосился на Корнева и опять сел.
- Так, ерунда, - раздумчиво сказал Корнев.
Корнев, щадя самолюбие Карташева, передал вкратце события в деревне.
- Т... ты говорил с матерью? - спросил по окончании Берендя.
Карташеву было тяжело и неприятно.
- Что ж ей скажешь? - скажет: мальчишка... - Наступило молчание.
Берендя опустил голову и машинально смотрел в свою тетрадь.
- С... слушай, я не пойду к тебе.
- Идем, - тоскливо и быстро позвал Карташев.
- Идем, - поддержал и Корнев.
- Е-ей-богу, не пойду...
- Ну, что за ерунда!
Карташев обиделся.
- А как ты думаешь, с... сознает она?
- Ну, да брось, одевайся, - настаивал Корнев.
Берендя в нерешительности смотрел на Карташева. Не хотелось ему обидеть и Карташева, не хотелось и встречаться с Аглаидой Васильевной, - тянуло к книгам, и жаль было терять время.
- Нет, ей-богу... Я лучше в другой раз...
- Ну, так как же? - спросил Корнев, смотря на Карташева.
Карташев, видимо, обиделся.
- Ну, че... черт с тобой, идем.
- Нет, конечно, это свинство, - начал было Карташев и наклонил голову.
- Да брось, - перебил его Корнев, - идет. Ну, одевайся.
- С... слушай, у меня ничего нет... в... вот только...
Берендя взял со скамьи грязный пиджак.
- Ну и отлично.
Берендя добродушно усмехнулся и не без едкости спросил:
- М... может быть, она прикажет меня вывести?
Карташев совсем обиделся.
- Ишь какой ты стал! - хлопнул Берендю Корнев по плечу.
Все трое вышли.
На улице царила пустота сумерек.
Берендя шел с Корневым впереди, а Карташев плелся поодаль. Корнев как-то вдруг не то забыл о Карташеве, не то потерял к нему интерес. Напротив, Берендя привлекал его к себе, и он повел с ним оживленный разговор.
Беренде было приятно это внимание, он с достоинством щипал свою бородку и энергичнее обыкновенного поматывал головой.
- Несомненно, - говорил, шагая, Корнев, - полный разлад между теорией и практикой... В деревне это как-то особенно рельефно - это разделение труда, о котором кто-то сказал, что одни сеют пшеницу, а другие едят ее. С одной стороны, конечно...
Корнев пренебрежительно махнул рукой.
- А впрочем... С одной стороны, нельзя не признаться, а с другой нельзя не сознаться... и в конце концов теория и практика вот как стоят друг против друга.
Он показал пальцами, поставив их один против другого, как стоят теория и практика, и махнул пренебрежительно рукой.
- Придет, конечно, время, - сказал он, помолчав.
- Н... не для всех. Персам, например, просто не по средствам будет уж догнать... И... история показывает нам, что и прежде упущенное время не наверстывалось... И тут работает уж п... просто экономический закон... неизбежный. П... под защиту более сильного н... нужда поставит. Бухара...
- Движение, конечно, есть.
- Достаточность этого движения кем определяется? доброй волей убежденного, что оно достаточно?
- Типичное, в сущности, время, - раздумчиво заговорил опять Корнев. - С одной стороны, будто и правы его мать и мой почтеннейший родитель. Кто мы? Мальчишки... А с другой, ведь это всё вопросы, поднятые людьми такого ума, перед которыми и мой батюшка и его мать... А ведь апломб какой! Ну, мой-то хоть мычит только, а возьми его мать? Послушаешь - вдохновенье, убежденность... а в сущности, одно сплошное недомыслие или, еще хуже, фарисейство... Прямо понимает и морочит... себя, конечно. А Неручев уж просто наглец: врет без зазрения совести прямо в глаза: знает, что врет, и глазом не моргнет.
- Кто это Неручев?
- Один сосед Карташева.
Корнев сосредоточенно принялся опять за свои ногти.
- Ерунда, - сказал он пренебрежительно.
- К... корабль без якоря. Р... работа без устоев... Кучка возится, строит, а... а пришла волна м... мрака, и... и все к черту, к... колесо белки. Нет фундамента о... образования д... достаточного, чтоб противостоять н... напору этой волны... И... и покамест так будет, из бездны м... мрака вылезет еще с... столько охотников...
Берендя шел, как палка, подгибал коленки, смотрел своими лучистыми глазами твердо и непреклонно перед собой, спокойно, равномерно все гладил свою бородку, и только похолодевшие пальцы его рук нервно дрожали да сильнее разлилась мертвенная желтизна от глаз к щекам.
Некоторое время оба шли молча.
- Восьмой класс... - проговорил Корнев.
С лица Беренди слетело все вдохновенье. Это был опять прежний испуганный, растерявшийся Берендя.
- Врешь?! - замирая, спросил он.
- Да вот...
Корнев лениво остановился и мотнул на подходившего Карташева. Карташев начал было нехотя, но злоба дня захватила, и приятели горячо и возбужденно заговорили на жгучую тему.
Они незаметно вошли в отворенную калитку карташевского дома и через двор прошли прямо на террасу.
- Может, все это еще только слух, - сказал Корнев, отгоняя неприятные мысли.
В сумерках мелодично раздавалась игра Наташи. Корнев сделал жест, и все трое на цыпочках пошли по террасе, чтоб не услышала Наташа. Они тихо уселись на ступеньках и молча слушали. Наташа импровизировала, по обыкновению. Ее импровизацию особенно любил Корнев и называл ее в шутку Шубертом. Мягкие, нежные, тоскующие звуки лились непрерывно, незаметно охватывали и уносили.
