Николай Лейкин - В гостях у турок
— Да, да… Да и пашей-то этихъ я себѣ иначе представляла, продолжала Глафира Семеновна признаваться мужу.
— Въ чалмахъ и съ трубками, какъ на вывѣскахъ табачныхъ лавочекъ у насъ?
— Ну, нѣтъ, безъ трубокъ. Какія-же трубки при султанѣ! А я думала, что всѣ они упадутъ передъ султаномъ внизъ лицомъ и будутъ лежать, пока онъ проѣдетъ. Я даже столько разъ читала, что это такъ бываетъ на Востокѣ… А это совсѣмъ Европа. А что онъ не старикъ, такъ этаго я и представить себѣ не могла. И вдругъ оказывается, что онъ брюнетъ, съ небольшой бородой, и мужчина лѣтъ сорока.
— Шатенъ, по моему, а не брюнетъ, и даже какъ будто съ рыжеватостью.
— Ахъ, оставь, пожалуйста! Настоящій брюнетъ. Я хорошо видѣла.
— Ну, будь по твоему. Мнѣ все равно. Брюнетъ, такъ брюнетъ. А только лицо у него больное, не свѣжее, истомленное.
— Вотъ это есть… Это дѣйствительно. И держитъ онъ себя не прямо, а какъ-то сгорбившись.
Въ это время прислуга начала разносить на подносахъ чай и кофе присутствующимъ.
Лакеи въ черныхъ сюртукахъ, застегнутыхъ на всѣ пуговицы, въ фескахъ, въ бѣлыхъ галстухахъ и бѣлыхъ перчаткахъ подходили съ подносами и кланялись, бормоча что-то по-турецки.
— Батюшки! Да здѣсь даже съ угощеніемъ… удивленно сказала Глафира Семеновна и спросила мужа:- Пить или не пить?
— Ты какъ хочешь, а я выпью и чаю, и кофею… Султанское угощеніе, да чтобъ не выпить! Всего выпью и съѣмъ, и потомъ хвастаться буду, что у султана угощался. — Послушайте, Афанасій Ивановичъ… Это отъ султана чай и кофей? спросилъ Нюренберга Николай Ивановичъ.
— Все, все придворное… отвѣчалъ тотъ. — Вотъ потомъ можете прохладительное питье пить, варенье кушать. Фрукты еще подадутъ, прибавилъ онъ.
— Всего съѣмъ. Пей, Глафира Семеновна. Потомъ разсказывать будешь, что вотъ такъ и такъ… Штука-ли! У султана чай пьемъ! Взяла кофею? Вотъ и отлично. А я сначала чашку чаю возьму.
Онъ взялъ съ подноса чашку чаю и сказалъ лакею по-турецки и по-русски:
— Шюкюръ. Спасибо.
LVI
Послѣ чаю и кофе присутствующихъ начали обносить фруктами. Въ двухъ большихъ вазахъ были красиво уложены крупные іерусалимскіе апельсины, мандарины, груши-дюшесъ и яблоки.
— Боже мой, да мы совсѣмъ въ гостяхъ у султана! Намъ даже и врать не придется, если мы будемъ разсказывать въ Петербургѣ, что пользовались гостепріимствомъ султана, сказала Глафира Семеновна мужу, взявъ апельсинъ и очищая его отъ кожи. — Одно только, что не во дворцѣ онъ насъ принимаетъ.
— Ну, а я сегодня буду писать въ Петербургъ Федору Васильичу, такъ напишу, что мы угощались у султана во дворцѣ, отвѣчалъ Николай Ивановичъ. — Напишу даже, что мы съ однимъ пашой выпили вмѣстѣ по рюмкѣ померанцевой…
— Какъ съ пашой по рюмкѣ померанцевой? Ты забылъ, что мы въ Турціи, въ Константинополѣ. Вѣдь здѣсь вино и водка запрещены по закону. И, наконецъ, съ пашой…
Николай Ивановичъ почесалъ затылокъ.
— Да… И я-то тоже… Забылъ… сказалъ онъ, улыбнувшись. — Ну, напишу, что выпили съ пашой по чашкѣ кофею и выкурили по трубкѣ. Пусть Федоръ Васильичъ разсказываетъ тамъ всѣмъ нашимъ.
У другого окна двѣ англійскія леди, одѣтыя въ клѣтчатыя триковыя платья съ необычайно узкими юбками и огромными буфами на рукавахъ, чопорно кушали вилками съ тарелки очищенную и нарѣзанную на кусочки грушу и лѣниво переговаривались съ пожилымъ кавалеромъ, очень смахивающимъ на орангутанга во фракѣ. Англичанинъ, спутникъ супруговъ по вагону, уничтожилъ большое яблоко и принялся его запивать прохладительнымъ питьемъ съ вареньемъ, перепробовавъ содержимое всѣхъ графиновъ…
Проводникъ Адольфъ Нюренбергъ вертѣлся тутъ-же.
— Афанасій Иванычъ, долго еще султанъ пробудетъ въ мечети? — спросила его Глафира Семеновна.
— О, нашъ султанъ аккуратенъ и болѣе двадцать минутъ въ мечети не молится, — отвѣчалъ тотъ. — Минутъ черезъ пять-семь онъ уже обратно поѣдетъ.
И точно, не прошло и получаса со времени пріѣзда султана въ мечеть, какъ съ лѣстницы со ступеньками, покрытыми краснымъ ковромъ, былъ данъ сигналъ, что султанъ выходитъ. Какой-то почтенный паша съ сѣдой бородкой махнулъ платкомъ генералитету и придворнымъ и всѣ опять начали строиться въ шеренгу. Въ шпалерахъ войска также раздалась команда, и солдаты начали ровняться. Къ лѣстницѣ съ ковромъ подали шарабанъ, запряженный парой лошадей золотистой масти въ англійской упряжкѣ и безъ кучера. На лѣстницѣ показался султанъ, сошелъ внизъ, сѣлъ въ шарабанъ, взялъ въ руки возжи и, сдерживая лошадей, медленно и совершенно одинъ сталъ выѣзжать со двора мечети, кивая кланяющейся ему шеренгѣ нашей и придворныхъ.
При выѣздѣ султана за ограду, военные хоры грянули турецкій гимнъ, солдаты закричали привѣтствіе своему падишаху, и онъ, пустивъ лошадей рысью, скрылся изъ глазъ публики, завернувъ за уголъ.
Сейчасъ-же начали подавать экипажи и генералитету. Къ каретамъ султанскихъ женъ привели лошадей и стали впрягать ихъ. Когда площадка передъ каретами опросталась отъ стоявшихъ на ней сановниковъ, отъ толпы халатниковъ въ чалмахъ, поднявшихся уже съ колѣнъ, отдѣлилось десять-двѣнадцать человѣкъ, и они, вынувъ изъ-за пазухъ какія-то бумаги, бросились къ окнамъ каретъ султанскихъ женъ, протягивая свои бумаги. Но на халатниковъ во мгновеніе ока налетѣли заптіи и стали ихъ гнать прочь отъ каретъ. Нѣкоторыхъ отталкивали прямо въ шею, а съ одного такъ заптій даже сбилъ чалму.
— Вотъ это такъ… Вотъ это ловко! смѣялся Николай Ивановичъ. — Не особенное-же здѣсь уваженіе къ духовенству и къ паломникамъ.
— Турецкіе попы и вотъ эти самаго богомольцы, котораго сбираются ѣхать въ Мекку, самаго нахальнаго народъ въ Константинополѣ, отвѣчалъ Нюренбергъ. — Наши дервиши очень нахальнаго, а эти еще больше.
— Чего имъ нужно? Чего они лѣзли къ каретамъ?
— Прошенья разнаго хотѣли подать султанскимъ женамъ.
Но вотъ лошади впряжены, и кареты съ султанскими женами стали выѣзжать за ограду. При отъѣздѣ отъ мечети султанскія жены держали себя уже смѣлѣе. Онѣ спустили свой тюль съ лица на подбородокъ, такъ что лица ихъ совсѣмъ были видны для наблюдающей за ними публики. А одна изъ женъ даже для чего-то выглянула изъ окна кареты.
— Пожилыя, совсѣмъ пожилыя! воскликнула Глафира Семеновна, когда кареты султанскихъ женъ проѣхали мимо того окна, у котораго она сидѣла. — Пожилыя и даже некрасивыя! Ну, признаюсь, женъ султана я себѣ совсѣмъ иначе воображала. Я думала, что онѣ какой-нибудь неописанной красоты, а онѣ самыя обыкновенныя женщины съ обыкновенными лицами.
Николай Ивановичъ дернулъ жену за рукавъ и сказалъ:
— Чего ты кричишь-то? Чего голосъ возвышаешь! И вдругъ какія слова! За эти слова здѣсь арестовать могутъ.
— Ну, вотъ!.. Кто здѣсь понимаетъ по-русски? отвѣчала Глафира Семеновна, а сама опѣшила и прибавила:- Да вѣдь я не браню ихъ, а только говорю, что пожилыя. Мнѣ казалось почему-то, что султанскія жены должны быть самыя молоденькія и красавицы. Ну, все? Можно уѣзжать? спросила она Нюренберга.
— Вся церемонія Селамлика кончилась. Пожалуйте садиться въ экипажъ, отвѣчалъ тотъ.
Супруги стали уходить изъ комнаты. Въ прихожей, получивъ свое верхнее платье, Николай Ивановичъ сказалъ:
— Надо-бы людямъ-то дать на чай.
— Псъ… Не извольте безпокоиться, протянулъ Нюренбергъ свою руку кверху. — Бакшишъ направо, бавшишъ налѣво! Всѣмъ далъ, всѣ будутъ довольны и потомъ представлю вамъ самаго подробнаго счетъ. Объ васъ теперь здѣсь всѣ думаютъ, какъ о самаго богатаго русскаго генералъ.
Когда супруги сходили съ крыльца, на площади стояли тѣ самыя двухколесныя арбы, которыя передъ церемоніей привезли песокъ для посыпки. Теперь песокъ этотъ сгребали и вновь складывали въ арбы. Это удивило Николая Ивановича и онъ спросилъ Нюренберга:
— Послушайте, неужели здѣсь такъ дорогъ песокъ, что его надо сгребать и увозить обратно?
— О, такого краснаго песокъ у насъ нѣтъ въ Константинополь. Этого песокъ привозятъ изъ-за двѣсти-триста километровъ по желѣзнова дорога. А теперь у насъ при дворѣ падишаха вездѣ самый большаго экономія.
Поданъ экипажъ, и супруги сѣли въ него. Нюренбергъ вскочилъ на козлы и сказалъ Николаю Ивановичу:
— Еще только третьяго часъ, а экипажъ у меня нанятъ на цѣлаго день, до шести часовъ. Если вы, ефендимъ, и вашего супруга не устали, то можно что-нибудь въ городѣ посмотрѣть.
— Везите, везите. Показывайте… Заодно ужъ… отвѣчала за мужа Глафира Семеновна.
LVII
Коляска ѣхала обратно по тѣмъ же улицамъ, по которымъ супруги Ивановы проѣзжали и въ мечеть. Теперь толпы народа плыли еще тѣснѣе, такъ какъ на Селамликъ сбирались постепенно въ теченіи нѣсколькихъ утреннихъ часовъ, а по окончаній церемоніи всѣ двинулись сразу и такъ какъ, толпа въ большинствѣ случаевъ, состояла изъ турокъ, то всѣ направлялись къ мосту, чтобы чрезъ него попасть въ Стамбулъ, въ турецкую часть города. Вагоны конки были переполнены до невозможности, но на подножки ихъ все-таки вскакивали и ѣхали, держась за поручни. Пассажировъ тащили ужъ шагомъ. Кондукторъ трубилъ безостановочно. Въ нѣкоторыхъ мѣстахъ и экипажу супруговъ Ивановыхъ приходилось ѣхать шагомъ. Собаки, согнанныя съ тротуара пешѣходами, шныряли подъ ногами лошадей еще въ большемъ числѣ, и Глафира Семеновна то и дѣло кричала: «стойте, стойте! Не задавите собаку!»
