Евгений Салиас - Экзотики
Такимъ образомъ, дама подъ плотной бѣлой вуалью заинтересовала и Соколинскаго. Теперь, покуда Эми думала о ней, князь, сидя въ омнибусѣ отеля, тоже вспомнилъ о ней же, жалѣя, что не замѣтилъ, въ какую гостинницу она поѣхала.
Въ это же самое время дама, избѣгавшая ихъ обоихъ, дала имъ отъѣхать отъ станціи и, въ свой чередъ сѣвъ въ омнибусъ, вмѣстѣ съ своей англичанкой горничной, спросила у нея:
— Видѣли вы миссъ Скритицыну, которая выѣхала на встрѣчу къ князю?
— Нѣтъ… Я хлопотала… Искала вашъ плэдъ, который вы забыли въ вагонѣ…
— Да. Эми Скритицына! И я не знала, что чувствую. Броситься на нее хотѣлось. У меня руки дрожали!
— Напрасно. Это ребячество. Вѣдь вы еще ничего навѣрное не знаете… — отозвалась пожилая камеристка.
— Правда, Бэтси… Но я не умѣю себя сдерживать… Я въ отца!.. Онъ былъ вспыльчивъ до безумія…
IV
Нежданно пріѣхавшій князь Георгій Ильичъ Соколинскій былъ человѣкъ еще молодой: ему шелъ двадцать-девятый годъ. Нравственно это былъ семнадцатилѣтній юноша. Жизнь какъ-то не касалась его и не коснулась. Какимъ онъ былъ, будучи мальчикомъ, такимъ остался и теперь. Онъ былъ то, что называется «добрый малый», при этомъ возведенный въ кубъ.
Когда о князѣ спрашивали чье-либо мнѣніе, то и мужчины, и женщины отзывались:
— Ахъ, онъ премилый! Un coeur d'or… Добрѣйшая душа! Une bonne pâte!
Для мужчинъ онъ былъ болѣе привлекателенъ, чѣмъ для женщинъ. Мужчины искали сближенія съ нимъ и быстро сходились. Львицы свѣта, женщины-кокетки избѣгали его. Нѣкоторыя же если ближе сходились съ нимъ, то это были отношенія всегда товарищескія. До сихъ поръ ни одна молодая дѣвушка не увлеклась имъ, не влюбилась, не считая притворщицъ конечно…
Въ князѣ, и въ характерѣ, и во внѣшности, было что-то женское, или вѣрнѣе — бабье. Онъ былъ отчасти ниже средняго роста, не толстый, а плотный, какой-то весь округленный, весь «пышка», весь, по-французскому выраженію, «patapouf», плотныя ноги и руки, намеки на будущій животикъ, будто женская грудь — только съ мужскими сильными плечами, при этомъ полныя щеки, съ румянцемъ, голова всегда остриженная подъ гребенку «на нѣтъ» и предлинные падающіе хохлацкіе усы цвѣта соломы.
Когда Соколинскій первый разъ посватался за Эми, то въ числѣ ея аргументовъ, высказанныхъ дядѣ противъ князя, было одно вполнѣ вѣрное.
— Дядюшка, — воскликнула Эми, — вѣдь князь Егоръ Ильичъ даже на мужчину не похожъ. Ей-Богу! Онъ мнѣ чрезвычайно напоминаетъ Пелагеюшку, ключницу. Онъ добрый, хорошій, прямодушный, но онъ… Не знаю, какъ объяснить… Онъ… Пелагеюшка!
А между тѣмъ теперь, въ тридцать лѣтъ, князь еще немножко похудѣлъ и сравнялся. Будучи пятнадцатилѣтнимъ мальчикомъ, онъ всѣхъ поражалъ своей полнотой. Узенькое платье, курточки, матросскіе воротники, — все это было для юнаго князя немыслимо, почти неприлично. Къ эту пору насмѣшники, и остряки постоянно указывали на него, чтобы смѣшить дамъ… И дѣйствительно, юноша былъ забавенъ спереди, а сзади былъ… уморителенъ.
Дѣтство и юность Соколинскій провелъ въ Европѣ. Отецъ его былъ attaché русскаго посольства поочередно при трехъ маленькихъ дворахъ: въ Португаліи, въ Баденѣ и въ Бельгіи. Вѣроятно, князь Соколинскій-отецъ не обладалъ разными дарами природы, такъ какъ, несмотря на крайне большое состояніе, въ продолженіе почти пятнадцати лѣтъ оставался этимъ attaché. Впрочемъ, у него было два главныхъ занятія, на которыя уходило все время: карты и женщины.
Будучи вдовцомъ, онъ поручилъ своихъ двухъ сыновей двоюродной сестрѣ на воспитаніе, но затѣмъ, когда мальчиковъ надо было начать учить, князь взялъ ихъ и отдалъ въ пансіонъ въ Швейцаріи, около Вевё. Пансіонъ этотъ славился воспитаніемъ и образованіемъ, которое въ немъ давалось, но это было училище исключительно аристократическое. Плата была огромная, и только очень богатые люди могли отдавать въ него своихъ сыновей.
Главное вниманіе въ этомъ училищѣ обращалось на французскій языкъ, гигіену и здоровье, слѣдовательно — на спортъ въ широкомъ размѣрѣ, а затѣмъ на свѣтскій лоскъ, формы, манеры. И надо честь отдать директору этого училища, что у него всякій юноша, будь онъ русскій, итальянецъ, англичанинъ или американецъ, покидалъ школу всегда болѣе или менѣе здоровый, ловкій и крѣпкій. Но кромѣ того на всѣхъ питомцевъ школа эта клала еще одинъ свой исключительный отпечатокъ, рѣшительно загадочный. Трудно было бы объяснить, какимъ образомъ директоръ школы достигалъ этого результата.
Вся молодежь различныхъ и противоположныхъ національностей, покидавшая скамьи школы, отличалась какимъ-то крайнимъ добродушіемъ, какимъ-то особенно-свѣтлымъ и увѣренно спокойнымъ взглядомъ на жизнь и съ сильной дозой альтруизма въ характерѣ. Практическій американецъ, хитрый нѣмецъ, угрюмый англичанинъ, простодушный россіянинъ, выходили изъ школы одинаково беззаботно-довольными добряками.
Князь не далъ однако сыновьямъ окончить полный курсъ и прямо съ береговъ Лемана вдругъ перевезъ ихъ на берега Невы и опредѣлилъ въ гвардію.
Черезъ годъ, при протекціи, оба были уже офицерами. Но отца на свѣтѣ уже не было. Онъ умеръ отъ удара въ вагонѣ. Черезъ два года послѣ этого умеръ отъ тифа и младшій князь.
И Георгій Соколинскій остался одинъ на свѣтѣ, но богачомъ. Военная служба была ему по душѣ. Только полковыя ученья, парады и маневры надоѣдали ему до смерти. А все остальное, соединенное со службой въ гвардіи, онъ любилъ. Товарищи и начальство искренно любили князя. Онъ былъ для всѣхъ «Егорушка», и даже мало знакомые люди, заглазно, звали его такъ…
Однако все начальство, отъ полкового командира до командующаго округомъ, было одного мнѣнія, что «душа-человѣкъ» и милый малый — невозможный офицеръ.
Вошло даже въ обыкновеніе ставить его въ примѣръ. Всякому солдату, который былъ плоховатъ, говорили:
— Да что тебя, Соколинскій, что-ли, обучалъ?
Про самаго лучшаго молодца кавалериста, солдата или офицера, говорили:
— Его Соколинскому въ обученіе отдать на полгода — и то не испортитъ! — Къ такому о себѣ мнѣнію князь или «Егорушка» относился такъ же, какъ и ко всему на свѣтѣ, добродушно и весело. Благодушіе его доходило до тѣхъ крайнихъ предѣловъ, что самая злая клевета на него, самая смѣшная оскорбительная каррикатура и самая сильная обида, что случалось, конечно, рѣдко, дѣйствовали на него особенно, заставляли его искренно смѣяться. Онъ не понималъ, что такое мелкое самолюбіе, что такое обидчивость.
Кромѣ того, Соколинскій отъ всѣхъ богачей-гвардейцевъ отличался всегда тѣмъ, что не былъ мотомъ и не былъ скрягой, умѣлъ держаться золотой середины и жить по средствамъ. Онъ удивительно искусно, хотя безсознательно, слѣдовалъ пословицѣ: «по одежкѣ протягивай ножки».
Когда говорили про него иные, что на него тошно смотрѣть: «при такомъ страшномъ состояніи и этакъ скряжничать!» — то нашлись люди, которые такъ азартно вступились за то, что «Егорушка» не скряга, — что раза два чуть не произошла исторія въ полку.
Объясненіе этого заключалось въ томъ, что Егорушка, не позволявшій себѣ истратить зря ни одного рубля, давалъ взаймы широко, черезъ край, конечно зная, что онъ даритъ.
Когда дошла очередь волей-неволей принимать эскадронъ, вопросъ сталъ ребромъ. Командовать эскадрономъ было для «Егорушки» почти такъ же мудрено, какъ строить изъ мрамора какой-нибудь дворецъ.
Но въ тѣ самые дни, когда рѣшался вопросъ объ этомъ, пріѣзжій изъ Малороссіи помѣщикъ представился князю, высказывая желаніе познакомиться, такъ какъ они — сосѣди. И этотъ сосѣдъ, по фамиліи Бандарчукъ, объяснилъ Соколинскому, что, вопервыхъ, его управляющій обворовываетъ его ежегодно на страшно крупную сумму, во-вторыхъ, разоряетъ имѣніе на всѣ лады, а въ-третьихъ, дѣлаетъ разныя мерзости, которыя валитъ, на половину оффиціально, на самого князя. Въ двухъ губернскихъ городахъ Малороссіи съ ужасомъ разсказываютъ, и обыватели, и власти, какъ богачъ князь Соколинскій, изъ скряжничества, безчестно поступилъ съ двумя или тремя личностями — помѣщиками и купцами.
Появленіе этого сосѣда какъ-то странно повліяло на Соколинскаго. Ему вдругъ пришло на умъ, что пора бросить полкъ. Даже самый мундиръ, который тянетъ его вездѣ, надоѣлъ ему. Потолстѣлъ ли онъ съ тѣхъ поръ, или старше сталъ. Вдобавокъ на носу проклятый эскадронъ. Наконецъ, нельзя позволить позорить свое имя въ родномъ краю, гдѣ оно извѣстно за двѣсти лѣтъ, и гдѣ однако Егорушка, сначала швейцарскій школьникъ, а затѣмъ гвардейскій юнкеръ и офицеръ, конечно, съ дѣтства не бывалъ.
И съ особеннымъ вниманіемъ слушалъ Соколинскій, какъ Бандарчукъ расписывалъ всѣ прелести его дѣйствительно великолѣпнаго имѣнія, гдѣ совѣтовалъ выстроить сахарный заводъ, чтобы нажить милліонъ. Черезъ два мѣсяца Соколинскій надѣлъ статское платье и чувствовалъ себя совершенно довольнымъ.
