Антоп Чехов - Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения т 1-3
{01251}
H. Г. Б. состоящи из имнастических и акрабатических Искуст Куплетов таблиц и понтомин в двух оделениях. 1-е. Разные удивительные и увеселительные фокусы из белой Магий или Проворства и ловкость рук исполнено будет до 20 Предметов Клоуном уробертом. 2-е. Прышки и скачки сортале морталей воздух исполнет Клоун Доберт и малолетные Андрияс ивансон. 3-е. Английский человек бескостей или Каучук Мин у которава все члены гибки подобны резинки. 4-е. Камический куплет ивансон Тероха исполнит малолетний. (Далее в том же роде.) 9 часов вечера цена Местам 1 место - 50 к. 2 место - 40 к. 3 место - 30 к. 4 место - 20 к. Галдарея - 10 к." Я укоротил афишу, но ничего не прибавил. На описываемом спектакле присутствовала вся местная знать (становой с семьей, мировой с семьей, доктор, учитель - всего 17 человек). Интеллигенция поторговалась и заплатила за первые места только по четвертаку. Билеты продает сам хозяин, личность довольно типичная. Хозяин - тип во вкусе Грачевки и Дюковки. Мы заплатили, вошли и заняли первые места. Публика ломит, балаган полнехонек. Внутренность балагана самая нероскошная. Вместо занавеси, служащей в то же время и кулисой, ситцевая тряпочка в квадратный сажень. Вместо люстры четыре свечи. Артисты благосклонно исполняют должность артистов, и капельдинеров, и полицейских. На все руки мастера. Лучше всего оркестр, который заседает направо на лавочке. Музыкантов четыре. Один пилит на скрипке, другой на гармонии, третий на виолончели (с 3 контрабасовыми струнами), четвертый на бубнах. Играют всё больше "Стрелочка", играют машинально, фальшивя на чем свет стоит. Игрок на бубнах восхитителен. Он бьет рукой, локтем, коленом и чуть ли не пяткой. Бьет, по-видимому, с наслаждением, с чувством, занимаясь собой. Рука его ходит по бубну как-то неестественно ловко, вытанцовывая пальцами такие нотки, какие не взять в толк и скрипачу.
{01252}
Кажется, что его рука движется вокруг продольной и поперечной оси. Перед началом спектакля входит чуйка, крестится и садится на первое место. К нему подходит клоун. - Извольте сесть в галерею, - просит клоун. - Здесь первые места. - Отстань! - И чиво вы уселись, как медведь какой-нибудь? Уходите! Это не ваше место! Чуйка неумолима. Она надвигает на глаза фуражку и не хочет уступить своего места. Начинаются фокусы. Клоун просит у публики шляпы. Публика отказывает. - Ну, так и фокусов не будет! - говорит клоун. - Господа, нет ли у кого-нибудь пятака? Чуйка предлагает свой пятак. Клоун проделывает фокус и, возвращая пятак, скрадывает его себе в рукав. Чуйка пугается. - Да ты того... Постой! Фокусов ты, брат, не представляй! Ты пятак давай! - Не желает ли кто-нибудь побриться, господа? - возглашает клоун. Из толпы выходят два мальчика. Их покрывают грязным одеялом и измазывают их физиономии одному сажей, другому клейстером. Не церемонятся с публикой! - Да разве это публика? - кричит хозяйка. - Это окаянные! После фокусов - акробатия с неизвестными "сарталями-морталями" и девицей-геркулесом, поднимающей на косах чёртову пропасть пудов. На средине спектакля происходит крушение одной стены балагана, а в конце - крушение всего балагана. В общем впечатление неказистое. Купующие и куплю деющие немного потеряли бы, если бы не было на ярмарке балагана. Странствующий артист перестал быть артистом. Ныне он шарлатанит. Возле балаганов с артистами - качели. За пятачок вас раз пять поднимут выше всех домов и раз пять опустят. С барышнями делается дурно, а девки вкушают блаженство. Suum cuique!
{01253}
БАРЫНЯ
К избе Максима Журкина, шурша и шелестя по высохшей, пыльной траве, подкатила коляска, запряженная парой хорошеньких вятских лошадок. В коляске сидели барыня Елена Егоровна Стрелкова и ее управляющий Феликс Адамович Ржевецкий. Управляющий ловко выскочил из коляски, подошел к избе и указательным пальцем постучал по стеклу. В избе замелькал огонек. - Кто там? - спросил старушечий голос, и в окне показалась голова Максимовой жены. - Выйди, бабушка, на улицу! - крикнула барыня. Через минуту из избы вышли Максим и его жена. Они остановились у ворот и молча поклонились барыне, а потом управляющему. - Скажи на милость, - обратилась Елена Егоровна к старику, - что всё это значит? - Что такое-с? - Как что? Разве не знаешь? Степан дома? - Никак нет. На мельницу уехал. - Что он строит из себя? Я решительно не понимаю этого человека! Зачем он ушел от меня? - Не знаем, барыня. Нешто мы знаем? - Ужасно некрасиво с его стороны! Он оставил меня без кучера! По его милости Феликсу Адамовичу приходится самому запрягать лошадей и править. Ужасно глупо! Вы поймите, что это, наконец, глупо! Жалованья ему показалось мало, что ли? - А Христос его знает! - отвечал старик, косясь на управляющего, который засматривал в окна. - Нам не говорит, а в голову к нему не залезешь. Ушел, говорит, да и шабаш! Своя воля! Должно полагать, жалованья мало показалось! - А это кто под образами на лавке лежит? - спросил Феликс Адамович, глядя в окно. - Семен, батюшка! А Степана нету.
{01254}
- Дерзко с его стороны! - продолжала барыня, закуривая папиросу. - Мсье Ржевецкий, сколько получал он у нас жалованья? - Десять рублей в месяц. - Если ему показалось мало десяти, то я могла бы дать пятнадцать! Не сказал ни слова и ушел! Честно это? Добросовестно? - Говорил ведь я, что никогда не следует церемониться с этим народом! - заговорил Ржевецкий, отчеканивая каждый слог и стараясь не делать ударения на предпоследнем слоге. - Вы разбаловали этих дармоедов! Никогда не следует заразом отдавать всего жалованья! К чему это? Да и зачем вы хотите прибавить жалованья? И так придет! Он договорился, нанялся! Скажи ему, - обратился поляк к Максиму, - что он свинья и больше ничего. - Finissez donc! - Слышишь, мужик? Нанялся - так и служи, а не уходи, когда тебе вздумается, чёрт! Пусть только не придет завтра! Я покажу ему не слушаться! И вам достанется! Слышишь, старуха? - Finissez, Ржевецкий! - Всем достанется! Не являйся тогда ко мне в контору, старый собака! С вами церемониться?! Вы разве люди? Разве вы понимаете хорошие слова? Вы только тогда понимаете, ежели вас по шеям бьют и делают вам неприятности! Чтоб ходил завтра! - Я скажу ему. Отчего не сказать? Сказать можно... - Скажи ему, что прибавляю ему жалованья, - сказала Елена Егоровна. - Не могу же я быть без кучера. Когда найду другого, пусть тогда и уходит, если ему угодно. Завтра утром чтобы опять был у меня! Скажите ему, что я глубоко оскорблена его невежливым поступком! И вы, бабушка, скажите! Надеюсь, что он будет у меня и не заставит посылать за собой. Подойди сюда, бабушка! На тебе, милая! Что, небось, трудно управляться с такими большими детьми? Бери, милая! Барыня вынула из кармана хорошенький портсигар, потянула из-под папирос желтую бумажку и подала ее старухе. - Если же не придет, - прибавила барыня, - то
{01255}
нам придется поссориться, что было бы крайне нежелательно. Но я надеюсь... Вы ему посоветуете. Едемте, Феликс Адамыч! Прощайте! Ржевецкий вскочил в коляску, взял в руки вожжи, и коляска покатила по мягкой дороге. - Сколько дала? - спросил старик. - Рупь. - Дай сюда! Старик взял рубль, погладил его обеими ладонями, бережно сложил и спрятал в карман. - Степан, уехала! - сказал он, входя в избу. - Я ей сбрехал, что ты на мельницу уехал. Перепужалась страсть как!.. Как только отъехала коляска и скрылась из вида, в окне показался Степан. Бледный, как смерть, дрожащий, он выполз наполовину из окна и погрозил своим большим кулаком темневшему вдали саду. Сад был барский. Погрозив раз шесть, он проворчал что-то, потянулся назад в избу и с шумом опустил раму. Через полчаса после того, как уехала барыня, в избе Журкина ужинали. В кухне возле самой печи за засаленным столом сидели Журкин и его жена. Против них сидел старший сын Максима - Семен, временноотпускной, с красным испитым лицом, длинным рябым носом и маслеными глазками. Семен был похож лицом на отца, он не был только сед, лыс и не имел таких хитрых, цыганских глаз, какими обладал его отец. Рядом с Семеном сидел второй сын Максима, Степан. Степан не ел, а, подперевши кулаком свою красивую белокурую голову, смотрел на закопченный потолок и о чем-то усердно мыслил. Ужин подавала жена Степана, Марья. Щи съели молча. - Принимай! - сказал Максим, когда были съедены щи. Марья взяла со стола пустую чашку, но не донесла ее благополучно до печи, хотя и была печь близко. Она зашаталась и упала на скамью. Чашка выпала из ее рук и сползла с колен на пол. Послышались всхлипывания. - Никак кто плачет? - спросил Максим. Марья зарыдала громче. Прошло минуты две. Старуха поднялась и сама подала на стол кашу. Степан крякнул и встал. - Замолчи! - пробормотал он,
{01256}
Марья продолжала плакать. - Замолчи, тебе говорят! - крикнул Степан. - Смерть не люблю бабьего крику! - смело забормотал Семен, почесывая свой жесткий затылок. - Ревет и сама не знает, чего ревет! Сказано - баба! Ревела бы себе на дворе, коли угодно! - Бабья слеза - капля воды! - сказал Максим. - Благо слез не покупать, даром дадены. Ну, чего ревешь? Эка! Перестань! Не возьмут у тебя твоего Степку! Избаловалась! Нежная! Поди кашу трескай! Степан нагнулся к Марье и слегка ударил ее по локтю. - Ну чего? Замолчи! Тебе говорят! Э-э-э... сволочь! Степан размахнулся и ударил кулаком по скамье, на которой лежала Марья. По его щеке поползла крупная сверкающая слеза. Он смахнул с лица слезу, сел за стол и принялся за кашу. Марья поднялась и, всхлипывая, села за печью, подальше от людей. Съели кашу. - Марья, кваску! Знай свое дело, молодуха! Стыдно сопли распускать! - крикнул старик. - Не маленькая! Марья с бледным, заплаканным лицом вышла и, ни на кого не глядя, подала старику ковш. Ковш заходил по рукам. Семен взял в руки ковш, перекрестился, хлебнул и поперхнулся. - Чего смеешься? - Ничего... Это я так. Смешное вспомнил. Семен закинул назад голову, раскрыл свой большой рот и захихикал. - Барыня приезжала? - спросил он, глядя искоса на Степана. - А? Что она говорила? а? Ха-ха! Степан взглянул на Семена и густо покраснел. - Пятнадцать целковых дает, - сказал старик. - Ишь ты! И сто даст, лишь бы только захотел! Побей бог, даст! Семен мигнул глазом и потянулся. - Эх, кабы мне такую бабу! - продолжал он. - Высосал бы чертовку! Сок выжал! Ввв... Семен съежился, ударил по плечу Степана и захохотал. - Так-то, душа! Больно ты комфузлив! Нашему брату комфузиться не рука! Дурак ты, Степка! Ух, какой дурак!
