Петр Боборыкин - Китай-город
— Ну, что же, — заговорил Пирожков и поглядел на нее добрыми глазами, — не очень вам здесь нравится?.. Присмотритесь… Эта столовая постом была бы для вас занимательнее. Тогда здесь настоящий рынок… Чего хотите — и благородные отцы, и любовники, и злодеи. И все это приезжие из провинции, а уж к концу почти полное истощение финансов.
Тася плохо слушала его.
— Вот что, — продолжал Пирожков, — на святках будет тут сборный спектакль. Мне старшина сейчас говорил. Не начать ли прямо с попытки. Можно и "До поры — до времени" поставить. Как вы думаете?
— Право, не знаю, — ответила Тася. — Я учиться хочу, Иван Алексеевич.
— С нового года и начнем… А пока для бодрости… Да вот и старшина.
К ним подошел сухощавый господин, в бороде, в золотом pinse-nez, в коротком пальтецо, с крупными чертами лица, тревожный в приемах.
Пирожков представил его. Тася не запомнила ни фамилии, ни как его звали по имени и отчеству.
— Чайку выпьете? — пригласил его Пирожков.
— С нашим удовольствием, — сказал старшина и сел.
Он казался очень утомленным.
— Много дела? — спросил Пирожков.
— Просто беда! И все один!..
— А другие?
— Эх!..
И он махнул рукой.
— Что же предполагается на праздниках?
— Утренние спектакли будут, детский праздник, костюмированный бал с процессией, да мало ли чего!
— А как дела?
— Сборы — ничего! Только возня! Я вам скажу, скоро пардону запрошу!..
— Вот Таисия Валентиновна, — указал Пирожков на Тасю, — желала бы…
— Вам угодно дебютировать-с? — высоким голосом выговорил старшина.
Тася сильно смутилась.
— Нет… я не для дебюта…
— Спектаклик хотите? — не дал он ей докончить. — Дни-то у нас все разобраны.
К старшине подошел лакей в ливрее и сказал ему что-то на ухо.
— Прошу извинения, — сказал старшина и вскочил. — Анафемское дело! — крикнул он на ходу Пирожкову и побежал в контору.
"Зачем он меня сюда привез?" — думала Тася, и ей делалось досадно на «добрейшего» Ивана Алексеевича. Все это выходило как-то глупо, нескладно. Этот торопливый старшина совсем ей не нужен. Он даже не заикнулся ни о каком актере или актрисе, с которой она могла бы начать работать. А нравы изучать, только расхолаживать себя… Тут еще может явиться какой-нибудь знакомый отца… Она с молодым мужчиной, за чаем… Точно трактир!
Тася затуманилась.
XVIII
Из дверей в глубине столовой, откуда виднелась часть буфетной комнаты, показался мужчина в черном нараспашку сюртуке. Его косматая белокурая голова и такая же борода резко выделялись над туловищем, несколько согнутым. Он что-то проговорил, выходя к буфету, махнул рукой и приближался к столу, где сидели Тася с Пирожковым.
— Ах, Иван Алексеевич, — взволновалась и почти обрадовалась Тася, — ведь сюда идет Преженцов.
— Кто?
— Мой учитель!.. Вы не помните?..
— Не встречал его…
— Да, это давно было… Как он изменился… Он, он!
Косматая голова все приближалась. Тася окончательно разглядела и узнала своего учителя Преженцова.
Он ходил к ним больше года, студентом четвертого курса, лет шесть тому назад, учил ее русским предметам, давал ей всякие книжки. Матери ее он не понравился: раза два от него пахло вином… Только у него Тася и занималась как следует. Он ей принес Островского… И сам читал купеческие сцены пресмешно, и рассказы Слепцова хорошо читал… Что ж! Она не боится встречи с ним здесь, в этой столовой… Он все поймет…
Учитель ее заметил и узнал.
— А-а! — крикнул он и скорыми шагами подошел к столу.
— Николай Александрович! — обрадованно назвала его Тася.
Пирожков оглянулся на косматого блондина. От него пахнуло спиртными парами. Лицо его сильно раскраснелось.
— Какими судьбами? — спросил он Тасю. Учитель крепко пожал ей руку.
— Вот, можно сказать, сюрприз. Вы здесь… И в будничный день… Какими судьбами? А кавалер ваш… Познакомьте нас.
Она их познакомила.
— А! — еще громче крикнул учитель. — Пирожков!.. Как приятно… У нас есть общие приятели… Калашникова… Василия Дмитриевича… знаете, а?
— Как же, — сказал со сдержанной улыбкой Пирожков.
— Я присяду… Можно?..
— Пожалуйста, — пригласил его Пирожков.
Тася поглядела на своего учителя. Его щеки, глаза, волосы — все показалось ей немного подозрительным.
— Так вот где я с ученичкой-то столкнулся, — говорил Преженцов и держал руку Таси. — Ростом не поднялись… все такая же маленькая… И глазки такие же… Вот голос не тот стал, возмужал… Их превосходительство как изволит поживать? Папенька, маменька? Мамаша меня не одобряла… Нет!.. Не такого я был строения… Ну, и парлефрансе не имелось у меня. Бабушка как? Все еще здравствует? И эта, как ее: Полина, Фифина!.. Да, Фифина!.. Бабушка — хорошая старушка!..
Он делался болтлив. Тася видела, что учитель ее выпил. Она не знала, как с ним говорить. Это был как будто не тот Николай Александрович, не прежний.
Пирожков тоже почувствовал себя стесненным.
— Вы здесь член? — спросил он Преженцова.
— Я-то? Это целая история… Вот видите ли, какой казус случился… Меня здесь не выбрали. Не подхожу к такому избранному заведению. А сегодня с приятелем зашли выпить пива… Все равно… Вы не хотите ли?
Он перегнулся к Тасе и спросил:
— А это знаменье времени… коли и вы с нами сидите… Какой ужас!
Прошел по столовой старшина. А через минуту в буфете раздался крупный разговор.
Учитель Таси сейчас же встал, побежал туда и только крикнул:
— Так и есть!
Пирожков приподнялся и начал глядеть в том же направлении.
— Поедемте отсюда, — тихо сказала ему Тася.
Голоса все возвышались, перешли в звонкие, крикливые возгласы… От буфета шел старшина и другой еще господин, с седоватой бородой, а за ним учитель Таси.
— Вы не имели права! — говорил старшина.
— Я буду протестовать! — повторил господин с бородой.
— Протестуйте… Сделайте ваше одолжение!
Учитель забежал вперед и на всю залу крикнул:
— Оставь втуне, пренебреги… потребуем торжественного вывода… Идем, Вася…
И, обратившись к столу Таси и Пирожкова, кинул им:
— Прощения просим!.. Видите, чаю с вами пить не могу… Паршивая овца!..
Все в недоумении глядели на эту сцену. Перед конторой еще долго раздавались голоса и потом внизу по лестнице.
Пирожков и Тася молчали. Ивану Алексеевичу было не по себе.
"Зачем завез я ее сюда? — спрашивал и он себя. — Этакая досада! Так неудачно… И старшина ни на что ей не годен, а теперь и подавно".
Она опустила голову и пила потихоньку чай.
— Таисия Валентиновна, — начал Пирожков, состроив комическую мину, — простите великодушно… Незадача нам.
— Поедемте, — шептала она.
— Да вы не бойтесь.
— Нет, поедемте, пожалуйста.
Он наскоро расплатился. Тася шла вслед за ним, все еще с поникшей головой… И боялась она чего-то, и жутко ей было тут от всего — от этих лакеев, гостей, чаду, тусклого освещения; не находила она в себе мужества сейчас же превратиться в простую «актерку», распивать чай в перемену между двумя актами репетиций.
"Барышня я, барышня", — повторяла она, сходя в швейцарскую, и была довольна тем, что никто из знакомых отца не встретил ее. Ведь она уехала тихонько. Мать хоть и разбита, но то и дело спрашивает ее. Ей не скажешь, что ездила смотреть на актеров… Да и бабушка напугается…
— Как же, Таисия Валентиновна? — остановил ее Пирожков у кассы. — Первый блин комом. Угодно, чтобы я познакомил вас с Грушевой?
— Ах, погодите… Я что-то совсем маленькая.
— Подожду…
Тася свободно вздохнула на воздухе.
XIX
На другой день, перед обедом, девчонка вбежала к Тасе и заторопила ее.
— Маменька гневаются, пожалуйте поскорее.
Тася нашла мать в кресле в сильной ажитации.
— Отравить меня хотите! — закричала Елена Никифоровна, тараща на нее глаза.
— Что такое, maman?
— Какая гадость! Ешь сама!
Она тыкала ложкой в тарелку супа.
Тася попробовала и чуть заметно улыбнулась.
— Суп хорош… из курицы.
Мать проследила глазами ее усмешку и вся побагровела.
Не успела Тася выпрямиться, как на щеке ее прозвенела пощечина.
Она схватилась за щеку. В глазах у ней потемнело. Она сделала над собой усилие, чтобы не толкнуть мать.
Пощечина! Перед девчонкой Дуняшей! Ей, девушке по двадцать второму году!
Это ее ошеломило.
— Смеяться… — кричала и заикалась мать, — смеяться! Надо мной? Ах ты мерзкая! Мерзкая… Тварь! Я тебе дам!
И она опять потянулась к ней, но Тася схватила Елену Никифоровну за обе руки и посадила ее в кресло.
— Не смейте, не смейте! — шептала она с нервной дрожью. — Я не позволю… хуже будет!..
