Чингиз Гусейнов - Фатальный Фатали
"Жестоко пишут, ах как жестоко!" Даже в уме страшно повторить, что пишут: привыкли-де видеть нашу судьбу в руках неспособных стариков, получивших места вроде премии от общества застрахования жизни, за продолжительную крепость пищеварения.
Ловят простачков, будто не знают о секретном циркуляре ко всем начальникам губерний строго наблюдать за водворением издаваемых за границею на русском языке разных сочинений и своевременно останавливать сей незаконный промысел, - некоторые-де появляются в России и находятся в обращении между частными лицами; усилить меры; осторожность; бдительность; в случае чего оную немедленно конфисковать.
А тон! тон!! а выражения! Мол, вести с родных мест можно разделить на две части: из сумасшедшего дома и из смирительного. И о шарманке, которая пришла в негодность: лопнула струна, певшая про народность, осипла в ней давно песня православия, и не поправить, увы, хрип самодержавия.
А кому нужна гласность при абсолютной власти? Ловушка, куда попадают простачки! ну да, а как же - ффюитть! или узнать, что у нас берут взятки? что нет приличных дорог? падает торговля и растут цены?... Ведь и так ясно! губернатор с купцов, казенной палаты, дворян, мужиков; министры с губернаторов, а там, наверху, - с министров!... А разве гласности нет? ограничивается, правда, дозволением говорить о злоупотреблениях на местах не очень высоких, притом не называя имен! Но чтоб о совете государственном? сенате? синоде?...
Слыхали? Про посягательство на жизнь императора? Отравить ядом в ванне? Химически разложили воду и нашли яд! Провокация? Было уже!
Свободы печати захотелось? Как в Англии, да?! Или Голландии?., дебатов в меджлисе? в султанском диване? в государственном совееете? где еще? в ландтаге? ну да, и там! где? не слышу! громче! оглох, что ли! Как же, помогла свобода печати Голландии уплатить ее государственные долги! А бельгийская революция? Раскололась Голландия, как та гора, что в Гяндже, полстраны не стало. Этой свободы вы хотите?! Англия! нам Англия не пример, там еще полтыщи лет назад парламент был! Швейцария?! да, счастливый край, ничего не скажешь; сколько ругани из-за этой свободы печати наслушались в Европе! рогатые и копытные аж вздрагивали, недоумевая: за что люди их так невзлюбили?! и чем они провинились, особенно ишак. Вот вам плоды свободы печати!
Ну да, ведь Кайтмазов читает по-немецки! О прусских дебатах ему - "А вот, полюбуйтесь!" - Ладожский передал, и Кайтмазов видел на полях пометки Никитича. А все потому, что несовершенен человек, как это у вас, Фатали, сырое молоко пил человек и оттого звериные инстинкты. А что Пруссия?! мы с нею духом родственны! и у них и у нас всеподданнейшая и благоговейнейшая. Как это перевести? - спросил у Фатали. "А правда, как перевести?" задумался Фатали.
Кайтмазов глядел на чернильные пятна своих помарок, и ему казалось, что это солнечные пятна, не беда, мол, светило б только! и перечеркивания цензорские ему представлялись математическими построениями, вроде корня квадратного или разделительной линии между числителем и знаменателем, аж перо поет соловьиной трелью!
Кто это там?! и что он смеет говорить? не острый нож разума, а тупые ножницы произвола? Я выкалываю цензорскими перьями глазки? вгоняю сыпь на больном теле внутрь, чтоб не видеть ее? стригу свободные мысли, как волосы арестанту?! О наивный юнец, никак не переведутся! "Свободная печать"! Она, мол, как это у него? выписал я, только бумажку... где ж она? вот! нашел! Воплощенное доверие народа к самому себе, говорящие узы, соединяющие, во как! отдельную личность, тебя вроде бы, с государством и с целым миром, и с Турцией, значит! вот еще: Исповедь народа перед самим собой, духовное зеркало, в котором народ самого себя лицезреет, так сказать, а самопознание, смотри мудрец какой! есть первое условие мудрости, видал?! а вот за-эти речи мы говоруна за его бороду!
- А разве есть у него борода? - спрашивает у Кайтмазова Фатали.
- И усы, и борода, ой-ой-ой! И смотрит дерзко!
- Уж лучше всю голову!
- И то верно, чтоб по волосам не плакать, такая пышная шевелюра, как у мавра!
- Так за что его! - пристает к Кайтмазову Фатали.
- А чтобы не говорил: мол, правительство слышит только свой собственный голос, но поддерживает в себе самообман, будто слышит голос народа, и еще требует, чтобы народ поддерживал, не смея пикнуть, этот само обман! и что народ частью впадает при цензуре в политическое суеверие, а частью - в политическое неверие, а те, кто ни туда и ни сюда, отвернувшись от государственной жизни, становятся толпой, живущей только частной жизнью. Народ - до чего договаривается, эй, вдумайся! - вынуждается, мол, рассматривать свободные произведения мысли как противозаконные, приучается считать противозаконное свободным, свободу беззаконием, а законное несвободным! - И пошло, и пошло, разговорился Кайтмазов, не остановишь теперь. - Истина! А кому она нужна? И что вы в ней смыс лите? Истинно то, что приказывает правительство. Скромности бы вам побольше, господа писаки!
Неужто и это сжечь?
Немножко понюхали свободы и опять натянули вожжи: инквизиторы в голубых мундирах, энтузиасты, пылкие юноши, доносом начавшие карьеру. У нас с давних пор каждое выражение неудовольствия, всякий громкий разговор называют восстанием, бунтом. И карандашом Александр, но царь: "Не сметь писать етого слова - "прогресс"!"
- Да, да, скромности!!
И чего это Кайтмазов раскричался?! Но ведь надобно, чтобы не только Фатали услышал, а и Ладожский! и Никитич! и кое-кто подалее. Нет, не зря Кайтмазов ездил в Санкт-Петербург! еще поедет, нескоро, но поедет ознакомиться с новейшими цензурными инструкциями. Вот и сейчас: "Тоже мне, протест оскорбленного права против торжествующего насилия!" - И.говорит, и говорит, не остановится никак, - из того, что наслышался в С.-П., сам министр! насчет всяких книг и как их под нож, ибо сочинитель под прикрытием прозрачного и легко доступного пониманию вымысла осмелился изобразить личности людей, осужденных у нас как государственные преступники! пропаганда коммунистических (!), социалистических и материалистических теорий!
А что сочинитель? Наказан за преступный умысел! арест в военной гауптвахте! но вполне достаточно, чтоб выйти оттуда ээээ... - не докончил, и так ясно!
О, наши камеры, наш суд! Александр рассказывал: и об отравлении наркотиками, белладонной! Расширение зрачка, прилив крови к голове, галлюцинации, бешенство, бредовые фантазии, раздраженье слуха и осязания, точно кожа снята, и малейший стук кажется пушечным выстрелом!
А что издатель!
"Возбуждено-с! А какая, - улыбается Кайтмазов, - фамилия у него презабавная: Гиероглифов!... Что-то, - хохочет (определенно услышал от кого-то!), - тупо-величественное, как пирамида!"
А что с арестованными книгами?
Переданы на Кучкуринскую (почти Куринская; у нас, что ли?) бумажную фабрику! Сожгли на императорском стеклянном заводе!
А может, при Басманном частном доме? или картонной фабрике Крылова? посредством обращения в массу? или разорваны и разрезаны на мелкие части и направлены на бумажную фабрику в размол?
Кайтмазов удивлен: откуда Фатали знает такие подробности?! будто не он, а Фатали в Санкт-Петербург ездил. А в голове эти тайные идеи, которые внушал ему Никитич: допустить сдержанную в границах дозволенного благоразумия оппозицию; был бы за границей наш "вольный" журнал, язык бы у колокола вырвали! да-с, оппозицию, необходимую в двояком отношении: во-первых, само правительство нуждается в откровениях и с благоразумною целью сообщаемых указаниях, а во-вторых, и потому, что с виду беспристрастная оценка действий правительственных возвысит кредит журнала во мнении общественном и придаст вес его суждениям в тех случаях, когда ему, то есть нам, придется опровергать ложные мысли врагов нашего порядка!
"Да, жаль, не осмелились!.. а может, оно и лучше, - спешит Кайтмазов вернуться на санкционированную свыше стезю, - тактика замалчивания, опровергать без полемики, не называть имени, будто и нет его вовсе".
Крики о миролюбии - Шамиль потому что. А учебная наследника похожа на кордегардию. Прислали очередную партию кадетов к наследнику - играть в войну в залах Зимнего дворца: войну в черкесов и наших; ружья, штыки, сабли, биваки, и камер-лакей зажигает спиртовую лампу на полу, вроде бы костер в горах, - и рассказы, чтоб представить себе поле битвы, кровь по колено, стон раненых, "стоните, кадеты!", груды трупов и дикий крик победителей; кадеты хвалят начальников и содержание; говорят, что у них всегда чистое белье, но одна печаль - о незабвенном отце отечества, да-с, больше всех скорбят военные, о величайшем монархе века, на которого Европа и Азия смотрели с благоговением. И преподается особенная наука, как бы сказать покороче? Ах, да: "Zwon popeta zazdawaiss!...", или, если перевести на понятные Фатали языки, - "Победные звуки свирели" (сделанной из кавказского бамбука, или камыша).
