Сулейман Рагимов - Мехман
- Значит, художественную литературу вы не читаете?
- Какую, какую литературу, товарищ прокурор?
- Ну, романы, повести, стихи...
Начальник милиции всплеснул руками.
- Помилуйте, это же занятие для влюбленных девушек, - воскликнул он и захохотал. - Разве подобает мне читать "Лейли и Меджнун"? Но ничего... - Он поправил на боку свой револьвер в деревянной кобуре. - Я не трусливее тех, кто наизусть учит такие книги. Извините меня, но мне встречались люди, которые кичатся тем, что знают все стихи и песни, а когда встретится им лающая собака, дрожат от страха... На мой взгляд, без стихов и песен можно прожить. Другое дело - поговорки.
Попадаются такие мудрые. Я сам их немало знаю. "Не вступай на мост, перекинутый плохим человеком, пусть лучше поток унесет тебя". "Лучше пусть тебя съедят львы, чем искать защиты у лисицы".
- Вот это хорошая пословица, начальник. Не ищи защиты у лисицы.
- Да... "Друг-то друг, а сел на голову вдруг!" Или: "Халиф я - владыка этих мест, и лишь в Багдаде такой еще есть".
- Верно, хорошо ты поговорки знаешь, товарищ Джабиров. "Халиф я владыка этих мест". Эта пословица очень подходит к Кямилову. Я тебе верю, человек ты честный. Ho о книгах ты рассуждал очень неправильно - И вдруг спросил: - А кодекс знаешь?
- Наизусть знаю с начала до конца, - ответил начальник и погрозил пальцем. - На этом вы меня не поймаете. Не раз посылали меня на милицейские курсы. Ведь я на этом посту с двадцатого года, с времен ревкома. Был просто милиционером, потом сделался старшим и вот вырос до начальника. - Джабиров добавил, смеясь: - А любовные книги превращают человека в бабу. Нет, что вы, товарищ прокурор, я не могу отрастить себе кудри да зубрить разные стишки. Вот смотри, с первых дней Советов я не расстаюсь с этим именным маузером. С того дня, когда еще веревкой мерили да делили землю, и до настоящего времени.
Начальник милиции хотел было достать револьвер, чтобы показать дощечку с надписью, но Мехман жестом остановил его.
- Я знаю... Я читал...
- Вот так, мое дело скакать на коне. Нет, товарищ прокурор, дорогой, не припирайте меня к стене этим Лейли-Меджнуном... Этот роман про любовь лучше поручите проработать заведующему загсом, потому что его дела женить да разводить... - Джабиров громко, простодушно захохотал. Даже слезы на глазах у него выступили. - Вот, ей-богу, поэтом вздумали меня сделать. У каждого свое призвание. Ты говори со мной о таком бандите с волосатыми ушами. Говори о том, как их ловить, этих гадов. Говори о том, как надо сдирать шкуру с подбитого козла. Говори о том, как надо беречь социалистическое имущество. Говори о том, как надо железной рукой хватать кулака, чтобы он взвыл, как волк. Говори о том, как скачут на коне, рубя врагов налево и направо.
Мехман, улыбнувшись, сказал:
- И еще о Зарринтач говори.
- Нет, о ней пускай говорит Кямилов. Потому что по мановению его руки загс явился прямо к нему домой и там все оформил.
Мехман взял материалы - копии счетов детского сада, акты о списании денег, истертые ведомости, которые принес Джабиров, и, задумчиво потирая рукой лоб, стал их просматривать.
Начальник милиции спросил:
- Мне можно уйти?
- Пожалуйста. Я сам теперь разберусь. И поговорю с Кямиловым.
- Нет, нет, товарищ прокурор, - задержался Джабиров. - Не думайте, что я испугался. Я тот самый
Джабиров, который сражался с бандитами. Я не из трусливых.
- Я знаю это, - просто ответил Мехман.
Джабиров все еще стоял на пороге.
- Конечно, лучше вам самому вести это дело... Но я буду помогать во всем. - И он с неожиданной горячностью добавил: - За вас, товарищ прокурор, я в огонь брошусь. Клянусь жизнью! И глазом не моргну.
40
Кямилова очень беспокоило, что, несмотря на телеграмму, посланную в прокуратуру республики, Мехман вернулся обратно очень уверенный в себе и сразу же энергично взялся за работу. "Как это может быть, что не приняли во внимание телеграмму такого человека, как я? Я ведь не прыщик какой-нибудь, не мелюзга, а, можно сказать, - гора, авторитетное лицо!" Кямилоз метался, не находил себе места. Он перекладывал бумаги, лежавшие перед ним на столе, но за какую ни брался, ничего не понимал, сердился и отбрасывал от себя все эти прошения, заявления, протоколы. Такая, ярость овладела им, что он готов был чуть ли не камни грызть. "Что происходит на свете, я даже разобрать не могу", - подумал он, вылез из кресла и начал прохаживаться по кабинету.
Нервным, резким движением Кямилов открыл окно, но все равно ему не хватало воздуха. Так до конца рабочего дня он метался по кабинету и, наконец, вернувшись домой, пожаловался молодой жене, нарядившейся к его приходу, на головную боль. Зарринтач очень испугалась и хотела срочно вызвать врача, но Кямилов не согласился. Он только рукой махнул: "Пустяки... Пройдет." Ему не хотелось признаваться в истинной причине, вызвавшей головную боль, показывать свою беспомощность.
Ведь Зарринтач привыкла считать Кямилова очень высокой, недосягаемой персоной, вот именно как гора, - а теперь открыться перед ней и показать, что он вовсе не гора, а всего-навсего лишь низкий холмик? Бугорок? Нет, этого он не мог перенести!.. Никогда Кямилов не смирится, не унизит себя до такой степени, не изменит своей гордой натуре. Даже не поймешь: откуда взялся этот молодой парень, эта пародия на прокурора, который стал рыться среди всяких бумаг и портить Кямилову настроение? Не поймешь, почему это Вахидов так крепко держится за прокурора и во всем его поддерживает. Смотрите только, какая неразлучная парочка - секретарь райкома Мардан Вахидов и районный прокурор Мехман Атамогланов! Секретарь сам посылает за прокурором машину, чтобы отвезти его к поезду. Кямиловым, старым работником, человеком, имеющим вес в республике, секретарь -пренебрегает, а связывается с каким-то молокососом. Да!.. Авторитет Кямилова явно рушится... Как же это так?.. Почему так получилось?.. Уходит, колеблется под ногами почва, позиция перестает быть твердой. Как спастись от землетрясения?.. Он не хотел поддаваться таким чувствам и мыслям, не хотел терять надежду и падать духом. Но чем больше размышлял Кямилов, тем страшнее ему становилось. Конечно, он так легко не сдастся, не так уж он бессилен и беспомощен... А может быть, он и не так силен? Крики и шум, угрозы по адресу подчиненных - ничто не могло вернуть ему бодрое настроение. Он не мог больше коротать свои дни, крича и угрожая. Он старался внушить себе, что Кямилов непобедим, что его, как богатыря Рустама Зала, нельзя свалить, - но и это не помогло. А разве он мог признать, что запутался? Могло ли это быть, возможно ли это? Кямилов томился, поворачивался с боку на бок. Под его огромной тушей дрожала никелированная кровать. Ему никак не удалось забыться крепким сном. Лучше встать, дойти до райисполкома, войти в свой кабинет, взять телефонную трубку и начать звонить в разные учреждения, разным лицам, говорить о делах... Лучше уж шуметь и греметь, пусть каждый слышит мощный и оглушительный голос своего председателя. Нет, никак нельзя скрываться дома, запираться у себя в спальне. В последние дни Кямилов любил свой кабинет больше, чем когда-либо прежде. Он не хотел ни на минуту покидать его. Этот кабинет, который раньше не так уж и привлекал его, не особенно нравился, сейчас с каждым часом становился в его глазах лучше, уютнее, красивее... Вот стенные часы, ряды стульев, столы, покрытые красным сукном, мягкий диван, несгораемый шкаф, олицетворяющий силу и права своего хозяина, телефон на столе. Даже горы и скалы, виднеющиеся из окна, - все это нагромождение камней, - все мило, дорого сейчас Кямилову... Но почему? Почему? Ведь до сих пор было совсем не так, вот этот самый кабинет не казался ему таким красивым. И отчего Кямилов так тревожится, когда пока что ничего особенного не случилось? Он сам не мог понять этого. "Почему мое сердце отяжелело, как свинец?" Очевидно все это из-за Мехмана, из-за того, что он роется в груде постановлений о таких вот негодяях, как Саламатов.
Кямилову и в голову не приходило думать о своих ошибках, о своей грубости. Обо всем, что могло умалить его гордость, его величие, он и знать не хотел. Нет, скорее вернуться в кабинет, ухватиться за трубку обеими руками, накричать на телефонисток, испытать свою силу.
Кямилов проворно встал, пыхтя и сопя оделся и, ничего не объясняя сонной Зарринтач, вышел. Запыхавшись, влетел он в свой кабинет, зажег лампу, внимательно осмотрелся. Все было на месте - стулья, несгораемый шкаф. Он уселся и стал беспрерывно звонить, поднимать людей с постели, будить, действительно, создал шум. Отовсюду ему отвечали вежливо, с уважением. Так в чем же дело, откуда эти страхи, что вселились в его сердце? Он поднялся, тихо свистнул и, немного успокоившись, стал гулять по кабинету. Наконец он позвонил: Муртузову.
- Муртуз, загляни ко мне, деточка.
Кямилов даже не дождался "баш-усте" Муртузова, положил трубку на рычаг, засунул руки в карман своих наутюженных галифе, обтягивающих толстые, как бревна, ноги и уставился на носки сапог.
