Сулейман Рагимов - Мехман
- Расследовать дело объективно, до конца, доказать, посадить на скамью подсудимых виновника. Я не вижу другого пути, товарищ прокурор.
Тот пожал руку Мехману.
- Вот так, неуклонно, неустанно отстаивайте линию нашей партии, нашего государства. Всегда оставайтесь честным и принципиальным...
Мехман почтительно склонил голову.
Выйдя из прокуратуры, Мехман сразу же пошел к профессору. У кровати больного сидела заплаканная дочь. Бледная Зивер-ханум клала ему на лоб холодные компрессы. Лицо Меликзаде пылало от высокой температуры, он был так слаб, что не мог вымолвить ни слова. Но взгляд его был выразителен и нежен, - профессор как будто напоминал ученику о своих заветах. С глубокой печалью простился Мехман с женой и дочерью Меликзаде. Он шел домой, с волнением спрашивая себя:
- Неужели взгляд профессора был прощальным? Неужели мне не суждено его больше увидеть?
38
Был выходной день. Хатун сидела дома. Она очень огорчилась, узнав о том, что Мехман сегодня уезжает.
- А ты не можешь еще на денек задержаться, сынок? - спросил Хатун. Хоть на один денек...
- Разве я тебе не надоел, мама? - пошутил Мехман, ласково глядя на Хатун.
- Нет, мне показалось, что вернулись прежние времена...
За эти несколько дней Хатун снова привыкла к тому, что сын с ней дома. Она не хотела больше расставаться с ним, не хотела отпускать его. Чем больше она думала, тем сильнее терзали ее сомнения. Она не хотела отдать сына во власть Шехла-ханум, - она презирала эту женщину. А что, если Мехман попадет в беду, пострадает из-за жадности и корыстности тещи? Разве это невозможно? Очень даже возможно. Ведь он так молод... Хатун не вынесет, если с Мехманом случится какое-нибудь горе... Мать страдала все сильнее. Мехман почувствовал это.
- Хочешь, поедем к нам? - сказал Мехман, обняв мать. - Вместе поедем, мама?
- Об этом и говорить не стоит, - ответила Хатун, печально глядя на сына. - Как бы я ни старалась, хоть бы в одном котле с Шехла-ханум варилась, - все равно мы останемся чужими.
- Почему, мама?
- Потому что, сынок, мы созданы по-разному, из разного теста сделаны.
Мехман задумался: "Мы сделаны из разного теста!" Ну, а они с Зулейхой из какого теста сделаны? Из одного? Вместе они будут бороться с влиянием Шехла-ханум или только он один?
Да, мать права. Сложное положение создалось в его семье после приезда тещи. Очень сложное. Ведь она не перестает лицемерить, не перестает лгать. Она на черное скажет белое и на белое - черное, она, не задумываясь, поклянется в чем угодно. А Зулейха? Ее никак не оторвешь от матери. Если он станет настаивать на отъезде тещи, она опять будет стонать, плакать, пугать его. А потом эта дружба с Зарринтач. Правда, следуя его настояниям, Зулейха перестала с ней общаться, но если она останется совсем одна, эта дружба может возобновиться.
Думал Мехман о Зулейхе, а возник перед ним образ Дильгуше Меликзаде, ее полные грации жесты, приветливость, скромность, ясность суждений. А ее работа? Ведь она инженер! Как счастлива семья, где людей соединили разум, общность взглядов и интересов, взаимное уважение, проверенная, испытанная любовь. А их с Зулейхой связало только увлечение. Правда, Зулейха его давно любит, со школьной скамьи. Как она плакала тогда, на скамейке в парке. У Мехмана при этом воспоминании заныло сердце, и ему очень захотелось прижать сейчас ее головку к своей груди.
- Но Шехла-ханум! Ох, Зулейха, Зулейха, если бы ты знала, какую пропасть роет между нами твоя мать с ее вечным притворством, ложью. Как вода подтачивает камень, так и эта ржавчина разрушает мое доброе к тебе отношение, разъедает мою душу.
Пока Хатун собирала сына в дорогу, Мехман ходил взад и вперед по комнате, все думал и думал о своей жизни.
Ведь если ему не удастся оторвать Зулейху от матери, вырвать ее из-под влияния Шехла-ханум и ей подобных, он не примирится, не сможет жить с Зулейхой. Что же тогда, развод? Но ведь он любит Зулейху, любит по-своему, сурово, требовательно, но любит. Ну, допустим, они расстались... а что, если родится ребенок? Его ребенок! Ведь отец не может не полюбить своего ребенка. Оставить его у жены, платить алименты! Но кто ответит за судьбу, за счастье малыша, за душу его, если он вырастет покинутым, не будет знать своего отца, если другие дети насмешками и колкостями заставят его маленькое сердце сжиматься от обиды? Кто будет виновен в искалеченной жизни этого маленького человека?
Мехману предстояло в районе много серьезных и трудных дел. Ему хотелось отдаться им целиком, со всем присущим ему пылом, хотелось заранее многое обдумать, наметить. Но мысли о личном не оставляли его в покое. Как, каким путем, какими средствами и способами обуздать аппетиты Шехла-ханум? Что сделать, как поступить, если Зулейха не изменится, а все больше и больше - и склонностями, и характером - будет походить на свою мать? Нельзя загонять язвы внутрь, их надо вылечивать до конца. Иначе рана загноится, и страшный дух разложения отравит всю семью. Как сложна жизнь, как серьезны противоречия, с которыми он столкнулся! Только одно он знал твердо - нужна незапятнанная совесть, внутренняя чистота, чтобы быть смелым, решительным, чтобы иметь право заниматься тем делом, которому он посвятил себя на всю жизнь.
Каждый поступок его должен быть безупречен, - да, весь он должен быть, как дом на холме, освещаемый солнцем, видимый отовсюду. Значит, нельзя идти ни на какие сделки с совестью. Ни на какие сделки! - забывшись, воскликнул вслух Мехман, продолжая быстро шагать по комнате.
- Я вижу, сынок, мои слова очень задели тебя, да? - спросила Хатун. Она готовила сыну в дорогу провизию. Тонкие стебельки тархуна задрожали в ее руке.
Мехман круто остановился.
- Допустим, что так. Скажи тогда, мама, как мне теперь быть?
- Сто раз отмерь, один раз отрежь, - вот так говорят, сынок.
- Допустим, я совершил ошибку. Как ее исправить?
- Я никакого ответа не могу дать тебе.
- У кого же мне просить совета?
Хатун тронула указательным пальцем грудь Мехмайа.
- Что подсказывает твое сердце?
- Оно мечется в поисках выхода, хочет найти верный путь, ищет доброго совета.
- Ой, сынок, ты задал мне очень трудный, страшно трудный вопрос...
- Кто может быть для человека ближе матери?
- Никто.
- Как же мне поступить?.. Я уезжаю. Там, дома, мне не с кем поговорить откровенно. Зулейха? Она меня не всегда понимает. И к тому же ее мать...
Хатун подняла глаза, посмотрела прямо в глаза сыну.
- С малых лет, когда я только начала лепетать, я говорила правду, сынок. Твой отец Мурад и я часто нуждались в куске хлеба. В тяжелые дни нашей жизни мы потеряли двух твоих сестер, - они были старше тебя, - и твоего брата. Но ни отец, ни я никогда даже в мыслях не совершили бесчестного поступка, а язык наш не был осквернен ложью.
- Я ведь твой сын, мама.
- Ты мое последнее дитя, мой младший, утеха моя, - сказала Хатун и, притянув к себе голову Мехмана, поцеловала его в лоб. Она вытерла слезы. - И я тебе скажу то, что у меня на душе. В огонь ты полез, Мехман, в огонь.
- И ты советуешь мне покориться судьбе и гореть до конца, мама?
- Лучше погибель, чем бесчестие...
"Почему мама так говорит? Что она знает! В чем она обвиняет меня?" Волнение Мехмана все усиливалось, сомнения росли. Снова на ум пришли эти проклятые золотые часы, которым, сам не зная почему, он придавал такое значение. "Но ведь часы привезла Шехла-ханум, - пытался он успокоить себя... - Но почему же она сама не узнала их на руке у Зулейхи? И вообще, что это была за странная шутка, почему так растерялась Зулейха?" Все смешалось в голове у Мехмана, он нервно теребил прядь своих черных волос, накручивал ее на палец.
Мать пристально следила за ним. Она положила небольшой сверток в его чемодан.
- В дороге раскроешь, сынок. Покушаешь...
Мехман вздрогнул, как бы очнувшись.
- Для чего ты это делаешь, мама? Зачем беспокоишься?
- Сядешь в вагон, спокойненько покушаешь.
- Спокойненько... - с горечью повторил Мехман. - А там?
Материнское сердце сжалось от боли. Мехман посмотрел на часы.
- Ну, мне пора, - сказал он. - До поезда осталось полчаса.
Хатун посмотрела через окно во двор.
- Солнце уже садится.
Мехман встал.
- Я пойду, мама.
- Успеешь, рано еще... - Хатун накинула шаль и стала искать ключи, чтобы запереть дверь снаружи.
- Не провожай меня. Тебе тяжело будет возвращаться одной.
- Зато мы еще побудем вместе...
- Тогда, мама, может быть, поедем?
- Я же работаю, Мехман.
- Можно написать Дильгуше-ханум, она все уладит.
- Дильгуше-ханум. Какая это Дильгуше-ханум?
- Главный инженер. Она дочь моего профессора...
- Стыдись, Мехман, при чем здесь дочь твоего профессора? Я ведь не лично у нее служу... Может быть, она и разрешит мне уйти с фабрики. Но разве я сама захочу этого? Покойный Мурад говорил, что хлеб, который ешь со спокойной совестью, который ты заработал собственным трудом, - слаще меда.
