Пантелеймон Романов - Рассказы
— Нарочно себя приучаю; намедни как загогочет в лесу человеческим голосом, волосы на голове даже зашевелились.
— Зашевелятся…
Лошади съехали на берег. Петр вернулся. Около костра, пугливо оглядываясь по сторонам в темноту, сидела худенькая девушка. Она накинула на голову платок и опустила его на глаза, чтобы ее нельзя было узнать. Что-то в ней было тонкое, хрупкое, не деревенское, а скорее монашеское или сектантское. И платок на ней был не красный, а черный, еще больше оттенявший белизну ее лица и тонкость профиля.
— Уж я ждала, ждала — под ракитой, а они все сидят, — сказала девушка.
Петр хотел было подкинуть дров, но девушка испуганно оглянулась и замахала руками.
— Голубчик, не надо, а то ну-ка кто увидит.
Петр сел около нее, потом вытянулся на траве и, положив ей голову на колени, лег лицом вверх.
Над собой он видел склонившееся лицо девушки, а за ним темное небо со слабо мерцающими звездами. Пахло речной водой и сырой от росы травой.
— Так бы до самого рассвета и лежал… — сказал он. Поднял руки, обнял за шею девушку и притянул ее голову ближе к себе. В полумраке костра видел он над собой блестевшие девичьи глаза и, скорее чувствовал, чем видел, ее улыбку.
— Эх, девка, девка, что ты со мной делаешь!.. Веришь ли, себя не узнаю. Стал бы я с другой так воловодиться!.. Плюнул бы да ушел. Они сами вон на шею вешаются. А ты, как кремень… А может, оттого и кремень, что не любишь?..
Девушка вздохнула.
— Ох, и люблю — и боюсь.
— Чего боишься?
Девушка не ответила, только опять вздохнула и, держа его голову на своих коленях, откинулась назад.
То ли она хотела скрыть навернувшиеся слезы, то ли не хотела, чтобы он видел выражение ее лица, только она вздохнула еще раз глубоко и, точно содрогнувшись от сырости, сидела некоторое время неподвижно, глядя в неясную даль лугов, где узким красноватым серпом стоял еще месяц над копнами.
— Ну, что я, разбойник, что ли, какой?.. Я и человека жалею и скотину, а что до этого, то нету у меня. И что ж я в церковь пойду, — это против себя иттить. Сколько глаз вверх ни пяль, все равно там ничего не увидишь. Это ты около монашек натерлась…
— Нет, у меня это смальства…
Девушка, как бы думая о своем, подняла глаза и долго молчала и глядела на небо, где в неподвижном ночном покое сияли и мерцали далекие миры. Оттуда медленно перевела взгляд на любимого человека. Несколько времени смотрела ему в глаза, как будто с тщетной надеждой искала в них чего-то, потом вздохнула и отвела взгляд.
— Вот погляжу на тебя, — сказал Петр, — и все наши девки против тебя, как скотина несмысленная. Все ты понимаешь… а вот защелкнуло с одной стороны — и никак. Чего бы я не дал, чтобы… Так взял бы и стряхнул с тебя это.
— Об тебе вчерась целую ночь думала, — сказала тихо, как бы про себя, девушка. — Не буду я больше ходить к тебе…
Петр поднял голову с ее колен и сел рядом.
— Что еще выдумала… Отчего не будешь? — спросил он тревожно.
— Грех… без бога живешь. И меня туда же тянешь.
— Вот чертово затемнение мозгов-то! — воскликнул Петр, хлопнув себя с досадой по колену. — Да теперь почесть все так-то. Даже девки. И не то, что жить, как я с тобой хочу, а просто путаются с кем попало.
— Ну и иди к ним. Что же ты ко мне-то льнешь да сюда все зовешь?
— Слушай, дурешка ты моя милая! Неужто нам плохо? А?
— Кабы плохо, не ходила бы…
— Так что ж тебе далось это? Я с тобой жить хочу, а ты вон туда, в монастырь, смотришь.
— А ты, знать, креста боишься? — сказала девушка, пристально, остро посмотрев на него.
— Я-то?.. Чего мне бояться. А противно, — вот и все. Думаю так, а делать иначе буду. Эх, взял бы я тебя вот так… Никого кроме — только с тобой и хочу жить…
Он положил голову девушки к себе на колени и, как бы укачивая, низко наклонившись, смотрел ей в лицо.
— Значит, не хочешь, — сказала девушка, — кабы хотел, церкви бы не испугался.
— Не хочешь… Да я б тебя… — Он вдруг с силой сжал ее и сделал быстрое движение встать.
— Не трожь… — послышался голос девушки. Голос был спокойный, неторопливый, но в нем слышалась угроза и решимость. — Потому и хожу к тебе, что верю, что нахальничать не будешь, а ежели тронешь, то, вот те крест, там буду…
И она показала рукой на реку.
Некоторое время оба молчали, Петр сидел, опершись ладонью о землю и повернувшись от девушки, смотрел в неясную даль лугов и нетерпеливо покусывал губы. Вдруг в реке бултыхнулось что-то огромное, точно прыгнул человек.
— У, сволочи… — сказал Петр, вздрогнув и посмотрев в ту сторону, разыгрались!..
— Люди венчаются, а ему нельзя, — проговорила девушка. — Что ж ты?.. Может, черту душу продал, почем я знаю?.. Может, тебе на роду такое написано, что…Она не договорила.
Петр с досадой быстро повернулся к ней.
— Вот как затемнение найдет, тут уж ничего не сделаешь! — проговорил он, с раздражением глядя на девушку. — Ведь не я один не хожу и не верю, теперь сколько народу так-то…
— Другие только языком брешут, а как праздник, так прут на девок глазеть… А на тебе… ровно печать какая… боишься к дверям подойти.
— Какая там к черту печать… Брехня бабья! Ты рассуди, я тебя с другого конца подведу: кто попа не принимает? — Петруха. Кто над леригией смеется? Петруха. И вдруг этот самый Петруха, освободившийся от затемнения и народного суеверия, за девкой в церковь пошел, как теленок на веревочке.
— А какое кому дело?..
— Не кому какое дело, а мне.
Девушка ничего не ответила, закрыла лицо руками и, опустив голову, долго сидела в таком положении.
Петр называл ее ласковыми именами, качал за плечо, но она, не отнимая рук от лица, сидела, не изменяя позы.
Он бросил ее трогать и, глядя остановившимися глазами на потухающий костер, о чем-то напряженно, мучительно думал, кусая губы.
— Раз нету ничего, что ж я пойду лбом бохать? Прямо чудно, ей-богу, проговорил он наконец.
— А может, есть?
— Ни черта нету. Коли есть, так покажи…
— Не увидишь…
— Что ж, у меня глаза, что ли, не такие?
— Не такие… душа у тебя темная, — сказала девушка, задумчиво глядя на звездное небо.
— Ну, прямо хлыстовка из Алексеевской слободы! — сказал Петр, с раздражением посмотрев на поднятый кверху тонкий профиль.
— Всякий по-своему верит… — ответила она уклончиво.
— А вот мне не даешь небось по-своему верить.
— Тебе верить не во что, кроме как… — глухо отозвалась девушка, не договорив какого-то слова.
— Эх, ушел бы я от вас, где настоящие люди живут! А то тут этот чертов монастырь да овраги, да леса, вот вы и…
Девушка сидела, не отвечая, потом проговорила, видимо, поглощенная какой-то своею мыслью:
— Я еще на Пасху об тебе думала, когда со свечами стояли. А потом шла по деревне, везде в окнах светло, огоньки горят, и душа у меня вроде как светлая, светлая сделалась… А у тебя, гляжу, окна темные, пустые. И так нехорошо сразу мне стало.
— Отчего ж тебе нехорошо стало?
— Не знаю, — сказала она, вздохнув. Потом вдруг взглянула на него, как бы решив прямо поставить какой-то мучительный для нее вопрос, и сейчас же, опять опустив глаза, спросила тихо, едва слышно:
— А в черта… веришь?..
Видно было, как она задержала дыхание, ожидая ответа.
Петр молчал. Потом неохотно сказал:
— Когда-нибудь конец придет и ему.
— А сейчас, видно, не пришел?.. — отчужденно-зло спросила девушка.
— Может, еще не пришел. Что знаю — говорю, а чего не знаю, говорить не буду.
— То-то, я слыхала…
— Про что ты слыхала?
— Про это самое… сам признался.
— Да в чем признался-то, черт?!
— В том… Ни во что не верить нельзя… Не в то, так в это.
— Вот мозги-то защелкнуло!..
Петр, с раздражением отвернувшись от девушки, смотрел в сторону, а она, с лицом, на котором была боль и мука, сидела, опустив голову, и перебирала руками край платка.
Месяц еще ниже опустился над лугом, где длинной полосой стелилась туманная муть. С реки потянуло свежим холодком. Приближался ранний летний рассвет.
— Ну… — сказала девушка, вдруг смело и твердо подняв голову и посмотрев в упор на Петра, — видно, так тому делу быть.
— Уходишь?..
Она, встав с земли, отряхнула платье на коленях и, посмотрев несколько времени парню в глаза, сказала:
— Ухожу… Теперь уж совсем.
— Как совсем?.. Да ну, брось. Ай не жалко?
Девушка, не отвечая и с остановившимся дыханием, закусив до боли губы, смотрела на него, как смотрят, когда решается вопрос целой жизни.
Потом глухо, но твердо сказала:
— Прощай…
Петр хотел ее обнять. Но девушка поспешно сделала шаг назад.
— Что ж, уж и поцеловать не хочешь?
— Это теперь ни к чему. Прощай…
И она пошла к темневшему высокому берегу, на котором виднелись разбросанные силуэты изб.
