Андрей Дрипе - Последний барьер
- Да, порезал я, - признается он.
- Кто же приказал тебе это сделать?
- Никто.
С этой позиции Ерума уже не вышибить ничем. Про себя можно говорить или не говорить - дело личное.
Накинут еще годик-другой? Пусть накидывают! Но ни шагу дальше. В ушах ни на миг не затихает коротко и ясно сказанное Зументом: "Если меня заложишь - тебе крышка". Если бы ему за первое признание грозила смерть, тогда не было бы смысла щадить Жука.
А теперь - другое дело. Тут пара лет, а там - хана.
Так же, как ему приказали убрать Иевиня, кому-то поручат расправиться с ним самим.
- Почему ты напал на Иевиня?
К этому вопросу Ерум готов:
- Потому что Иевинь - падла. Мне такого председателя не надо.
И Ерум нудно скулит на тему, какой Иевинь вредный и задира.
Все это, конечно, чушь. Иевинь активно работает в комиссии по внутреннему порядку, и Еруму пришлось разок-другой пострадать за свои грехи. Озолниек прекрасно помнит случай, когда накрыли несколько человек, которые регулярно и довольно долго обирали воспитанников: отнимали у них передачи, делали татуировку и брали дань сигаретами и продуктами. Ерум был замешан в этой истории, а в раскрытии группы важную роль сыграл Иевинь. Злобу Ерума отчасти можно объяснить этими событиями, но Озолниек хо - "
рошо понимает и другое - без нажима со стороны Ерум не взялся бы за нож. Однако доказать это очень трудно, а о Зументе все помалкивают.
Часов около пяти утра Озолниек наконец попадает в свой кабинет. Здесь запоздало спохватывается, что обещал жене позвонить, когда его ждать домой. Сейчас будить ее звонком нет смысла, тем более что домой он все равно приедет лишь поздно вечером, раз утром строевой смотр, на который обещали прибыть даже два представителя из центра. Сколько они тут пробудут, неизвестно, возможно, придется сопровождать их еще и на ужин. Все это потребует долгих объяснений, и жена станет корить его за то, что ему нет дела ни до дома, ни до семьи, что он предпочитает валандаться с чужими бандитами, вместо того чтобы воспитывать собственных детей. В глубине души Озолниек чувствует, что по-своему жена права, но он не в силах чтолибо изменить.
В последние годы они сосуществуют рядом, как двое случайных попутчиков в каюте парохода или в купе поезда дальнего следования. Согласно билетам их места оказались рядом, а поменять их уже нет возможности. Разница лишь в том, что пассажиры купе, испытывая взаимное недовольство друг другом, стараются скрыть его за внешней любезностью; они знают, что через несколько дней поездка закончится.
У Озолниека же запасы учтивости давным-давно кончились, а ехать надо, и неизвестно, где их конечная станция. И между двумя пассажирами этого странного житейского поезда, продуваемые холодным сквозняком неприязни, растут два произведенные ими на свет существа человеческих, которые хотя и связывают родителей, но не делают их друг к другу ближе.
Иной раз, задумываясь над своей семейной жизнью, Озолниек испытывал смущение, как если бы невзначай заглянул через окно в чужое жилье и увидел нечто не предназначавшееся для посторонних взоров. Он злился, если о ней заговаривали другие, и сам думать тоже ее желал, потому что это приводило его в уныние, а неуверенность и всякая меланхолия - свойства, которых Озолниек терпеть не может ни в себе, ни в других. Так вот и существуют два мира. Первый - его, Озолниека, работа - забирает щедро отдаваемую энергию, изобретательность и время, за все одаряя удовлетворением и радостью бытия; за пределами этого мира, в его тени прячется другой мир. В нем Озолниек перемещается ощупью, как слепец, спотыкается и падает, не в силах отыскать верный путь.
Как и обычно, ему на этот раз тоже сравнительно легко удается убежать из своего "антимира", главным образом благодаря тому, что есть еще много над чем поразмыслить: тут и предстоящий поутру смотр, и события нынешней ночи, и неизбежная встреча с прокурором, поскольку на Ерума надо заводить уголовное дело.
Озолниек еще раз перебирает в памяти то, что ему известно о Еруме, Певиве а Зументе а о взаимоогношениях внутри этой троицы. А что, если Ерум действительно нанес удар ножом, движимый только собственным чувством мести? Трудно в это поверить, но поведение подростков иной раз совершенно необъяснимо и чревато поступками, идущими вразрез с каким бы то ни было здравым смыслом. Год назад Смукулис, очень застенчивый и трусливый воспитанник, пырнул ножом Луриня, типа весьма сходного с Зументом. Никто не мог понять, как это могло произойти. Луриня удалось спасти от смерти только благодаря самоотверженности врача. Смукулиса, разумеется, осудили, и только после выяснилось, что приказ пустить в дело нож исходил от самого Луриня, поскольку тот не хотел работать, а хотел, видите ли, поваляться в больнице, поглазеть на хорошеньких медсестер. "Неужели тебе совсем не было страшно, что вместо больницы ты вдруг отправишься на тот свет?" - спросили тогда у Луриня, на что он ответил весьма "резонно": "Почему - на тот свет? Я же велел ему в живот бить, он далеко от сердца. А в животе что - требуха одна, кишки. Зашьют и - порядок".
Что и говорить, с помощью трезвого рассудка воевать с такими умонастроениями нелегко.
Озолниек снимает галстук, расстегивает сорочку и, предварительно позвонив дежурному и наказав разбудить его через два часа, засыпает за столом, положив голову на сложенные руки.
XVI
У входа в здание штаба стоит черная "Волга". Прибыли гости из министерства - полковник Аугсткалн и подполковник Ветров. Аугсткална Озолниек знает давно, а подполковник ему почти незнаком, он работает в министерстве всего месяца три и впервые приехал в колонию.
Плечистый, добродушный полковник чувствует себя здесь как хозяин, расспрашивает Озолниека то про одного, то про другого работника, интересуется, как у ребят дела с учебой, как закончился год. Полковник далеко не молод, голова седая, но он еще бодр и подтянут, а отлично сшитая форма делает его лет на десять моложе.
В проходной гостей и начальника приветствует представительный контролер в парадной форме. Напротив школы на мачтах полощутся алые стяги. Изза угла показывается и тут же исчезает фигура вестового - помчался доложить, что "уже идут" и, хотя гостей еще не видно, своевременно раздаются звуки марша и глухо бухает барабан. Газоны старательно причесаны граблями, на них ни обрывка бумаги, ни обломка сучка, низенькая ограда вдоль дорожек накануне побелена известкой и теперь сверкает ослепительной белизной; липкам уже лет по десять, они тоже празднично раскудрявилисъ молодой листвой, а оконные стекла, надраенные старыми газетами, рассыпают солнечные зайчики. В зоне чистота и порядок и, пожалуй, известный уют; приземистые старинные здания общежития и санитарной части, архитектурное убожество которых очевидно, - даже они, освещенные ярким солнцем, недурно вписываются в общий ансамбль.
В надлежащий момент музыка обрывается, один только барабанщик увлекся и бабахнул лишний раз, и этот одинокий удар - словно орудийный салют.
Ребята к Первомаю получили новую одежду и еще не успели ее затаскать. Сапоги блестят, у всех белые подворотнички, нет ни одной оторванной пуговицы, и гладко остриженные головы делают строй похожим на аккуратную грядку с тыквами.
Озолниек сбоку поглядывает на полковника: "Ну как, старина?" - и полковник улыбается. По части внешнего вида точки зрения Озолниека и Аугсткална совпадают. Начальник колонии большой мастер блеснуть внешним эффектом, он знает, что полковник оценит его по достоинству. А насчет остального - только бы не мешали действовать; Озолниек и сам со всем справится.
Воспитанники давно сами подравняли носки ботинок по желтой полосе на асфальте "проспекта Озолниека"; когда же дежурный воспитатель подает команду "равняйсь!", им остается только выпятить грудь и дружно повернуть головы.
Точно в момент, когда козырек фуражки полковника выныривает из-за липок, что стоят вдоль дорожек, раздается команда: "Смирно! Равнение налево!" То, что сегодня дежурит самый молодцеватый офицер, вовсе не случайно. После начальника у него в колонии лучшая военная выправка и безукоризненные командные навыки. Как видно, полковник тоже отличный строевик. И вот они стоят друг против друга навытяжку, оба подтянутые, статные, один докладывает, другой принимает рапорт. Хоть лица Аугсткална и не видно, Озолниек знает, что полковник доволен.
После рапорта полковник здоровается с воспитанниками, желает им вырасти достойными гражданами, затем неторопливо обходит строй.
Завершив обход, гости под звуки марша направляются на спортплощадку, где и надлежит состояться строевому смотру. Там, напротив небольших трибун, уже стоит столик с кубками и почетными грамотами.
Все как надо. Чистота, порядок, дисциплина и осознавшие свою вину и твердо вставшие на путь исправленця воспитанники, которые, прогуливаясь среди лозунгов, ждут не дождутся, когда смогут выйти на свободу и заняться честным трудом и учебой.
