Андрей Дрипе - Последний барьер
Мимо Киршкална идут Мейкулис и Трудынь.
- Понравилось? - останавливает ребят воспитатель.
Мейкулис стыдливо опускает глаза. На щеке у него глубокие красные рубцы от швов куртки, вдавившихся во время сна. Трудынь, бросив на Мейкулиса высокомерный взгляд, незамедлительно излагает свои соображения:
- Я тоже боролся со сном. Это же не кино - настоящий сонный порошок.
Киршкалн хмурится, качает головой.
- Да нет, правда, - подкрепляет доводами свою оценку Трудынь. - Сажают хлопок, роют какие-то канавки, потом ездят на тракторах и убирают. На кой оно мне? Пускай сажают, но глядеть на это - от скуки сдохнешь. Или, опять же, добыча угля. Рожи у всех черные, ваюнетки там разные гудят, и угольные комбайны знай выдают на-гора свои тонны, и ни одного приличного человека, все пыль да пыль.
- Зато ты всю зиму греешься у радиатора, который горяч оттого, что в котельной сжигают уголь.
- Да ла-а-дно, - тянет Трудынь с неподдельной тоской в голосе. - Мне же все это понятно, но смотреть-то на этот уголь какой интерес? Раз надо, значит, добывают, черная работа - вот и все. Почему я должен лупить глаза на это и удивляться? Вот про тайгу было ничего, понравилось мне, где якут белок стрелял.
Хлоп! - как даст, так она - брык! Неплохо бы научиться вот так, но сколько этого показали?
- А какие картины тебе нравятся?
- Хочется увидеть что-нибудь необычное, например, про войну, когда все в дыму - бой в Крыму, грохот кругом стоит. Еще про балы всякие красивые, где танцуют. Про шпионов люблю кино и еще когда красивая девчонка крутится и сеансик какой-нибудь выдает. Только такие не показывают, боятся нам кровь разгорячить.
Останавливаются и Зумент со Стругой. Минутку прислушавшись, Зумент неожиданно выпаливает:
- А мпе понравилось. Это было кино про трудовых людей. А кто всех главней? Рабочий человек! - Произнеся с чувством сии неопровержимые истины, Зумент поднимает вверх палец. - У нас кто не работает, тот не ест! А ты лезешь со своими шпионами и сеансами!
Киршкалн зло смотрит на Зумента, но ничего не успевает сказать, потому что со стороны наружной двори раздается пронзительный вопль. Все бегут туда, толкаются, уже на дворе кто-то тревожно спрашивает:
- Что с тобой?
Киршкалн пускает в ход локти, воспитанники расступаются, и он на лестнице видит Иевипя, окруженного воспитанниками. Кто-то наклонился к спине юноши, спрашивает:
- Где?
Иевинь ощупывает рукой нижнюю часть спины.
- Здесь.
- Что случилось? - спрашивает Киршкалн.
- Пырнули...
Киршкалн выпрямляется:
- Не расходиться! Все назад, в школу!
Кто-то пробует улизнуть за чужими спинами. Кому-то это, может, и удается - во дворе уже темнеет.
Но вот площадка перед дверью опустела, и там, рядом с приступком, на земле лежит самодельный нож. Кирш-"
калн поднимает его.
- Я пойду в санчасть, а вы их там пока придер-"
жите! - кричит Киршкалн кому-то из воспитателей и кивает на дверь школы. - Я сейчас вернусь.
Он наклоняется к Иевиню:
- Дойдешь?
- Дойду, наверно.
Первые шаги Иевинь делает довольно несмело, но потом ничего, расходится.
- Тебе не дурно?
- Нет.
Когда Иевинь скидывает в санчасти одежду, первое впечатление довольно жуткое. Нога в крови, и когда мальчик, тронув рану, видит, что ладонь вся краевая, его широко раскрытые глаза вдруг закрываются, лицо желтеет и он едва не падает.
- Руки прочь от рапы! - гаркает на него фельд-"
шер и велит сестричке дать Иевиню понюхать наша-"
тырного спирту.
Пострадавшего укладывают на топчан. Когда кровь смыли, то оказалось, ничего особенно страшного нет, нож поранил только мягкие ткани.
- Пострадал глютэус максимус, проще говоря-задвица, - деловито констатирует фельдшер.
Киршкалн звонит на коммутатор в проходную и приказывает немедленно дозвониться начальнику домой, затем наклоняется к Иевиню.
- Ничего, заживет! Сидеть только некоторое время не сможешь, зад отдохнет, - шутит он и после этого спрашивает вполголоса уже серьезно: Кто порезал?
- Не знаю.
- Брось врать!
- Правда, сейчас не знаю.
Киршкалн смотрит долгим пристальным взглядом на бледное лицо парня, в его еще испуганные глаза, придвигает поближе белую табуретку, садится и решает, что на этот раз, очевидно, можно верить.
- Рассказывай подробно все, что запомнил!
- Чего там рассказывать. В дверях затор получился, а сзади поднаперли. Я обернулся и сказал, чтобы не толкались, и сразу после этого почувствовал:
воткнули и по ноге потекло теплое в башмак.
- Кто стоял впереди тебя, с тобой, сзади?
Иевинь называет несколько фамилий, но все они как будто бы вне подозрений.
- Я специально не смотрел, да и темно там было, - добавляет он.
- А когда почувствовал, ты стоял еще обернувшись назад?
Иевинь старается припомнить.
- Нет, ткнули сразу, как только повернулся к дверям.
- Значит, сзади?
- Наверно.
- И ты даже не представляешь, кто бы это мог быть?
Иевинь молчит. Он не смотрит на воспитателя, но болезненно морщится, потому что сестра бинтует рану и требует подтянуть колено и немного приподняться.
- Представить мало ли что можно.
- И к тому же иногда очень правильно, - добавляет Киршкалн.
Иевинь смотрит на сестричку, и Киршкалн наклоняется к нему ближе.
- Зумент, - шепчет паренек.
- Может, еще кто?
Киршкалн припоминает, что, перед тем как раздался крик, Зумент стоял рядом с ним. Несокрушимое алиби. Но чего ради Зумент остановился около него и выдал свою ханжескую сентенцию? А не для того ли, чтобы заполучить это самое алиби? Возможно, что и Струга оказался совсем не случайно рядом. Таким образом, оба атамана вышли сухими из воды. Не то что кто из ребят, но сам воспитатель мог засвидетельствовать их полную невиновность,
- Тогда кто-нибудь из его друзей.
- Кто именно?
- Кто его знает? Что у него - сушек мало?
- А почему ты думаешь, что к этому причастен Зумент?
Иевинь с минуту колебался, но раненую мышцу опять пронзает боль. А раз так, то дальше замалчивать эту историю нельзя. Кто знает - в следующий раз, может, прирежут насмерть?
- Мы вчера подрались. И Жук сказал: "Зуб даю".
- Ясно, - говорит Киршкалн. - А теперь лежи и не ломай над этим голову.
Оставив Иевиня в санчасти, он возвращается в школу.
* * *
Внешне Озолниек выглядит очень спокойным, впрочем, так всегда, если он взволнован по-настоящему. По поводу разных мелких повседневных нарушений и служебных неурядиц он иной раз и поднимет голос, отпустит колкое замечание, но, если неприятности крупные, он холоден и безмолвно грозен. Такой он и входит в учительскую, где воспитатели допрашивают задержанных ребят.
- Добрый вечер, - здоровается он сухо, затем отзывает в сторону Киршкална.
Слушая доклад воспитателя, начальник ни разу не перебивает, только покусывает губу и разглядывает найденный у порога нож.
- Виновный нам еще не известен, но сработано, надо полагать, по указке Зумента. Это может быть Ерум... Пока что удалось выяснить, что в толкучке у двери был и он. Удар направлен был снизу вверх, рука с ножом, значит, была опущена. Если бы в последний момент Иевинь не обернулся, лезвие вспороло бы низ живота. К счастью, Иевиню сейчас серьезная опасность не угрожает, полежит немного и поправится, - заканчивает Киршкалн.
- Лампочка на лестнице перегорела уже несколько дней назад. Мелочь, не так ли? - смотрит на воспитателя Озолниек. - Но в нашем деле, как видишь, мелочей нет. И почему в дверях возникла толкотня?
Почему после кино воспитанников не построили по отделениям, а разрешили выходить из помещения толпой? Тоже, разумеется, мелочь.
Киршкалн молчит. Что тут скажешь? Конечно, сам прошляпил.
- Из штангенциркуля сработан! - подержав в руках нож, заключает начальник.
- Да.
- Как настроение в отделении? В твоем, в частности?
- Пока не знаю. Мы тут сразу допросом занялись.
Но там есть дежурный воспитатель и контролеры.
- А отделение без командира. И там Зумент... - Озолниек смотрит на Киршкална. - Ладно, продолжай! Я зайду к твоим, погляжу.
Весть о прибытии Баса достигла общежития раньше, чем он пришел туда сам. Ребята стоят кучками, о чем-то перешептываются, и Озолниек сразу улавливает какую-то перемену в колонии, - уже нет того привычного ровного ритма, который был днем. Нападение на Иевиня наэлектризовало атмосферу. И не только оно. В колонии нет больше председателя Большого совета, нет авторитетного и уравновешенного Калейса.
Разумеется, на место освобожденных избрали новых, но те еще не успели освоиться в новой роли. Смена председателя совета в колонии то же самое, что смена президента в республике. Ей всегда сопутствует некоторый разброд, перегруппировки и проверка соотношения сил.
"Отрицательные" поднимают головы - может, удастся получить какие-нибудь преимущества? "Положительные" переживают состояние некоторой неуверенности, а "колеблющиеся" навостряют уши - к кому будет выгоднее примкнуть? Сразу заметно ослабг ление дисциплины. Все ждут каких-то событий, продолжения инцидента. Из отделения в отделение ползут всевозможные слухи и домыслы, и если в обычное время на них клюют лишь немногие, то теперь даже коекто из "светлых голов" охотно развешивает уши.
