Михаил Салтыков-Щедрин - Современная идиллия
- А в будущем году господин Вздошников обещают колокол соорудить тогда, пожалуй, и в Кимре нам позавидуют! - сообщил отец дьякон, показывавший нам достопримечательности собора. - А еще через годик н наружную штукатурку они же возобновят.
И тем не менее купец Вздошников не только Корчеву, но и весь Корчевской уезд у себя в плену держит. Одною рукою жертвует, а другою - в карманах у обывателей шарит, причем, конечно, и "баланец" соблюдает. Во всех кабаках у него часть, и ежели Разноцветов прогорел, то потому единственно, что не захотел покориться, тягаться вздумал. А то бы и он теперь у Вздошникова на побегушках бегал и, в воздаяние, щи бы с требушиной ел. Кроме того, Вздошников и виноградные вина делает: мадеру, портвейн, лафит, рейнвейн. И все с золотыми ярлыками и с обтянутыми фольгой пробками. В Кашине эти вина делают на манер иностранных, а Вздошников делает уж на манер кашинских. Но и те и другие все равно что иностранные. Он же, Вздошников, рощами торгует и, с божьей помощью, довел сажень дров уж до пяти рублей.
- Место наше бедное, - сказал отец дьякон, - ежели все захотят кормиться, только друг у дружки без пользы куски отымать будут. Сыты не сделаются, а по-пустому рассорят. А ежели одному около всех кормиться - это можно!
Когда же мы уже раскланивались на крыльце, то прибавил:
- А вон и дом его каменный на бугорочке стоит - всей Корчеве красота. Сходите, полюбопытствуйте. У него и сейчас два путешественника закусывают.
Но мы поспешили к старичку, хотя, ввиду общения Вздошникова с гороховыми пальто, чувство самосохранения должно было бы подсказать нам, что сходить поклониться человеку, в доме которого, по-видимому, была штаб-квартира корчевской благонамеренности, - голова не отвалится.
Старичок, действительно, оказался древний: зубов нет, глаза вытекли, череп - совсем голый. Вместо всего - свидетельство корчевского полицейского управления, удостоверяющего, что предъявитель сего, мещанин Онисим Дадонов, имеет сто семь лет, или более, или менее. Сидел Дадонов в большом истрепанном кресле, подаренном ему покойным историком Погодиным, "в воспоминание приятно проведенных минут"; на нем была надета чистая белая рубашка, а на ногах лежало ситцевое стеганое одеяло; очевидно, что домашние были заранее предуведомлены об нашем посещении. Но в комнате было душно; ее и летом редко освежали, потому что старик боится заболеть и умереть. У старичка есть дочь, большуха, которая тоже неподвижно полулежит на лавке, под образами, и тоже не может сказать, когда она родилась, а помнит только, что в тот год, когда была "некрутчина". И у ней нет ни волос, ни зубов, во зрение она еще сохранила, хотя, впрочем, слабое, и вследствие этого часто глотает мух. За стариками прислуживает "молодуха", женщина лет шестидесяти пяти, которая еще бодрится, но жалуется, что ноги у нее мозжат. Молодуха приняла нас радушно и тотчас же показала свидетельство.
- Посмотрите на нашего старичка - вот и пакент у нас, не обманываем! Деньги за него каждый год платим - сорок копеечек!
И она указала на сорокакопеечную марку, которая была прилеплена к свидетельству, в знак того, что старик - казенный. Сверх того, она вынула из стола и показала нам засиженный мухами лист, на котором знаменитые посетители вписывали свои имена. Замечательнее всего были следующие подписи: "Сумлеваюсь, штоп сей старик наказание шпицрутенами выдержал. Гр. Алексий Аракчев"; и под нею: "фсем же сумлеваюсь генерал-майер Бритый". Последним подписался академик Михаил Погодин (июль 1862 года), и с тех пор уже никто к старичку не заглядывал,
- Да ведь в шестьдесят втором году ему и девяноста лет не было - что же тут было любопытствовать? - усомнился я.
- А кто его, батюшка, знает, сколько ему лет! - возразила молодуха, лет уж сорок все сто семь ему лет значится - уж и стареться-то он словно перестал!
Начали мы предлагать старичку вопросы, но оказалось, что он только одно помнит: сначала родился, а потом жил. Даже об. Аракчееве утратил всякое представление, хотя, по словам большухи, последний пригрозил ему записать без выслуги в Апшеронский полк рядовым, ежели не прекратит тунеядства. И непременно выполнил бы свою угрозу, если б сам, в скором времени, не подпал опале.
Таков неумолимый закон судеб! Как часто человек, в пылу непредусмотрительной гордыни, сулит содрать шкуру со всего живущего - и вдруг - открывается трап, и он сам проваливается в преисподнюю... Из ликующего делается стенящим, - а те, которые вчера ожидали содрания кожи, внезапно расправляют крылья и начинают дразниться: что, взял? гриб съел! Ах, господа, господа! а что, ежели...
- Но вы-то сами что-нибудь помните? - обратился Глумов к молодухе.
- Как не помнить... пожар был! все в ту пору погорели... А после, через десять лет, только что обстроились, опять пожар!
- Ну, что пожары! насчет обычаев здешних не можете ли что сказать? Например, песни, пляски, хороводы, сказки, предания...
Молодуха задумалась. Очевидно, не поняла вопроса.
- Время как проводите? - пояснил я, - песни играете? хороводы водите? сказки сказываете?
- Строго ноне. Вот прежде точно что против дому на площади хороводы игрывали... А ноне ровно и не до сказок. Все одно что в гробу живем...
- Отчего же, вы полагаете, такая перемена случилась? оттого ли, что внутренняя политика изменила направление, или оттого, что петь не об чем стало?
Но старуха опять не поняла.
- Как бы вам это объяснить? Ну, например... что, бишь? ну, например, литература... Прежде, бывало, господа литераторы и песни играли, и хороводы водили, а нынче хрюканье все голоса заглушило... отчего?
- Урядники ноне... - несмело ответила молодуха, точно сама сомневалась, угадала ли.
- Вот и прекрасно. Корреспондент! запиши! Урядники. Ну, а еще что можете сказать? чем, например, живете? кормитесь помаленьку?
- Так кое-чем. Тальки пряду; продам - хлеба куплю. Мыкаемся тоже. Старичок-то вон мяконького все просит...
- А как вы примечаете, когда изобильнее жилось, прежде или нынче?
- Как можно супроти прежнего! прежде-то мы...
- Щи мы, сударь, прежде ели! - крикнула из угла старуха, вращая потухающими глазами. И словно в исступлении повторила: - Щи ели! щи!
- Кашки бы... - сочувственно пискнул старичок, словно икнул.
- Но отчего же вдруг такое оскудение?
- Да как сказать... не вдруг оно... Сегодня худо, завтра хуже, а напоследок и еще того хуже...
- Ну, а урядники... не думаете ли вы, что они и в этом отношении...
- Должно быть, что они...
Но тут случилось нечто диковинное. Не успела молодуха порядком объясниться, как вдруг, словно гром, среди нас упала фраза:
- Урядники да урядники... Да говорите же прямо: оттого, мол, старички, худо живется, что правового порядка нет... ха-ха!
Мы удивленно переглянулись, но оказалось, что никто из нас этой фразы не произносил. В то же время мы почувствовали какое-то дуновение, как у спиритов на сеансах. И вдруг мимо нас шмыгнуло гороховое пальто и сейчас же растаяло в воздухе.
- Это не настоящее пальто... это спектр его! - шепнул мне Глумов, внутри оно у нас... в сердцах наших... Все равно, как жаждущему вода видится, так и нам... Все видели?
Оказалось, что мы видели, но из хозяев никто не видел и не слышал.
- Прежде-то в нашем месте и кур, и уток, и гусей водили, - продолжала молодуха. - Я-то уж не застала, а дедушка сказывал. А нынче и коршуну во всей Корчеве поживиться нечем!
- Щи ели! щ-ш-ши! - опять цыркнула старуха озлобленно.
- А когда щи-то ели - вы еще застали? - продолжал допрашивать Глумов молодуху.
- На кончике. Помню, что до двадцати лет едала, а потом...
Но в это время таинственный голос опять прозвучал:
- А по-вашему, стоит только правовой порядок завести - и щи явятся... Либералы... ха-ха!
Спектр горохового пальто выступил на секунду в воздухе и растаял.
Мы поспешили расплатиться и уйти. Машинально расспросили дорогу к изобретателю perpetuum mobile и машинально же дошли до его избы, стоявшей на краю города.
Мещанин Презентов встретил нас с какою-то тихою радостью: очевидно, он не был избалован судьбою. Это был человек лет тридцати пяти, худой, бледный, с большими задумчивыми глазами и длинными волосами, которые прямыми прядями спускались к шее. Изба у него была достаточно просторная, но целая половина ее была занята большим маховым колесом, так что наше общество с трудом в ней разместилось. Колесо было сквозное, со спицами. Обод его, довольно объемистый, сколочен был из тесин, наподобие ящика, внутри которого была пустота. В этой-то пустоте и помещался механизм, составлявший секрет изобретателя. Секрет, конечно, не особенно мудрый, вроде мешков, наполненных песком, которым предоставлялось взаимно друг друга уравновешивать. Сквозь одну из спиц колеса продета была палка, которая удерживала его в состоянии неподвижности.
- Слышали мы, что вы закон вечного движения к практике применили? начал я.
- Не знаю, как доложить, - ответил он сконфуженно, - кажется, словно бы...
