Николай Лейкин - В гостях у турок
— Команъ ли муатье? — удивился тотъ. — О, мосье, ну законъ прификсъ.
— Ну, карантъ: франкъ.
— Вы меня удивляете, монсье… продолжалъ фрачникъ по-французски и пожалъ плечами. — Развѣ нашъ торговый домъ (notre maison) позволитъ себѣ просить больше, чѣмъ назначено администраціей гостинницы!
— Надо дать, что спрашиваетъ. Онъ говоритъ, что у нихъ безъ запроса, сказала Глафира Семеновна.
— Безъ запроса! А еврейчикъ-то нашъ давеча что говорилъ? Дамъ ему пятьдесятъ. Ну, сянкантъ, мусью.
Фрачникъ съ бакенбардами въ видѣ плавательныхъ перьевъ сдѣлалъ строгое лицо, отрицательно потрясъ головой, сложилъ таблетки и убралъ ихъ въ карманъ, а карандашъ спряталъ за ухо, какъ-бы показывая, что окончательно прекращаетъ разговоры. Гладко бритый фрачникъ улыбался и перешептывался съ опереточной горничной.
— Ни копѣйки не хочетъ уступить, а еврейчикъ говорилъ, что въ Константинополѣ надо торговаться, повторилъ Николай Ивановичъ женѣ.
— Да вѣдь нашъ еврейчикъ говорилъ про турокъ, отвѣчала Глафира Семеновна, — а тутъ французы. — Бонъ… Ну рестонъ зиси… (Мы остаемся), обратилась она къ фрачнику съ бакенбардами и стала снимать съ себя верхнее платье.
Фрачникъ въ бакенбардахъ поклонился и вышелъ изъ комнаты. Опереточная горничная бросилась съ Глафирѣ Семеновнѣ помогать ей снимать пальто. Гладко-бритый фрачникъ принялъ отъ Николая Ивановича пальто и остановился у дверей въ ожиданіи приказаній.
— Вообрази, отъ нея пахнетъ духами, какъ изъ парфюмерной лавки, сказала мужу Глафира Семеновна про горничную, которая помогала ей снять калоши.
— Слышу, слышу, отвѣчалъ тотъ:- и чувствую, что за все это сдерутъ. И за духи сдерутъ, и за трехъ-этажный чепчикъ сдерутъ, и за передникъ. Что-жъ, надо чаю напиться и закусить что нибудь.
— Да, да… И надо велѣть принести бутербродовъ, — проговорила Глафира Семеновна. — Апорте ну дю те… — обратилась она къ слугѣ, ожидавшему приказаній.
— Bien, madame… Desirez vous du thé complet?
— Вуй, вуй… Компле… Е авекъ бутербродъ… Впрочемъ, что я! Де тартинъ…
— Sandwitch? — переспросилъ слуга.
— И сандвичъ принесите.
— Постой… Надо спросить, нѣтъ-ли у нихъ русскаго самовара, такъ пусть подастъ, — перебилъ жену Николай Ивановичъ. — Экуте… Ву заве самоваръ рюсъ?
Слуга удивленно смотрѣлъ и не понималъ.
— Самоваръ рюсъ… Te машине… Бульиваръ рюсъ… — пояснила Глафира Семеновна.
— Nous avons caviar russe, мадамъ, — произнесъ слуга.
— Ахъ, шутъ гороховый! — воскликнулъ Николай Ивановичъ. — Мы ему про русскій самоваръ, а онъ намъ про русскую икру. И здѣсь, въ Турціи, полированные французы не знаютъ, что такое русскій самоваръ. Грабить русскихъ умѣютъ, а про самоваръ не имѣютъ понятія. Апорте те компле, пянъ блянъ, бутербродъ. Алле! — махнулъ онъ рукой слугѣ.
Слуга сдѣлалъ поклонъ и удалился.
LI
Въ комнату начали вносить багажъ. Багажъ вносили турки въ фескахъ. Костюмы ихъ были смѣсь европейскаго съ турецкимъ. Двое были въ турецкихъ курткахъ, одинъ въ короткой парусинной рубахѣ, перетянутой ремнемъ, одинъ въ жилетѣ съ нашитой на спинѣ кожей и всѣ въ европейскихъ панталонахъ. Входя въ комнату, они привѣтствовали супруговъ Ивановыхъ по-турецки, произнося «селямъ алейкюмъ», размѣщали принесенныя вещи и кланялись, прикладывая ладонь руки ко лбу, около фески.
Николай Ивановичъ, знавшій изъ книжки «Переводчикъ съ русскаго языка на турецкій» нѣсколько турецкихъ словъ, отвѣчалъ на ихъ поклоны словомъ «шюкиръ», т. е. спасибо.
— Странное дѣло, сказалъ онъ женѣ. — У меня въ книжкѣ есть даже фраза турецкая — «поставь самоваръ», а въ гостинницѣ не имѣютъ никакого понятія о самоварѣ.
— Да вѣдь это европейская гостинница, отвѣчала Глафира Семеновна.
— Только вотъ ты всего боишься, а напрасно мы не остановились въ какой-нибудь турецкой гостинницѣ. Вѣдь ужъ всякія-то европейскія-то гостинницы мы видѣли и перевидѣли.
— Ну, вотъ… Выдумывай еще что-нибудь! Тогда-бы я ничего не пила и не ѣла.
— Баранину, пилавъ всегда можно ѣсть.
— Какъ-же! А что они въ пилавъ-то мѣшаютъ?
Николаю Ивановичу пришло въ голову попрактиковаться въ турецкомъ языкѣ, провѣрить, будутъ-ли понимать его турецкія фразы изъ книжки, и онъ остановилъ одного турка, принесшаго сундукъ, сѣдаго старика на жиденькихъ ногахъ и съ необычайно большимъ носомъ. Затѣмъ открылъ книгу и спросилъ:
— Мюслюманъ мы сынъ, я хрыстманъ?
— Мюслюманъ, эфендимъ, отвѣчалъ турокъ, оживляясь, и улыбнулся.
— Понялъ, радостно обратился Николай Ивановичъ. Я спросилъ его — мусульманинъ онъ или христіанинъ и онъ отвѣтилъ, что мусульманинъ. Попробую спросить насчетъ самовара. Самоваръ-Кайнатъ. Кайнатъ есть у васъ? Кайнатъ русъ? спросилъ онъ опять турка.
— А! Кайнатъ! Нокъ (то есть: нѣтъ), покачалъ тотъ отрицательно головой.
— И на счетъ самовара понялъ. Спрошу его — говоритъ-ли онъ по-нѣмецки… У меня въ книжкѣ есть эта фраза… Нэмча лякырды эдермасинизъ?
— Нокъ, эфендимъ.
— И это понялъ! Глафира Семеновна! А вѣдь дѣло-то идетъ на ладъ. Кажется, я и безъ проводника буду въ состояніи объясняться по-турецки.
— Да брось пожалуйста… Ну, что ты какъ маленькій… Отпусти его… Мнѣ надо переодѣваться, раздражительно проговорила Глафира Семеновна.
— А вотъ попрошу у него спичекъ. Пойметъ, тогда и конецъ. Кибритъ? Есть кибритъ? задалъ турку еще вопросъ Николай Ивановичъ и досталъ папироску.
Турокъ подбѣжалъ къ столу, на которомъ стояли спички, чиркнулъ одну изъ нихъ о спичечницу и поднесъ ему огня.
— Шюкиръ, поблагодарилъ его Николай Ивановичъ, закуривъ папироску, сунулъ ему въ руку монету въ два піастра и махнулъ рукой, чтобы онъ уходилъ,
Получивъ неожиданный бакшишъ, турокъ просіялъ, забормоталъ что-то по-турецки, сталъ прикладывать ладони къ сердцу и задомъ вышелъ изъ комнаты.
— Какой забавный старикъ! сказалъ ему вслѣдъ Николай Ивановичъ и прибавилъ:- Ну, теперь я вижу, что съ этой книжкой турки будутъ меня понимать.
Супруги стали оріентироваться въ комнатѣ. Двѣ кровати были на вѣнскій манеръ, желѣзныя, съ простеганнымъ пуховиком-ъодѣяломъ и все это, вмѣстѣ съ подушками, было прикрыто простымъ турецкимъ ковромъ. Мебель была также вѣнская, гнутаго дерева, но съ мягкими сидѣньями. Комната была съ балкономъ. Супруги вышли на балконъ. Балконъ выходилъ въ какой-то запущенный садъ, обнесенный рѣшеткой, за которой шла улица, и по ней тащился вагонъ конно-желѣзной дороги. Влѣво виднѣлась голубая полоска воды Золотаго Рога. Въ саду бродили и лежали сотни собакъ, пріютившись подъ кипарисовыми деревьями. Тутъ были и старые ободранные псы, угрюмо смотрящіе на веселыхъ подростковъ-щенковъ, затѣявшихъ веселую игру другъ съ другомъ, были и матери съ маленькими щенками, лежащія въ выкопанныхъ ямахъ. Всѣ собаки были одной породы, нѣсколько смахивающей на нашихъ сѣверныхъ лаекъ, но менѣе ихъ пушистыя и съ менѣе стоячими ушами и всѣ одной масти — желто-бурыя.
— Несчастныя… проговорила Глафира Семеновна мужу. — Вѣдь, поди, голодныя… И смотри, сколько изъ нихъ хромаетъ! А вонъ и совсѣмъ собака безъ ноги. Только на трехъ ногахъ… Въ особенности вотъ тѣхъ, которыя со щенками, жалко. Надо будетъ ихъ покормить. У меня осталось нѣсколько хлѣба и колбасы… Есть сыръ засохшій.
Она сходила въ комнату, вынесла оттуда дорожную корзинку и начала изъ нея выкидывать въ садъ все съѣстное.
Собаки всполошились и бросились хватать выброшенные куски. Хватали и тащили прочь. Но вотъ на одинъ кусокъ бросилось нѣсколько собакъ и началась свалка. Пискъ, визгъ, грызня… Сильныя одолѣли слабыхъ, завладѣли кусками, а слабыя, хромая отъ только что нанесенныхъ поврежденій въ дракѣ, стали отходить отъ нихъ.
Въ дверь стучали. Глафира Семеновна услыхала стукъ съ балкона, вошла въ комнату и крикнула: «антрэ!»
Вошли два лакея-фрачника съ мельхіоровыми подносами, торжественно державшіе ихъ на плечѣ, и опустили на столъ. На одномъ подносѣ стояли миніатюрныя двѣ чашечки изъ тонкаго фарфора, два миніатюрные мельхіоровые чайника, два такія-же блюдечка съ вареньемъ, два съ медомъ, блюдцо, переполненное сахаромъ, масло и булки. На другомъ лежали на двухъ блюдечкахъ англійскіе сандвичи и буше съ мясомъ и сыромъ, и помѣщались флаконъ съ коньякомъ, двѣ маленькія рюмки и разрѣзанный пополамъ лимонъ. Увидавъ все это, Глафира Семеновна поморщилась, пожала плечами и крикнула мужу на балконъ:
— Николай! Иди и пей англійскую ваксу чайными ложечками. Чай подали по англійски!
— Да что ты! вбѣжалъ въ комнату Николай Ивановичъ, увидалъ поданное, всплеснулъ руками и воскликнулъ:- Ахъ, Европа, Европа! Не понимаетъ она русскаго чаепитія! Кипятку, мерзавцы, подали словно украли! Тутъ вѣдь и на одинъ стаканъ не хватитъ. Вытаскивай скорѣй изъ корзинки нашъ металлическій чайникъ и дай имъ, чтобы намъ въ немъ принесли кипятку.
