Сулейман Рагимов - Сачлы (Книга 1)
— Пиши, доченька, так… "Ты каждую ночь мне снишься, любимая Рухсара! И то плачешь, то смеешься! Я вижу таинственные сны, беспокоюсь о тебе, не знаю, как ты живешь, как работаешь… Твою маленькую карточку я увеличила, поставила портрет на стол и не спускаю с него глаз! Как только соберу деньги, приеду к тебе, дочь моя дорогая!.."
Мать погладила по голове жмущегося к ней Аслана, подумала и добавила:
— Пиши… "Если б не малые дети, никогда бы, не пустила тебя одну в деревню!"
— Еще чего писать? — спросила деловым тоном Ситара, от усердия высунув кончик язычка.
— Пиши… "Мы все потеряли покой. Знай, что нам ничего не нужно, кроме маленькой весточки от тебя!"
Аслан приподнялся на цыпочки и, пыхтя, потребовал:
— Напиши: приезжай, Рухсара, скорее домой!
Высушив мелким, чисто просеянным песком написанные синими чернилами строки, Ситара уже хотела запечатать конверт, как вдруг мать остановила ее.
— Пиши… "А если тронешь косы свои, то я отрекаюсь от тебя и не считаю себя твоей матерью!"
Ситара начертала и это суровое предостережение.
Улица ослепила и оглушила Нанагыз блеском только что политого из змеевидных шлангов асфальта, гулом и звоном стремительно проносившихся трамваев, лязгом копыт лошадей, грохотом телег. Под высокими широковетвистыми деревьями гуляли красивые женщины в нарядных светлых платьях и развязные мужчины в цветных, с короткими рукавами рубашках; они беспечно шутили, смеялись, и не было им никакого дела до удрученной переживаниями матери. Остановившись у столба с часами, Нанагыз вынула из кармана бумажку с адресом Демирова, позвала стоявшего поблизости милиционера:
— Ай, сынок, да благословит тебя всевышний здоровьем, посмотри-ка, что тут написал Гулам-муаллим?
Милиционер внимательно прочитал записку и сказал, что надо ехать трамваем.
— Нет, нет, вагон меня еще куда-нибудь завезет, — испугалась Нанагыз, пешком пойду. Спокойнее! — Дело ваше, — пожал плечами милиционер. — Тогда спускайтесь к морю мимо памятника поэту Сабиру, там и спросите, где "Новая Европа". Поняли?
Нанагыз не совсем поняла такой ответ, но боязливо кивнула, подобрала рукою подол шуршащего платья и засеменила по круто бегущей к набережной улице.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
У гостиницы "Новая Европа" по сравнению с соседними зданиями был нарядный вид: она самовлюбленно сияла зеркальными стеклами широких окон, гордилась высотою, мраморной отделкой подъезда, ковровыми дорожками на лестнице, звуками веселой музыки, вылетавшей из ресторана… Чистильщики, старательно орудуя щетками, доводили ботинки и сапоги постояльцев до слепящего блеска. Швейцар в форменной ливрее с золотыми галунами стоял у дверей, как капитан на корабельном мостике. Служащие с солидной осанкой проходили по вестибюлю с какими-то бумагами в руках. Портье принимал от нетерпеливо переминавшихся в очереди командированных паспорта и деньги. Словом, здесь кипела такая чуждая Нанагыз, такая непонятная ей жизнь, что тетушка вовсе растерялась.
У высокого, во всю стену, трюмо стояла в окружении кудрявых черноволосых девочек статная женщина со следами былой красоты на исхудалом лице, — это была Лейла, жена Субханвер-дизаде. Узнав от знакомых о приезде в Баку Таира Демирова, она решила встретиться с ним, рассказать о коварстве Гашема, попросить совета…
"Вы работаете вместе, в одном районе, — так собиралась сказать она Демирову. — Гашем — член партии, вы — секретарь райкома партии… Я хочу, чтобы вы спросили у него самого, подобает ли человеку, называющему себя коммунистом, бросать на произвол судьбы детей?"
Девочки томились от скуки, не понимали, зачем их сюда привели: Назира, прильнув к материнским коленям, хныкала, просилась на руки, старшие ее сестры Тэнзила и Наила то утешали ее, то бранили.
В этот момент в гостинице появилась Нанагыз с бумажкой в руке. Заметив Лейлу, она протянула ей записку.
— Баджи, да благословит аллах счастьем твоих детей, туда ли я пришла, куда мне надо?
— Да, Таир Демиров остановился здесь, — сказала Лейла с доброй улыбкой. Я тоже его дожидаюсь. У меня к нему дело.
— А когда он придет?
— Да он здесь, наверху, но не могу же я пойти к мужчине.
Лейла опасалась грязной клеветы, к которой мог прибегнуть, чтобы расправиться с нею, Субханвердизаде: вот услышит, что была в номере у Демирова, и распустит слух, что она посещает мужчин в гостинице… От такого изверга всего можно ждать!
— Какой же он мужчина? Он — партийный секретарь! — наивно сказала Нанагыз. — И ты же, баджи, с девочками!.. Ну, как хочешь, а я пойду к нему.
Стоя, Таир Демиров медленными глотками, как густое вино, тянул остывший темно-коричневый чай. Настроение у него было отвратительное. С первого же дня работы в районе он столкнулся с рядом странных, нетерпимых явлений, о которых не мог ранее предполагать. И вот проходили дни, недели, а планы Демирова не осуществлялись. Он хотел добиться хозяйственного укрепления горных колхозов, навести порядок в кооперативе, он понимал, что нужно строить в горах дорогу, бездорожье на руку лишь бандитам, деревенским кулакам. И вот оказалось, что мечтать об этом, произносить речи об этом несравненно легче, чем проложить хоть километр пути, чем построить хоть один мост через ущелье. И он с горечью замечал, что время уходит на какие-то пустяки, на мелкую суету.
"Лопнула покрышка грузовика, и потому товар в горные селения доставить невозможно", — гласило заявление Нейматуллаева. А через несколько дней выяснилось, что и везти-то в отдаленную горную деревню уже нечего, — все товары проданы в районном центре. Пожалуй, из-под полы уступлены приятелям… Приходило письмо, что директор совхоза пристает к дояркам. Даловались, что в сберкассе путают номера облигаций.
На стол секретаря райкома ложились записки: "Товарищ Демиров, протоколы двух заседаний бюро не утверждены и не посланы в Баку", "Товарищ Демиров, прокурор Дагбашев взял себе хромовой кожи из кооператива на три пары сапог", "Товарищ секретарь, в стенгазете колхозной парторганизации допущены грубейшие политические ошибки".
И непрерывные телефонные звонки из районных учреждений, из деревень, из Баку, бесконечные посетители с просьбами то серьезными, то не стоящими внимания.
Лишь в Баку, как бы со стороны, Демиров окинул все это пытливым взглядом, и встревожился, и понял, что при такой "текучке" ничего не добьешься. А кроме того, завязался клубок с Гашемом Субханвердизаде, и Демиров еще не разобрался, куда катится и кого опутывает этот колючий, словно еж, клубок.
"Кто же мешает работать? — напряженно думал Демиров, расхаживая по комнате. — Лесная банда Зюльмата или притаившиеся по углам кулацкие агенты? Или кто-то еще, более хитрый, умный, тщательно замаскированный?.."
И все-таки сильнее всего Демирова заботило отсутствие в районе дорог. Теперь он добился составления проекта строительства основной магистрали, уже представлял, как шоссе прорежет горные складки, как крылато перелетят через бездонные ущелья мосты. Без дороги раскинутые в горах аулы останутся в первобытном состоянии, в каком находились и десятки лет назад, свет культуры их не коснется, люди не вырвутся из-под власти молл и кулачья. Он решил не возвращаться в район, пока не добьется Денег и материальных фондов на постройку шоссе.
— Да, дорога нужна нам, как воздух, как вода! — твердо сказал Демиров.
В это время дверь номера скрипнула, открылась, и вошли, Алеша Гиясэддинов, а впереди него женщина в черной чадре.
— Кто это? — нахмурился Демиров.
— Да вот тетушка спрашивает секретаря райкома, — объяснял Алеша. — Я и привел ее к тебе.
— Чем могу быть полезным? Пожалуйста, тетушка, проходите, садитесь.
Нанагыз опустилась на диван в белом чехле.
Вежливость Демирова подействовала на нее ободряюще. По правив чадру, она сказала;
— Товарищ секретарь райкома, материнское сердце словно птица в клетке… Баллах, мне снятся плохие сны, боюсь, что дочка моя в беде. Сердца несчастных матерей, как видно, созданы исключительно для безмерных страданий! Малые дети — малые горести, большие дети — большие горести. Ведь и у вас, брат мой, есть мать, — значит, вы понимаете меня!
Как раз Демиров еще ничего не понимал, но прерывать Нанагыз не решался, внимательно слушал, обмениваясь то и дело с Алешей удивленным взглядом.
— Мне было тринадцать лет, когда сыграли мою свадьбу, — продолжала, вытирая слезы, Нанагыз. — В Карабахе это было. И мать моя столько плакала на свадьбе, что голос ее до сих пор звучит в моих ушах. Теперь-то я понимаю, почему она плакала!
— Сердце ваше, тетушка, мягче шелка, — заметил Алеша.
— Женщина с жестким сердцем не может быть матерью, — сказала Нанагыз. Через пять месяцев после смерти мужа у меня родился сын… Я — калека и единственной рукою кормлю трех сирот. Как ни трудно, а не позволю им протянуть руку за милостыней! Вот она, моя врагиня, — тетушка показала на чадру, запуталась в колесах, бросила меня под вагон, и я очутилась в больнице.
