Марина Цветаева - Том 3. Книга 1. Поэмы. Поэмы-сказки

Не слетались голуби
К окну, за крупой —
Встал Царевич сгорбленный,
Кручинный такой.

Вкруг очей — что обручи,
Набились круги.
Чай, опять на ковричек —
Да с левой ноги!

Гребешок потрагивал —
Из рук пустил!
Сапожок натягивал —
Да так застыл.

«Не понять, чем бабам
Моя суть хороша!
Руки-ноги слабые,
Как есть — лапша!

Награди халатиком,
Крещеный мир!
Цельный полк как я таких
Взойдет в мундир.

Кто б меня да тýрманом
Да в тартарары!
Где глаза лазурные?
Две черных дыры.

Снеговее скатерти,
Мертвец — весь сказ!
Вся-то кровь до капельки
К губам собралась!

Василька от робости
В полях не сорву.
Киньте в воду — пробочкой
Поверх всплыву!

Само солнце пятится,
Не кажет лица.
Видно, в полночь, в пятницу
На свет родился.

Дó любви нелакомый,
Себе немил —
Видно, месяц, плакамши,
Слезой обронил».

Слабыми руками
Вдоль перил витых,
Слабыми шажками
С лестничек крутых.

Не трубили зóрю
С крепостной стены.
В небесах Егорий
Не разжег войны.

Спит кузнец над горном,
Спит косарь в копне.
— Чей глазочек черный
В слуховом окне?

Что за соглядатай
Мерит даль зыбéй —
Выше голубятни,
Раньше голубей?

Нет такой вершины,
Чтоб тоске — крута!
Лучше всех аршинов —
Черный взгляд-верста.

Берегитесь, люди,
Некалёных стрел!
Ветр с кудрями-грудью,
Как любовник, смел.

Уж такой ревнитель!
Всюду — враз — рука!
Что б дружочку прыти
Взять у ветерка?

«Дар ты мой обманный,
Клад непокупной!
Ровно столб туманный,
Аль дымок степной…

Пьет — отца хоронит,
А ступнёт шажком —
Вот сейчас обронит
Ножку с сапожком.

Шагай с косогору,
Плыви — вдаль — водой…
Не уйдешь от взору
Мачехи младой!

Всё ж на Зверь-Солдатку
Не откроешь глаз:
В вороток твой сладкий
Я змеей впилась!»

— Ох ты воля! — дорогая! — корабельная!
Окиянская дорога колыбельная!

Прискакав с ночной атаки
(На лбу — пот росою крупной),
У окна сваво, над взморьем,
Царь-Девица саблю чистит.

На плече на правом — голубь,
На плече на левом — кречет.
У ее подножья нянька
Ей сапожки начищает.

«Ох ты, царь мой, Царь-Девица,
Вихрь-Девица, Жар-Девица!
Нету мне с тобою сладу,
Не покоишь мою старость.

Погляжу на кудри гривой,
Погляжу на взор пожаром —
Как не я тебя, а львица
Львиным молоком вскормила!

День встает — врага сражаешь,
Полдень бьет — по чащам рыщешь,
Вечер пал — по хлябям пляшешь,
Полночь в дом — с полком пируешь.

Люди спать — ты саблю точишь,
В церковь — псов из ручек кормишь.
Вся родня и отступилась.
Дай-ка правую мне ножку!»

Рассмеялась Царь-Девица:
«Мне и любо без родни-то!
Огнь — отец мне, Вода — матерь,
Ветер — брат мне, сестра — Буря.
Мне другой родни не надо!»

Осерчала нянька: «Полно
Ржать-то, ровно кобылица!
Как бы этим ржаньем всех-то
Женихов не распугала!»

Пуще Дева-Царь хохочет:
«Эка сладость — женихи-то!
Мой жених — мой меч пресветлый,
Меч мой сабельный, веселый:
Мне других дружков — не надо!»

Пригорюнилась тут нянька:
«Порвала б цветочков в поле,
Завела б себе подружек,
Позабавилась б маненько…»
Ей в ответ с усмешкой Дева:
— «Трубный звон — моя забава!
Мне иных забав — не надо!»

«Первенчалась бы с красавцем, —
Нянька у ней в ножках хнычет, —
Сбросила б наряд свой мерзкий,
Да над люлькой над роскошной,
Над пеленочной заботой,
Всю бы ночь, заместо гульбищ,
Все бы пела-распевала».

Топнула ногой тут Дева:
— Нянька ты, а я — Царь-Демон!
Кой мне черт в твоих пеленках!
Бранный быт — моя забота!
Мне иных забот — не надо!

…Отстранись-ка, нянька, чтó за
Звон с воды встает за чудный?
Чтой-то под моим окошком
Волны за слова лепечут?

— Гусли, гусли-самозвоны,
Вся забавушка моя!
Из зубчатой из короны
Ни зубца не стою я.

Не слыхал еще, как бабы
По ночам толкуют сны.
Гусли, гусли — вся забава
Осьмнадцатой весны!

Я, мальчишка узкогрудый,
С бранным бытом незнаком.
Гусли, гусли-самогуды
Мне — единственный закон!

Я до смертного до поту
Не отстану от струны!
Гусли, гусли — вся забота
Осьмнадцатой весны!

Просияла Царь-Девица:
Терем враз озолотила.
«Баб не любишь? Драк не любишь?
Ну, тебя-то мне и надо!
Как, к примеру, Дева-Царь я,
Так, выходит, — Царь-ты-Дева!
Уж с таким-то голосочком
Муж за прялку не засодит!»

Хлопнула тут Царь в ладоши:
«Повели, чтоб тем же часом
Вихря-мне-Коня седлали!»

Хлопнула в ладоши дважды:
«Повели, чтоб тем же часом
Был Корабь готов к отплытью!»

Трижды хлопнула в ладоши:
«Повели, чтоб тем же часом
Для прощального параду
Там, на площади великой,
Все наши полки сбирались!
— Дура старая, что хнычешь?
Али жалко, что последний
День встает наш, Царь-Девицын?» —

«Ошалела я от счастья, —
Нянька хнычет под ногами, —
Знать, за все мои молитвы, за слёзные,
Вить гнездо тебе, моя орлица безгнездная!
Знать, недаром карты врали,
Знать, недаром я все ночи,
Притаясь, наряд венчальный
Тебе шила-расшивала.
Утюжок пойду поставлю:
Хоть и глаженый, а надоть
Для красы провесть маненько…

— Что ж ты рот перекривила?»

«Kaк в раззолоченной попонке
Негоже бранному коню,
Ужель атласною тряпчонкой
Свою же славу заслоню?

Цельному войску господином
Была, — так справлюсь и с одним!
Одним своим лучом единым
Мы светел-месяц полоним».

Опоясалась тут саблей,
Свистнула в кулак свой смуглый,
И на зов ее кулашный
Вихорь-Конь к ней на крылечко
Белой молнией взлетает.

«Ну, простимся, нянька, что ли?
Там, на площади великой,
Будет нам не до тебя уж».

Чмокнула с размаху няньку
В рот морщинистый, соленый,
И с окошечка резного
Коню на спину с размаху
Белой птицею махнула.

Не колосочки овсяные
До солнышка встают в ряды, —
То ратнички ее стальные
Равняются на площади.

Толк по рядам прошел безвестный:
«Не будет Девы-нам-Царя!»
И что нам до зари небесной,
Когда земная нам заря!

Топчи, конь вражеский, посевы!
Всé в море кол’кола, звонарь!
И вздох тут: «Дева! Дева! Дева!».
И рокот: «Царь наш! Царь наш! Царь!»

Грудь в светлых латах, лоб — обломом,
С подсолнечником равен лик.
Как из одной груди тут громом:
«Сам Михаил-Архистратиг!»

«Здорово, стан сильномогучий!» —
Гремит громоподобный глас.
Речé — и, рассекая тучи,
Промеж рядочков понеслась.

Конь с Дéвицею точно сросся;
Не различишь, коли вдали:
Хвост конский, али семишёрстый
Султан с девичьей головы!

Как вихрь промеж рядочков вихрит,
Пот — градом сквозь пожар ланит.
Лишь где на том конце затихнет,
Уж на другом конце гремит.

Уж никогда грозней да лучше
Трубач губастый не трубил.
Гром-барабанщик обе ручки
По локоток себе отбил.

Как облачная рать в лазури —
Полк за полком, полк за полком.
И подает полкам Царь-Буря
Тут знак малиновым платком.

«Прощайте, верные мундиры!
Стан сухопутный, стан морской!
Как вам — такого командира,
Команды мне не знать такой.

Ни сына у меня, ни дочек,
Вся без остатку пропаду!
Кто на маво коня да вскочит,
Того наследником кладу.

Перехожу в иную веру,
Всю вольность отдаю за грош…
Но следом моему примеру —
Вы бабами не станьте тож!»

Словно лес какой червонный —
Все склоняются знамена…

Словно лик какой явленный —
Все склоняются колена.

Словно реки в половодье —
Слезы светлые текут.

«Рев — сарафанам; кровь — доспехам! —
Им Дева молвит свысока. —
Смерть самоё встречают смехом
Мои усердные войска.

Аль осердить меня решили?»
Стойком на стременах встает,
Всем руки сильные, большие
На целование дает…

«Чад не балуйте, баб не бейте,
Мечом рубите новизну!
А помянуть меня — пропейте
Сегодня всю нашу казну!»

— Прощайте! — почернела разом,
— Простите! — разломила щит…
Мчит, а за ней против приказу
Гром-барабанщик следом мчит.

«Как две руки мои отбиты,
Дай хоть с мизинца ноготок!»
На всем скажу рукой сердитой
Раздергивает жар-платок.

Рвет надвое платок-ширинку,
И, голову пригнув к плечу:
«На, барабанщик, половинку!
Другая будет трубачу».

Песнь прежалостную тут мы споем:
Как прощалась Царь-Девица с конем.

Как дружочка за загривок брала,
Сахарочку в рот брусочек клала,

Целовала как, огня горячей.
Промеж грозных, промеж кротких очей,

Прижималась как — щекой золотой
К конской шее лебединой, крутой…

Повязавши как шнурком поясным,
В ножки кланялась поклоном земным,

Как покорно — что гайдук-есаул —
Белый конь в ответ колено согнул,

Как пригнушись, чтоб не слышал никто,
Сотворила ему речь на ушко.

И еще-то мы прибавим к сему,
Как все слезки до единой ему

Сцеловала — ровно брат-ей-жених —
С карих ласковых очей дорогих,

Как все жилы напружились на лбу,
Себе в кровь как закусила губу.

Как по сходням взошла
Стопудовой пятóй,
Как прах с ног отрясла,
Как махнула рукой.

Полк замертво свалился пьяный.
Конь пеной изошел, скача.
Дух вылетел из барабана.
Грудь лопнула у трубача.

«Что за костер это мчится в степях синих вод?»
— То сваму счастью навстречу красотка плывет.

«Кто ж у ней славно так правит рулем-кораблем?»
— Море им правит, так вóт он и прет напролом!

«А под шатром-то, с лицом-то как шар золотой,
Что там за Воин — за Ангел — за Демон такой?

Каску хвостатую ветр ему сшиб набекрень,
Ростом-то — башня, в плечах-то косая сажень!

В хладной пучине, чай, крестит купецкую тварь?»
— Мчит на смотрины, а имя ему — Дева-Царь.

«Как это?» — Так это! — «Что ж за краса без косиц?»
— Кос всюду досыта! А светлолиц, круглолиц, —

Солнцу на ревность! — «Уж больно плечá высоки!»
— А поясочек-то! Перстень берет в пояски!

Спорить-то нечего! Каб не свобода-душа:
Кабы не плечики — вся б в перстенечек прошла!

Так, почаевничав позавчерашним хвостом,
Спор-заводили-беседу акула с китом.

Отдыхает зыбь-красотка
От ночи своей от ндравной.
Идут ровно, идут славно,
Идут славно, идут ходко.

Словно месяц в полнолунье —
Звон собой все море занял.
Струнки, струнки-говоруньи,
Жилочки мои бараньи!

Лежит Царский сын на спинке,
Гусельки зажал любовно,
Ходят пальцы без запинки,
Ходят славно, ходят ровно.

В чудный час передвосходный
Мой совет тебе — кто б ни был!
Меняй страстный путь на водный!
Бросай бабу, — иди к рыбам!

Говорят: яд рыбий горек,
Говорят: яд бабий — тоже!
Да по крайности не спорит,
Как с нее сдираешь кожу!

Бабе: дура! она: рóдный!
Ты ей в рыло, она: милый!
Не теряй на подлость силу
В чудный час передвосходный!

Эх вы, царские сыночки!
Эх мы, сосны-чернолесье!
— Ни денек тебе, ни ночка,
Ни заря тебе, ни месяц.

Ни корабь тебе, ни зыбка,
В ней ни муж тебе, ни дева,
Ни гармонь в pyкax, ни скрипка,
Ни те вправо, ни те влево…

Вдруг как вскочит корабь-лодка,
Как припустится с прискоком!
Уж не ровно, уж не ходко:
Идут скоком, идут боком.

Уж такая дурь да дикость,
Новгородское аж Вече!
«Ну-кось, дядька, погляди-кось:
Ай корабь какой навстречу?»

Отвечает тот, осклабясь:
(Дух учуял Царь-Девицын!)
«Ни в волне мозгов, ни в бабе!
Стало — нечего дивиться.

В море плыть — не землянику
Брать, аль в шахматы-бирюльки!
То — корабь тебе, то — люлька!
Лучше песню затяни-ка».

Тот поет, а рев вокруг-то:
Точно львица с львом сцепилась!
Привстает гусляр по грудку:
«Что за притча? Ай взбесилось?

До зари-то, глянь, час цельный,
А волна-то, глянь, — кровь-кровью!»
— Пой, сыночек, на здоровье! —
«Нет уж, — не до колыбельной!»

Хлябь-то тигрой полосатой:
Вал пурпурный, вал червонный…
— Спи, сыночек, час-то сонный!
— «Нет уж, дядька, не до сна тут!»

Хочет встать, а тот булавку
Ему в шиворот — как вгонит!
Хочет встать, а сон-то клонит,
Как ягненочка на травку,
Как купца валит к прилавку…
Спит…

Тут как вздрогнет жук навозный,
Раб неверный, тварь иудья:
С кораблем-челном — грудь с грудью —
Жар-Корабь стоит, гость грозный.

То не солнце по златым ступеням —
Сходит Дева-Царь по красным сходням.

Под военной да под веской стопой
Чуть не треснул весь челнок скорлупой.

Руки в боки — ровно жар-самовар!
Зычным голосом речет: «Где гусляр?»

Дядька в ножки ей — совсем обопсел!
Аж по-пёсьему от страху присел.

Д’ну по доскам башкой лысой плясать!
Д’ну сапожки лизать, лоснить, сосать!

Д’как брыкнёт его тут Дева-Царь по башке:
«Что за тля — да на моем сапожке?»

Д’как притопнет о корабь каблучком:
Дядька — кубарем, в волны — ничком!

«Будешь помнить наш сапог-леденец!
Где гусляр — сын царский — знатный певец?»

Шипом-свистом тот с коленочек: — Спят-с!
«Я б за свист тебя змеиный — да бац

По щеке — да вот боясть-то какá:
Змеем-гадом провоняет рука!

— Тише, волны, синеморская рать!
Голосочку мне сваво не слыхать! —

Где ж он?» — Духом вам представлю всю суть, —
Лишь изволите коленку согнуть! —

Смотрит: нé шелк-янтарь — мусор-товар:
На дне — с гуслями в обнимку — гусляр!

Взглянила — д’как расхохочется!
В ладошечки — д’как всплеснет
«Я-чай, еще в пеленки мочится,
Пустышечку еще сосет!

Без перстня, без попа, без венчика,
Ну, было мне о чем тужить!
Не думала я себе младенчика
От взгляду одного нажить!

Забыла я тебе пеленочек, —
Прости меня за недосмотр!
Смотрю-ка на тебя, миленочек:
Смотрины-то смотреть — не смотр!»

И водит всё —
По бровочкам,
По лобику
Рукой.
«Молоденький!
Да родненький!
Да плохонький какой!

В серебряном нагрудничке,
И кольчики занятные.
И ничего, что худенький, —
На личико приятненький».

Сгоняет муху с бровей,
Равняет руку с своей.

«Как суха корочка!
Как есть — без мякиша!
Твоя-то — перышко,
Моя-то — лапища!

И каждый пальчик-то
Как царь закованный!
А моя — черная
Да бесперстнёвая!

Твоя — ковры расшивать,
Моя — дубы корчевать».

И к люботе припав
Лбом смуглым сводчатым —
По волосочкам-то
Да по височкам-то…

«Твои-то тонкие,
Лен — волосенки-то!
А мои — конские,
Что струны — звонкие!

Дай, вошку поищу,
Головку почешу.

Уж такого из тебя детину вынянчу,
Паутинка ты моя, тростинка, шелковиночка!»

И гласом гневным вдруг:
«Ох, старый змей-паук!

На живодерню гож:
Дурной уход ведешь!

Чай, по снегам водил
Ступнями босыми,
Поил не дóпьяна,
Кормил не досыта…

— Тонее тросточки!»
А дядька-хитростник:
«Были бы косточки, —
Мясцо-то вырастет!

Что ж, что весом плох, зато стройнее сосенки!
По плечо тебе, небось, — такой высоконький!»

Та грудочкой склоняется,
Тот ручкой заслоняется, —
Чтоб солнышко ему, должно,
Личика не нажгло.

— Гляжу, гляжу, и невдомек:
Девица — где, и где дружок?

Ты расплетись, верéвьице!
Где юноша? Где девица?

Тóт юноша? — лицом кругла,
Тóт юноша? — рука мала:

Одной косы две плёточки,
Две девицы-красоточки.

Да больно вид-то их таков, —
А ну-ка двое пареньков?

Тóт девица? — глядит насквозь!
Тóт девица? — коленки врозь!

Одной руки суставчики,
Два юноши-красавчика.

Чтоб не испортил нам смотрин
Неверный разум наш Фомин. —

Где царь не приложил печать,
Там надо нáдвое решать:

Кто сам с косой да в юбочке —
Тому пускай — два юноши.

Кто вокруг юбок веется —
Тому пускай — две девицы.

А нý как зорче поглядим —
И вовсе все обман один,

И вовсе над туманом — дым,
Над херувимом — серафим?

Спим…

И ладит, и гладит,
Долг девичий плóтит.
Ресницами в самые веки щекотит.

Чай, синие очи-то,
Как пó морю плыть!
И видеть-то хочется,
И жалко будить.

Над ухом аукает:
«Жених мой! — Ау!»
На грудке баюкает
Добычу свою.

«Спи, копна моя льняная,
Одуванчик на стебле!
Будет грудь моя стальная
Колыбелочкой тебе.

Сна тебя я не лишаю,
Алмаз, яхонт мой!
Оттого что я большая,
А ты — махонькой!

Что шелка — щека,
Что шелка — рука!
Ни разочку, чай, в атаку
Не водил полка.

Спать тебе не помешаю,
Алмаз, яхонт мой!
Оттого что я большая,
А ты — махонькой!

Что за дивный твой за сон за такой?
Дай-ка взбрызну да водицей морской!

— Держись, дружок хорошенький!» —
Берет воды пригоршенку:
«Тебе для раза первого
Твой сонный грех прощу!

Чтоб крепло тело бренное,
Морской водою пенною —
На подвиги военные
Младенчика крещу!

Чтоб светлым встал, чтоб век не спал,
Одним своим речением,
— Морским своим крещением —
Младенчика крещу!

Чтоб цельный полк поклал перстом,
Чтоб первый гром пред ним ползком,
Чтоб Деву-Царь согнул кольцом —
Младенчика крещу!»

То не тучка молодая
Лен кропит:
То дружочка — дорогая
Водой плещет, поливает,
А он спит.

На лице его из воску —
Как серебряная россыпь,
Как серебряные слезки, —
По лицу его из воску —
На все стороны — полоски —
Струйки светлые — текут.

«И не взглянет! А уж знаю — глазаст!
Всем хорош, да больно спать-то горазд!

А пора бы уж глазочкам из горенки!
Погляди — меньше вершочку до зореньки!

Ровно шерстка на ягнятах-баранах —
Весь восход-то в завиточках румяных!»

Старик над ним: «Всё гусельки!
От них и сон глубок!»
Краса над ним: «Где ж усики?
Осьмнадцатый годок!

Пора бы уж травиночке,
Пробиться на лужку!
За первую пушиночку
Весь сон тебе прощу!»

И, зардевшись пуще каски своей,
В лоб целует — промеж ровных бровей.

Дрогнули веки,
Руки разжал.
Вдоль лица — некий
Блеск пробежал.

Звякнули — выпав из ручек — гусли,
Дева над ним:

«Синих очей твоих аль дождусь я?»
Но — словно дым —

Изнизу — вдоль впалых щек —
Облак — мóрок — обморок.

Постояла Дева-Царь, пождалá:
«Ох ты яблок мой-изюм-шепталá!..
А достать тебя — Господь умудри!»
Вынимает из височной кудри
Горсть кручёных-перкручёных струнищ,
Горсть червонных-золотых волосищ.

«Не видали вы такого руна!
Каждый волос — золотая струна! —

Передашь их Гусляру на струньё,
Пусть звончей бренчит во имя мое!

Таких на рынке нету струн!..
Становься, старый змей, во фрунт!

Руки по швам,
Червяк земли!
Зелó моим словам
Внемли!

Чтоб вышла из него болесть —
Дашь яблочка ему поесть.

А пить ему вино, не квас, —
Вот будет первый наш приказ.

Чтоб выхмелил весь сонный хмель —
День зá море, Гусляр — в постель.

От мух рединкою накрой, —
Вот будет наш приказ второй.

Вставал чтоб правою ногой,
Чтоб мылся хладною водой,

И — весла в ручки! — в добрый час!
Вот будет третий наш приказ.

Да чтоб струночек не рвал — поминаньица,
Да чтоб первым приплывал — на свиданьице!»

Стоит — дитя над пряником, —
Стоит, очей не сводит.
На личико кудрями-то
Резную тень наводит.

«Прощай, мой невзаправдошный,
До завтра, сласть нерусская!
На первый раз — вприглядочку,
А уж второй — вприкусочку!

Поцеловала б в лоб еще,
Да уж боюсь — без навыку!
Пока еще заботушкой
Не стал — прощай, забавонька!»

Сапожок чрез борток,
Ногой легкою — скок
Домой, в красный чертог.
На простор синих волн —
Толк — Царевичев челн!

Меж Солнцем и Месяцем
Верста пролегла.
Султан конский трепется.
Поплыл. — Поплыла.

Не заноза из тела вон —
То из ткани булавка вострая,
То на личике снеговом
Глаза синие, синемóрские,

Бьет ресницами — нá
Локоточек привстал.
Промеж бровками трет:
«Уж и долго я спал!

Ровно дождь меня тонким
Серебром поливал.
Ровно жавронок звонкий
Вкруг меня ликовал».

— То не пташечка-резвушка
Ликовала, —
То тебя твоя подружка
Миловала.

Аукала, агукала,
На жар-груди баюкала,
В кудрях тигрицей рыскала,
В лицо водицей прыскала.

Бушевала над тобой — как в день судный!
Да уж сон-то твой такой — непробудный!

«И снится мне, — молвит,
Лоб-гладя-чело, —
Что красное солнце
На лоб мне сошло.

Лежал, не завесясь,
Ан и вышел ожог!»
— Ох, бел ты мой месяц,
Меловой пирожок!

И солнца-то нетути
Тебе лоб припекать!
То губ царских редкостных
Дорогая печать. —

Не слышит Царевич
Тех дивных речей.
Глубь сонную мерит
Верстою очей.

«И снится мне, — охает,
Руно гладя волос, —
Что с куполу с грохотом
Сто цепей сорвалось».

— Тебе бы припарочек
Штук пяток на башку!
То первый подарочек
От невесты — дружку! —

Принимает в ручку белую
Волоса червонные.
А рука-то занемелая,
А рука-то сонная…

Волосок пить-есть не просит…
Ручку раскрывает,
За волосиком волосик
Из руки роняет.

— Эх вы, с головы беспутной
Кольцы завитые!
У морских цариц на лютнях,
Чай, звонят, златые!