Марина Цветаева - Том 3. Книга 1. Поэмы. Поэмы-сказки

. . . . . .ежевика,
Плети, плетень.
Возле люльки — глади-ка —
Вторая тень:
Грудь кумашная, шерсть богатая:
Нянька страшная, бородатая.

. . . . . . . . . . . . . . .
Сапогом следит.
В колыбель — дитю
Бородой глядит.

— Свернись катышком,
Заткнись пробочкой!
А нý, матушка!
А нý, кровушка!

А нý, . . . . . .!
А нý, милушка!
Теки, кровушка,
Домой — в жилушки.

Так на сем тебе слове —
И крест и ключ.
(А еще не уймется —
Еще покличь!)

Ла — зорь,
Сни — игирь

И опять — стопудовым жерновом
Половина — какого черного?
— В голубые пруды атласные —
Часа — царствованья — сплошь красного!
Настоящего Моря Красного!
От Ходынского Поля красного
До веселого и красивого
Алексея Кровоточивого
На последнюю каплю — щедрого!
Половина — давно ли первого? —
Осиянного и весеннего —
Часа — царствованья — последнего
На Руси…
  Не страшитесь: жив…
Обессилев — устав — изныв
Ждать, отчаявшись — на часы!
Спит Наследник всея Руси.

Аня с круглыми плечами,
Аня с пухлыми щеками
Сдобных булочек молочных,
Потолочных
Ангелочков.
Брови дугою,
Румянец до пуговок.
Между одной — и другою
И другом их

Вот — двое. В могучих руках — караван.
Проходят, кивают. И я им киваю.
Россия! Не ими загублена — эти
Большие, святые, невинные дети,
Обманутые болтунами столицы.
Какие открытые славные лица
Отечественные. Глаза — нашей Ани!..
Не плачу. Боюсь замочить вышиванье, —
— Зеленые ветки, Анютины глазки —
Для Матери здешней тружусь Абалакской —
Да смилостивится… С приветом и с хлебом
Давно уже скрылись, а всё еще следом
Киваю…
(И слезы на пяльцы, и слезы на пальцы,
И слезы на кольца!..) О, Господи, сколько!
Доколе — и сколько?.. О, Господи, сжалься
Над малыми сими! Прости яко — вору…

Сестре Серафиме — сестра Феодора.

Обитель на горе.
Молитва на коре.

Не знала та береза,
Дороги на краю,
Что в лютые морозы
Затем красу свою

— Сибирскую «корицу» —
Белила и спасала —
Чтоб русская Царица
На ней письмо писала

— За всё благодарю —
Небесному Царю.

Не знала та дорога,
С березой на краю,
Зачем седобородый
Старик — ножом — кору

Срезал. — Чтоб в келье тесной,
Рукою домовитой,
Германская принцесса —
Славянскую молитву

Чертила на листке
Сибирской бересты.

О чем она просила,
Канавы на краю…
Молитва за Россию:
За родину — твою —

Мою… От мхов сибирских
По кипарисы Крыма:
За каждого злобивца —
И всё-таки любимца…

Тому, кто на Горе —
Молитва на коре…

Стояла та береза —
России на краю,
— За тын, за плен, за слезы —
За всё благодарю.

А если мало — плену,
А если много — тыну…
Сам назови мне цену…
А если скажешь: сына

Под кончиком пера
Коробится кора…

Стояла та Россия —
Обрыва на краю.
— И если скажешь — Сына…—
За всё благодарю,

Горит, горит береста…
Летит, летит молитва…
Осталась та береста
В веках — верней гранита.

Как у молодой змеи — да старый ýж,
Как у молодой жены — да старый муж,
Морда тыквой, живот шаром, дышит — терем дрожит,
От усов-то перегаром на сто верст округ разит.

Как у мачехи у младенькой — сынок в потолок,
Не разбойничек, не всадничек, не силач, не стрелок,
Вместо щек — одни-то впадинки, губы крепко молчат.
Как в дворцовом палисадничке гусли за полночь бренчат…
Поведешь в его сторонку оком —

  Смотрит в стену.
  Дай-ка боком
  Д’ненароком
  Да задену!

Спит Царевич, распростерся,
Спит, не слышит ничего,
Ровно палочкой уперся
Месяц в личико его.

Соврала, что палочкой:
Перстом светлым, пальчиком.
И стоит бабенка шалая
Над мальчиком.

«Скрытные твои ресницы, —
Без огня сожжена!
Отчего я не девица,
А чужая жена!

Отчего-то людям спится,
А мне плачется!
Отчего тебе не мать родная
Я, а мачеха?

На кроваточке одной
Сынок с матушкой родной.
С головеночкой льняной
Ребеночек мой!

Молчи, пес цепной!
Не реви, царь морской!
Проходи, сон дурной!
Ребеночек — мой!

В кипяток положь яйцо —
Да как не сварится?
Как на личико твое цветочное
Не зариться?

Для одной твоей лежанки
Я на свет рождена.
Я царевичу служанка —
Не царёва жена.

Обдери меня на лыко,
Псам на ужин изжарь!
Хошь, диковинный с музыкой
Заведу — кубáрь?

Гляжу в зеркальце, дивлюся:
Али грудь плоска?
Хочешь, два тебе — на бусы —
Подарю глазка?

Не введу в расход, — задаром!»
А сынок в ответ,
— К взрослым пасынкам — нестарым
Мачехам ходить не след. —

«Дай подушечку поправлю!»
— Я сам примощусь! —
«Как же так тебя оставлю?»
— Я и сам обойдусь! —

«Ай пониже? Aй повыше?»
— Мне твой вид постыл! —
«Видно, разум твой мальчиший
Звоном пó морю уплыл.

Али ручки не белы?»
— В море пена белей! —
«Али губки не алы?»
— В море зори алей! —

«Али грудь не высока?»
— Мне что грудь — что доска! —
«Можно рядушком прилечь?»
— Постеля узка! —

«Коль и впрямь она узка — свернусь в трубочку!
Говорливые мои шелка? — скину юбочку!
Все, что знала, позабыла нынче зá ночь я:
Я крестьяночка, твоей души служаночка!»

А Царевич ей в ответ
Опять всё то же:
Всё: негоже, да не трожь,
Не трожь, негоже!

«Али личиком и впрямь не бела?»
— Не страми родство, да брось озорство! —
«Ох, зачем тебя не я родила?»
— Мне не надо твоего — ничего! —

«Ох, височки, волосочки мои!»
— Корабельные досочки мои! —

Поздний свет в ночи, да треньканье струн…
То царевичев усердный шептун
Три свечи зажег — да вниз головой,
Да псалмы поет на лад плясовой.

На угодничков плюет, давит мух,
Черных сродничков своих славит вслух.
— Распотешь себя, душа, распотешь! —
Над лампадочкой святой клонит плешь.

— Слюнка, слюнка моя, верный плевок!
Ты в лампадочке моей — поплавок.
Я недаром старичок-колдунок:
Не царевичев ли вижу челнок?

Шея лебедем, высок, белогруд,
В нем Царевич мой, и я с ним сам-друг.
Всколыхнулася лазурная рябь:
К нам на гусельный на звон — Жар-Корабь!

Подивись со мной, пророк Моисей!
Купины твоей прекрасной — красней!
Посередке же, с простертой рукой —
Не то Ангел, не то Воин какой.

Что за притча? Что за гость-за-сосед?
Не то в латы, не то в ризы одет!
С корабля кладет две легких доски,
Да Царевичу дает две руки.

Всполохнулся мой Царевич — погиб! —
Половицы тут в ночи: скрип да скрип,
Голосочек тут в ночи: «Дядь, а дядь!
Научи меня, старик, колдовать!
Опостылела царёва кровать!
Я с Царевичем хочу ночевать».

— Что ты, матушка, кто ж с пасынком спит? —
«Царь с бутылкою в обнимку храпит.
Ты царевичеву кровь развяжи:
Коршунком ко мне на грудь положи!»

Усмехнулся в бороденку старик:
Хоть царица, а проста на язык!
Ночевать одной, поди, невтерпеж!..
— Что ж, краса, мне за работу кладешь?

«Положу тебе шесть сот соболей».
— Мне плевочек твой единый милей!

«Скат заморского сукна на кафтан».
— Из сукна того скатай сарафан!

«Так червонцев нагружу чугунок».
— Дешев, дешев тебе царский сынок!

Приклонись ко мне, Царица, ушком,
Цену сам тебе скажу шепотком. —

Помертвела ровно столб соляной,
Д’как сорвется, д’как взовьется струной,

Как плевком ему да вызвездит лоб!..
«Хам! Охальник! Худородный холоп!

Целовать тебя — повешусь допрежь!»
Старикашка ничего, вытер плешь:

— Хочешь проку, красоты не жалей!
Погляди-ка ты в лампадный елей!

Дунь и плюнь! Сделай рябь!
Что ты видишь? — «Корабь.

Без гребцов-парусов,
Само море несет».
— Ну-кось? — «Чтой-то темно».
— Плюнь на самое дно!

Ну-кось? — «Ходко бежит!
Кто-то в лежку лежит:
Человек молодой…
— Светел пасынок мой!»

Смотрит в синюю гладь.
Ничего не видать.

— Перстень в маслице брось!
Ну-кось? — «Рученьки врозь.
Бусы в левой руке,
Гусли в правой руке.

Привалился к корме.
Думу держит в уме».

— Топни правой ногой!
Что ты видишь? — «Другой
В синеморскую хлябь
Выплывает корабь.

В сини-волны в упор
Грудь высокую впер.
Посередке — костер,
Пурпуровый шатер».

— Полный круг обойди!
Ну-кось! Зорче гляди! —

«Душу сперло в груди!
Дева всех впереди!
Великановый рост,
Пояс — змей-самохлёст,
Головою до звезд,
С головы конский хвост,
Месяц в ухе серьгой…»
— Топни левой ногой! —

Левой ножкой топнула,
Да как охнет, взглянув!
Да как навзничь грохнется,
Колен не согнув!

Да как затылком чокнется
С заслонкой печной! —
Подсмотрел в окошечко
Месяц, сторож ночной.

— Ох вы, бабьи дела келейные! —
Положил свою кладь на лавочку.
— Вынь из ближнего, из нашейного
Из платочка сваво — булавочку.

Ты упрись ею в грудь высокую,
Напои ее кровью досыта.
А пленишь молодого сокола,
Помяни и меня, красоточка! —

Дерганула рукою спешною:
Грудь раскинулась — цветом яблочным!
Вынимает из тела грешного
Пурпурóвую — всю — булавочку:

«Всю до капли кровь
За его любовь!
Всю из жилок прочь
За одну за ночь!»

Тот булавку враз
Ртом клыкастым — хвать!
— Как начнет в волнах
Дева-Зверь вставать —

И вколи ему змейку в шиворот,
Чтобы вся их любовь — навыворот!
От булавки той — будет крепко спать,
Она звать его, а он пуще спать…
Ляжет парень смирней травиночки,
От кровиночки-булавиночки.

Вру — оставь в руке
Бороденки клок! —
А она в тоске:
«Получай залог!»
И, прильнув к бороде взъерошенной,
В ночь — с улыбочкой перекошенной.

Лежит Царевич мой бессонный,
Как лебедь крылья разбросал;
«Всё отдал бы, весь сан престольный,
Кто бы мне душу распростал!

Не естся яблочко румяно,
Не пьются женские уста,
Все в пурпурóвые туманы
Уводит синяя верста.

Каким правителем вам буду,
Каким героем-силачом —
Я, гусляришка узкогрудый,
Не понимающий ни в чем!

Как с конницей-свяжусь-пехотой,
Когда до бабы не охоч!»
И, опершись на локоточек,
Такой унылый смотрит в ночь.

А за дверью скреб да скреб…
«Дядька, ты?»
— Я, твой лодырь,
Твой холоп-лысолоб!

Светлый колос мой, опять клонишь лоб?
Слабый голос твой меня силком приволок!

Что ж не спишь опять? — «Не сплю, не дремлю,
Дрему, радужную птицу, ловлю.
Поступь легкая, и птица близка,
Да ни сети у меня, ни силка».

— Не испить тебе бы маку? —
«He в настойке суть!
В этих подлостях и так уж
Я увяз по грудь.

Все-то нежат день-деньской,
Тешат, нянчат, —
Ровно цветик я какой,
Одуванчик!

Отчего душа теснится,
Грудь для вздоху мала?»
— Оттого, что Чудо-Птица
В ней гнездо завила.

«Отчего на бабьи речи
Весь — как ржавый замок?»
— Оттого, что узкоплечий:
Не по гостье — домок!

«Отчего корабь морями
Сам без весел плывет?»
— Оттого, что за морями
Царь-Девица живет!