Иван Тургенев - Том 2. Сцены и комедии 1843-1852
Митька. Господин Фонк пришли-с. Желают вас видеть-с. С ними господин какой-то-с.
Вилицкий (помолчав немного). Проси. (Митька выходит. Входят Фонк и Созомэнос. Вилицкий идет им навстречу.) Как я рад…
Фонк (пожимая ему руку). Петр Ильич, позвольте вас познакомить с одним из моих приятелей… (Вилицкий и Созомэнос кланяются друг другу.) Вы, может быть, слыхали… Господин Созомэнос…
Вилицкий. Как же… я…
Фонк. Уверен, что вы оба друг друга полюбите…
Вилицкий. Я не сомневаюсь…
Фонк. Занимается литературой, и с большим успехом.
Вилицкий (с уважением). Ага!
Фонк. Он еще ничего не печатал… но он мне на днях прочел повесть… Прекрасно написанное сочинение! Особенно слог — превосходный!
Вилицкий (Созомэносу). Как заглавие, позвольте узнать?
Созомэнос (отрывисто; он вообще отрывисто говорит). «Благородство судии на берегах Волги».
Вилицкий. А!
Фонк. Много чувства, теплоты; есть даже возвышенные места.
Вилицкий. Мне бы очень было лестно, если б господину Созомэносу угодно было прочесть также мне свою повесть…
Фонк. О, я думаю, он очень будет рад… (Взглядывая на Созомэноса.) Господа авторы от этого редко отказываются. (Смеется; Созомэнос отвечает ему внутренним и хриплым смехом.)
Вилицкий. Садитесь, господа; да не угодно ли трубок? (Он подает им чубуки и табак, Фонк отказывается. Созомэнос садится, медленно набивает трубку, и медленно озирается кругом.)
Фонк (Вилицкому, пока Созомэнос набивает трубку). И вообразите, какая странность! Господин Созомэнос до сих пор нисколько не подозревал в себе литературного таланта… а он, как видите, не первой молодости… Сколько вам лет, Алкивиад Мартыныч?
Созомэнос. Тридцать пять. А огоньку нельзя ли?
Вилицкий (подавая ему спички со стола). Вот, вот.
Созомэнос. Спасибо. (Закуривает трубку.)
Фонк (Вилицкому). Притом же он и происхожденья не русского… Впрочем, он в весьма ранних летах покинул свое отечество, состоял в разных должностях, служил большею частью в провинции; приехал, наконец, в Петербург с намерением посвятить себя изучению мыловаренной промышленности — и вдруг начал сочинять… что значит талант! (Вилицкий с участием глядит на Созомэноса.) Я, признаюсь, не слишком большой охотник до современной словесности: нынче как-то странно пишут; притом я, хотя почитаю себя совершенно русским человеком и русский язык признаю, так сказать, за свой родной язык, всё же я, подобно Алкивиаду Мартынычу, не русского происхождения и, следовательно, не имею, так сказать, голоса…
Вилицкий. О, помилуйте! Да вы, напротив, вы превосходно владеете русским языком; я даже всегда удивляюсь чистоте, изяществу вашего слога… помилуйте…
Фонк (скромно улыбаясь). Может быть… может быть…
Созомэнос. Первый знаток.
Фонк. Ну, положим. Что бишь я хотел сказать… Да! я точно не большой охотник до современной словесности (садится; Вилицкий садится тоже), но очень люблю хороший русский слог, правильный и выразительный слог. Оттого-то меня так и обрадовала повесть господина Созомэноса… Я поспешил изъявить ему искреннее удовольствие. Впрочем, печатать я ему ее не советую, потому что, к сожалению, в нынешних критиках я очень мало вкуса замечаю.
Созомэнос (вынув трубку изо рта и уткнувшись прямо лицом). Эти все критики просто ничего не смыслят.
Вилицкий. Да; мудрено они что-то пишут.
Созомэнос (не переменяя положения). Просто ничего.
Вилицкий (Фонку). Всё, что вы мне сказали о господине Созомэносе, сильно возбуждает мое любопытство, и я бы очень желал познакомиться с его произведением…
Созомэнос (всё в том же положении и понизив голос). Ничего. (Он опять вкладывает трубку в рот.)
Фонк. Он вам на днях свою повесть принесет. (Вставая и отводя немного Вилицкого в сторону.) Вы видите, он довольно странный человек, что называется, чудак; но это-то мне в нем и нравится. Все настоящие писатели большие чудаки. Признаюсь, я очень рад моему открытию. (С важностью.) Che le brodèche. (Фонк выговаривает «Je le protège»[112] на немецкий лад.) Ну, а вы что поделываете, любезный мой Петр Ильич? Как ваши дела?
Вилицкий. Да всё так же.
Фонк. Вы эти дни в департамент не ходили?
Вилицкий. Не ходил… (Помолчав.) Вы знаете, почему.
Фонк. Гм. Ну, как же вы намерены теперь?..
Вилицкий. Я вам скажу откровенно, Родион Карлыч… Я сегодня собирался съездить… туда…
Фонк. И прекрасно сделаете.
Вилицкий. Вы понимаете, это не может так остаться… Я даже стыжусь… Это, наконец, смешно. Притом я сам не совсем прав… Мне нужно объясниться, и я уверен, всё это уладится как нельзя лучше.
Фонк. Конечно.
Вилицкий (оглянувшись), Я признаюсь вам… я бы очень желал поговорить с вами…
Фонк. Так что ж? Что вам мешает теперь?..
Вилицкий. Я бы желал поговорить с вами наедине… Дело довольно щекотливое…
Фонк (понизив голос). Вас, может быть, стесняет присутствие господина Созомэноса… Помилуйте! Посмотрите на Него. (Указывает на Созомэноса, который погружен в тупое онемение и лишь изредка выпускает дым изо рта.) Он и не замечает нас. У него воображенье не то, что у нас с вами: он, может быть, теперь на Востоке, в Америке, бог знает где. (Берет Вилицкого под руку и начинает с ним ходить по комнате.) Говорите, что вы хотели мне сказать?
Вилицкий (нерешительно). Вот видите ли, я, право, не знаю, с чего начать… Вы такое мне оказываете расположенье. Ваши советы всегда так дельны, так умны…
Фонк. Пожалуйста, без комплиментов.
Вилицкий (вполголоса). Помогите мне, ради бога. Я нахожусь, как уже вы могли заметить из наших последних разговоров, в весьма затруднительном положении… Вы знаете, я женюсь, Родион Карлыч; я собираюсь жениться… Я дал слово — и, как честный человек, намерен свое слово сдержать… Я ни в чем не могу упрекнуть свою невесту; никакой в ней перемены не произошло… Я ее люблю — и между тем… Вы не поверите, одна мысль о близкой моей свадьбе такое на меня производит впечатление, такое… что я иногда самого себя спрашиваю: имею ли я, в теперешнем своем положении, право принять руку моей невесты; не будет ли это, наконец, с моей стороны обман? Что это такое, скажите? Боязнь ли потерять свою независимость, или другое какое чувство?.. Я в большом затруднении, признаюсь.
Фонк. Послушайте, Петр Ильич… Вы позволите мне изложить вам мое мнение с совершенной откровенностью?
Вилицкий. Сделайте одолжение! сделайте одолжение! (Останавливаясь и оглядываясь на Созомэноса.) Но, право… мне совестно перед господином… А! да он, кажется, спит!
Фонк. Неужели?.. В самом деле! (Подходит к Созомэносу, квторый заснул, свесив голову на грудь, и в продолжение всего следующего разговора только изредка вздрагивает и, как говорится, «удит рыбу».) Ах да, это очень забавно! (Про себя.) Eine allerliebste Geschichte Это с ним довольно часто случается… Что за чудаки эти господа сочинители! (Нагинаясь к нему.) Спит, как моська! Но мне, право, это очень нравится. Это очень оригинально — а?
Вилицкий. Да-а.
Фонк. Ну, вот, стало быть, вам теперь и нечего беспокоиться. (Оба возвращаются на авансцену.) Итак, послушайте, любезный мой Петр Ильич… Вы желаете знать мое мнение насчет вашего брака… не правда ли? (Вилицкий кивает головой.) Это вопрос весьма деликатный. Я начну с того… (Останавливается.) Вот видите ли, Петр Ильич, по-моему, человеку, особенно в наше время, невозможно жить без правил. По крайней мере я, с самой моей молодости, предписал себе некоторые, так сказать, законы, от которых никогда и ни в каком случае не отступаю. Одно из моих главных правил следующее: «Человек никогда не должен себя ронять; человек должен чувствовать уважение к самому себе, должен отдавать себе отчет во всех своих поступках». Теперь я перехожу к вам. Вы года два тому назад познакомились с господином Мошкиным; господин Мошкин неоднократно оказывал вам услуги, может быть, даже весьма значительные…
